Страница 30 из 46
Еще в конце июня на гнездовье начали встречаться большие белые перья. Бросалось в глаза, что птицам стало труднее взлетать, что на крыльях у них появляются просветы. У гусей начиналась линька. С каждым днем крылья птиц все редели, а к середине июля они растеряли все маховые перья, летать не могли и при опасности спасались бегством.
До середины июля продолжали прилетать черные казарки. Предположение подтвердилось: это были неполовозрелые птицы, использующие остров только как место для линьки. Казарки держались теперь стаями и, так же как и белые гуси, паслись по берегам рек и озер в тундре Академии (здесь они не только находили лучшие пастбища, но и чувствовали себя у воды в большей безопасности). Неполовозрелых казарок на острове было в десятки или даже в сотни раз больше, чем гнездящихся, а это означало, что родина их находится где-то в другом месте, быть может даже не в Евразии, а в Северной Америке.
Вообще во второй половине лета распределение птиц на суше заметно изменилось. Опустели сухие склоны увалов, каменные россыпи, зато стали оживленнее берега рек, озер, морское побережье. Кроме гусей и казарок сюда вместе с выводками откочевали гаги, чернозобики, исландские песочники. Некоторые пернатые уже улетали. Первыми, еще в конце июля, потянулись стайками на юг самки плосконосых плавунчиков. У этих куликов все заботы, связанные с насиживанием яиц и вождением выводков, приходятся на долю самцов.
Самки (а они ярче окрашены, и как раз им принадлежит роль «ухажеров») проводят на своей родине всего лишь пятнадцать — двадцать дней в году. В середине июля как-то незаметно исчезли самцы дутышей (все заботы о потомстве они, наоборот, перепоручают самкам). В конце июля, после того как их птенцы поднялись на крыло, улетели и самки дутышей. В начале августа на острове перестали встречаться лапландские подорожники.
Близилась осень. С приходом августа в воздухе все чаще стали порхать снежинки. Хотя солнце и не пряталось за горизонт, ночью заметно холодало, по утрам нередко серебрил землю иней. После первых заморозков пожелтели листики на стелющихся ивах.
Подрастали, приобретали самостоятельность молодые песцы. В конце июля они еще продолжали получать корм от родителей, но кое-что добывали и сами. Особенно часто песцовые семьи преследовали молодняк пуночек, недавно вылетевший из гнезд и плохо летавший. Несколько раз я был очевидцем такой охоты. Песцы окружали выводок, постепенно сужая свой круг, и, когда до птиц оставалось меньше метра, дружно, как по команде, кидались за добычей. Обычно удавалось спастись лишь части выводка, а некоторых птиц звери приканчивали при следующем окружении. Родители учили щенят выкапывать леммингов, охотиться на гусей. Гусиные крылья встречались у нор песцов особенно часто.
Четырнадцатого августа, после долгого перерыва, мне пришлось опять побывать в поселке. Вокруг домов, даже в глубоком овраге, не осталось и следов зимнего снега. По дну оврага едва сочился ручеек. Он то и дело скрывался среди камней и был так немощен, что уже не мог служить источником воды для поселка. Воду теперь приходилось брать в реке за несколько километров; как раз навстречу нашему вездеходу шел трактор, тащивший за собой поставленную на полозья цистерну. Исчезли и запомнившиеся с весны лужи. Кучи мусора, что накапливались всю зиму, были убраны, и поселок показался мне посвежевшим и более просторным. В остальном здесь все выглядело по-старому. У домов вдоль привязей лежали собаки; прислоненные к стенам, ждали своего срока сани. Кое-где на протянутых между домами веревках сушились оленьи шкуры.
Вскрылось море. Основная масса льдов грязной полосой виднелась у горизонта; ближе к берегу ветер и течения носили одиночные льдины. Дома и мачты полярной станции гляделись в водную гладь лагуны. Песок лизали сизые, холодные языки волн. Почти все население поселка собралось на берегу, у катера. Знакомые лица виднелись на палубе. Нанаун и несколько подростков возились на земле у кучи «пых-пыхов» — поплавков из нерпичьих шкур, снятых чулком, надутых и высушенных. Люди были сосредоточенны. К острову подошли моржи, и охотники впервые в этом году готовились выйти на промысел.
На следующий день вездеход отправился обратно в наш летний лагерь, но не привычным, много раз пройденным путем, а вдоль восточного побережья. Конечно, нельзя было не сделать остановку у мыса Уэринг, где расположен большой птичий базар. Громада скал здесь круто обрывается к морю. Откуда-то снизу приглушенно доносится хор птичьих голосов и монотонный шум прибоя. Видны роящиеся у гнездовий моевки, пролетающие кайры. Как обычно, над головами людей появляются бургомистры. Спуститься на карнизы даже с надежной веревкой (ее у нас с собой нет) здесь нелегко, без веревки — невозможно. Остается лишь понаблюдать за птицами сверху, с плато мыса.
Шум то нарастает, то стихает. Ухо иногда улавливает выкрики отдельных птиц, главным образом кайр. Среди птичьих криков выделяется особое, раскатистое карканье, сопровождаемое то ли писком, то ли свистом. Это может быть только семья — родители и подросший, спустившийся на воду кайренок, — уходящая в открытое море. Значит, кайровые колонии распадаются, птичий базар пустеет. Увидеть спуск птенцов со скал на этот раз не удалось, но раньше мне приходилось быть очевидцем такой картины.
Родители подчас долго «уговаривают» птенца, даже подталкивают его клювами, и наконец, он решается, срывается с карниза скалы, планирует на своих коротких крылышках и опускается на воду. Бывает, что раз-другой он ударяется по пути о камни, но поднимается на ноги, вновь бросается вниз и, в конце концов, все-таки добирается до моря. Удары, несомненно, смягчает его очень густое, упругое оперение. Однако опасности на этом не кончаются. В море, особенно в первые дни распадения базаров, всегда бывают видны сборища возбужденных взрослых птиц. С появлением каждого нового птенца кайры начинают кричать громче, суматоха среди них усиливается и нередко переходит в общую потасовку. Расталкивая одна другую, птицы устремляются к кайренку, клювами хватают его за крылья, голову, ноги, тащат в разные стороны, увлекают под воду. Чаще всего дело кончается тем, что птенец вырывается из этой толчеи помятый и пощипанный и в сопровождении взрослой птицы — наверное, одного из родителей, — беспрерывно переговариваясь с ней, отплывает в море. Чем объяснить эту странную сцену? Скорее всего, кайры, лишившиеся собственного потомства, но сохранившие родительский инстинкт, потребность в заботе о птенце, стремятся отбить его у родителей или таких же бездетных птиц, как и они сами.
Лучше всего видны с моего наблюдательного пункта колонии моевок. В гнездах сидят по два, по три оперяющихся крупных птенца. Вытягивая шеи, словно примериваясь, они нередко посматривают вниз, расправляют крылья, иногда даже хлопают ими, пытаясь подняться в воздух. Скоро и они покинут скалы. А пока родители регулярно снабжают их кормом. Старые птицы то и дело появляются на гнездах, но, прежде чем оделить потомство принесенной добычей, они исполняют перед птенцами своеобразный «танец», сопровождаемый взрывами несуразных криков. По этим крикам, даже не видя моевок, можно судить о том, насколько часто они кормят молодежь, насколько вообще удачна их охота.
В тундре Академии на пути вездехода показалась стая белых гусей. Приближающаяся машина не вызвала, как это бывало прежде, бегства птиц. Подпустив нас к себе необычно близко, они легко, даже без разбега, взлетели и тут же начали выстраиваться клином — обычным походным порядком. В стае отсутствовали гусята, многие птицы были с серыми шеями. Значит, это неполовозрелые гуси; линять они начали несколько раньше «стариков», а теперь у них выросли маховые и рулевые перья, и пернатым вновь стала доступна воздушная стихия. Невдалеке от лагеря встретилась еще одна стая. Гуси летели высоко в небе на юго-восток. Они уже покидали остров, им предстояла дальняя дорога. Тревога и грусть, казалось, звучали в их голосах…