Страница 11 из 56
Но ведь мы теперь даем свои новые наименования сознательно, предвидя последствия. И крайне прискорбно, что не всегда считаемся с законами языка и мышления.
Вот назвали в Ленинграде площадь — ПЛОЩАДЬ ЛЬВА ТОЛСТОГО. И теперь, едучи в любом автобусе, вы можете слышать: «Вы на ЛЬВА сходите?» Неприятное словосочетание, а оно вполне законно. Во-первых, живой язык отталкивается от ему не свойственной конструкции: «площадь кого — чего?». Во-вторых, он отвергает непривычные и нелюбимые им составные, из нескольких слов, имена, стремится их упростить: получается не площадь Льва Толстого, а просто Льва. И в третьих, каждый говорящий так же мало думает, произнося название автобусной остановки, об ее эпониме, о великом писателе, как и тот, кто, завертывая в кусок газеты селедку или запихивая его в калошу, чтобы не спадала с ноги, думает о фотографии какого-нибудь известного писателя, лауреата, любимца публики, которая при этом подвергается довольно небрежному обращению.
И уже тут не запретишь «так говорить», как можно запретить мальчишкам ерзать штанишками по спинам бронзовых львов или по лапам сфинксов, изображающих фараона Аменхотепа III.
Как запретишь? Ведь имя площади есть и на самом деле только имя площади. Вот и получается, что дачную станцию Северной дороги называют высоким именем ПРАВДА, а пассажиры, толпясь на Ярославском вокзале у касс, второпях кричат кассиру: «Два до Правды и обратно!» Лучше было бы таких, нежелательных, словосочетаний избегать. Лучше заранее предвидеть их возможность и исключать ее.
Ведь подумайте: если бы ленинградская площадь была названа не Льва Толстого, а Толстовская, все бы пришло в норму. И сочетание слов: «Вы на Толстовской слезаете?» — никого не могло бы шокировать.
Бывает и по-иному. Под Ленинградом есть дачное местечко КОМАРОВО. Каждый нормально ощущающий слово русский человек понимает: Комарово значит — принадлежащее Комару, основанное Комаром. Вспомнив, что я говорил по поводу Соболят, мы заподозрим: речь тут шла, вероятно, не о комаре-насекомом (тогда бы было, скорее, Комариное), а о Комаре-человеке, основателе этого поселка, его дореволюционном владельце, или о ком-то по прозвищу Комар, в чью честь дачное место названо. В том не было бы ничего невозможного: в ленинградской телефонной книжке и сегодня значатся четыре Комара: А. П., Е. Г., И. М. и С. К.
И оказывается, рассуждая так, мы сделали бы ошибку: Комарово названо в честь не Комара, а покойного президента Академии наук, ботаника, географа и путешественника Владимира Леонтьевича Комарова.
Да, но тогда поселок должен бы носить имя Комаровское. Чье? Комаровское, принадлежащее Комарову. В данном случае ошибку допустил не тот, кто пытался раскрыть смысл названия, а тот, кто давал его, не считаясь с нравом и привычками русского языка.
Хочется предупредить и еще против одного топонимического греха, свойственного «крестным отцам» наших поселков, улиц и урочищ.
В системе русского языка подавляющее большинство топонимов состоит из одного слова. Встречаются двухэлементные: ВЫШНИЙ ВОЛОЧЁК, МАЛАЯ ДЕВИЦА, МОКРАЯ БУЙВОЛА, КРАСНЫЙ КУТ, чаще все это сочетание существительного, как бы самого имени, с прилагательным — определением, выделяющим данное имя в ряду других, похожих.
Можно сказать почти без особых оговорок: русских географических названий, состоящих из трех, четырех и более составных частей-слов, считанные единицы. Вот я беру первый попавшийся под руку справочник: «Список станций железнодорожной сети СССР» (издание 1941 года). Названия на букву «б» занимают там 18 страниц, всего их 804. Из них однословных — 747, двусловных — 52, состоящих из трех слов — 5. При этом среди двусловных 13 имен нерусского происхождения (БАБА-ДУРМАЗ, БАЙРАМ-АЛИ, БАЙ-ХОЖА), 7 — являются сочетанием имени с определением «большой» (БОЛЬШОЙ ДВОР, БОЛЬШОЙ КИТАЙ) и только 32 — обычные русские топонимы вроде БОРИСОВА ГРИВА, БЕЛЫЕ СТОЛБЫ, БОРКИ ВЕЛИКИЕ и так далее.
Ни одного трехэлементного названия, которое не являлось бы предложным образованием вроде Ростов-на-Дону (БАНИЛА-НА-СЕРЕТЕ, БАЛА-НАД-СТРЫЕМ), нет.
Четырехэлементных нет совершенно.
По-видимому, можно уверенно сказать: сложные составные топонимы нашей географии (а вернее, нашему языку) несвойственны.
Вот почему тем, кто занимается изобретением новых географических имен, надо ясно знать: не следует никогда «прати противу рожна», выдумывать имена, самая форма которых несвойственна топонимике. А ведь бывает.
Случается, что «называтели», увлекаемые самыми лучшими побуждениями, стремясь дать новому «объекту» самое лучшее, наполненное наиболее емким, веским, идейно полноценным содержанием имя, упускают из виду, что необъятное объять невозможно, и изобретают прекрасные по замыслу имена, которые если и останутся жить, то разве только в документах, на картах, но никак не в живой речи.
Испанские мореплаватели XVI века, люди суровые и жестокие, но которым никак нельзя было отказать в чувстве искренней и наивной религиозности, любили давать вновь открытым островам, вновь основанным городам сложные, состоящие из многих слов церковные названия.
Город в устье Ла-Платы его основатель де Мендоза нарек так: СИУДАД ДЕ ЛА САНТИССИМА ТРИНИДАД И ПУЭРТО ДЕ НУЭСТРА СЕНЬОРА ДЕ БУЭНОС АЙРЕС.
Это означало: «город святейшей троицы и порт нашей владычицы богородицы добрых ветров».
Превосходное имя, настоящее имя для простых, грубых, по-мужицки верующих матросов-католиков.
Но прошло два-три столетия, и превосходное по смыслу имя оказалось непригодным именно как имя. Его было трудно выговаривать. Оно было слишком сложным, чтобы кричать его с мачты, или наспех записывать в шканечный журнал, или упоминать в длинном хвастливом перечне десятков посещенных портов и гаваней.
И оно, обкатавшись, сократилось в простой БУЭНОС-АЙРЕС. И стало значить просто: «благоприятные воздухи». Испанцы остались испанцами, моряки моряками, католики католиками, но теперь даже сам папа римский в своих энцикликах не упомянет старого многоэтажного имени, а скажет просто: Буэнос-Айрес. А какой-нибудь кардинал Спеллман или его наследник пойдет и дальше. Он назовет тот же город БАЙРЕСом, как его зовут торопливые янки.
Двадцать девять слогов стянулись до двух. Тринадцать слов превратились в одно-единственное. И никто не выносил по этому поводу никаких постановлений, никто никогда не переименовывал столицу Аргентины. Она переименовалась сама. Потому что при ее «крестинах» были нарушены законы образования топонима. Потому что имя оказалось искусственно построенным и не уложилось в систему подлинно народных имен.
Держать этот пример у себя на слуху и перед глазами следует всем тем, кому обстоятельства дали в руки власть изобретать новые имена географическим объектам.
ЧЕЛОВЕК НА КАРТЕ
Километрах в десяти севернее города Невеля, у границы БССР и РСФСР, лежит озеро ИВАН.
Второе озеро с таким же самым именем плещется в Средней России, между Веневом и Епифанью.
Видимо, существуют имена собственные, которые равно подходят и людям и местам?
Как будто — да. Течет на Украине небольшая речка ХРИСТЯ, приток другой реки, тоже не слишком мощной, Грунь-Ташани.
Экое милое, нежное, нежное девичье имя! Помните, у Бунина:
Однако украинский ученый О. Стрижак, например, сомневается, чтобы гидроним Христя мог произойти от женского имени Христина. Скорее он связан со словом «хрести» — кресты. Неподалеку от Христи есть село Хрести. Оба названия, вероятно, родились из понятия о перекрестках, скрещениях дорог, речных долин, балок, овражков…
Увы: девочка Христя отпала! А два Ивана?
И с ними не просто. Названия природных водоемов — морей, озер, рек — обыкновенно очень стары. Кто скажет, что родилось раньше: имя Ивана-озера или всем известная любовь русского народа к человеческому имени Иван? Имя-то нерусское по корню, вывезенное из Греции, оно не всегда было приятно и мило нашим предкам. Так что прежде?