Страница 10 из 62
По обе стороны улицы раскинулись шатры торговых рядов, под которыми в многоголосой, гудящей суете переходили из рук в руки мешки с пшеницей и кунжутом, ящики с сушеной рыбой, вязанки тростника, узлы кож и шерсти, короба с сыром. Снующие во все стороны носильщики вызывали на свою голову проклятия торговцев и покупателей. В дополнение к заключаемым там и тут частным сделкам в нескольких местах полным ходом шли шумные аукционы. Обескураженный столь энергичным и многоликим проявлением деловой активности, Алекс отказался от мысли пошататься по базару и вскоре добрался до внешнего двора храма с тайной надеждой, что прихожан в городе меньше, чем продавцов и покупателей.
Надежды его оправдались лишь отчасти и только благодаря значительным размерам двора, на территории которого разместились многочисленные торговцы, предлагающие проходящим через ворота гражданам ладан, масло и блеющих ягнят, бутыли с вином, пирожки с разнообразной начинкой и всевозможные амулеты. Ограждающие двор высокие и гладкие стены были выкрашены желтой и белой эмалью. Никаких выбоин, никаких трещин. Да и не прятать же сверток на глазах у десятков свидетелей.
Внутреннее устройство храма отличалось запутанностью, так что в нем вполне могли отыскаться потаенные уголки и неприметные щели. Широкие пандусы круто уходили вверх, закручивались в спирали, пересекались, окружая увенчанные башенками многочисленные ярусы цвета засохшей крови. По переходам безостановочно, двигаясь в обоих направлениях, сновали верующие. Возможно ли, чтобы они все пришли сюда помолиться? Вознести свои надежды и чаяния богу? Богу войны? Или для большинства поход в храм был просто физическим упражнением, сопряженным с возможностью полюбоваться с высоты видом города?
Подстрекаемый любопытством Алекс обратился к покидающему храм и опирающемуся на резной посох с рукоятью из кости почтенному вавилонянину с бородой и в тюрбане:
– Простите, я здесь впервые. Скажите, вы действительно поклоняетесь богу войны? – Или это только «для поправления рассудка» ?
Мужчина обжег его сердитым взглядом.
– Глупец! – рыкнул он и, отодвинув Алекса плечом, продолжил путь.
Свидетелем этого короткого диалога оказался некий старик, который приблизился к Алексу с кривой усмешкой извинения и, остановившись, уперся в пол оплетенной бронзовым узором палкой с набалдашником в виде головы быка.
– Может быть, грек, достойнее поклоняться несуществующим богам? – загадочно спросил он. – Может быть, из-за того, что вы молитесь им, они становятся реальнее? С другой стороны, где еще в наши дни можно столь же невинно поклоняться войне? Может быть, все эти люди просто ищут утраченную невинность – невинность скота, не задающегося вопросом, встанет ли завтра солнце? И есть ли оно вообще, это завтра.
– Да? Продолжайте.
Отмеченное бороздами времени лицо старика казалось серым, словно в морщины въелась пыль десятилетий. У Алекса возникло ощущение, что он смотрит на состарившегося себя самого.
Поглаживая бронзовую голову быка, старец продолжал:
– Животное не имеет представления о завтра. Вчера уже стерлось из памяти. Все, что есть, это настоящее, сегодня, сейчас. И этот миг настоящего повторяется для него непрестанно. Так оно и ему подобные существуют миллионы лет. У животных нет истории, ее им заменяет инстинкт. Но, может быть, грек, боги войны так часто уничтожают империи со всеми их письменами и памятниками лишь для того, чтобы груз памяти не калечил нас, пригибая к земле? Может быть, без этого нам бы недостало энергии для новых предприятий, которые, по сути, есть повторение старых усилий, забытых, а потом получивших новое дыхание.
И как это понимать? Алекс пребывал в растерянности. Кто такой этот старик? Философ, фантазер, сумасшедший? Или футуролог? Пытается ли он сказать, что мир и цивилизация подлежат уничтожению ради того, чтобы у них было продолжение? Что Америка должна прийти в упадок для возвышения империи Амазонии или Ашанти? А как же тогда все те ракеты с ядерными боеголовками, ждущие своего часа в подземных шахтах и пусковых установках субмарин? Возможно ли, чтобы общество рухнуло и рассыпалось, а ракеты так и остались на месте, ржавея и не находя применения?
Задать эти вопросы здесь, в сотне шагов от храма Мардука, он не посмел.
Старик же, опираясь на палку, исполнил незамысловатый скачок.
– И, может быть, грек, Мардук не имеет к войне никакого отношения. Не почитай себя мудрецом только потому, что ты чужеземец. Происходящее повсюду отражается здесь. Происходящее здесь отражается повсюду. Ты явился сюда познать Вавилон. Вавилон же стоит здесь не для того, чтобы познать тебя.
Он подмигнул и легкой, пружинящей походкой отправился по своим делам.
– Благодарю за любезность! – крикнул ему вслед Алекс. Старик остановился.
– Не за что. И это не любезность – мой каприз.
– А что вы имели в виду, когда сказали, что Вавилон здесь не для того, чтобы познать меня?
Старик покачал пальцем.
– У вас, греков, есть выражение: «Познай себя». Вы ошибаетесь. Жизнь человеческая бессмысленна и бесцельна, хотя, конечно, мир не имел бы смысла, не будь он населен людьми. Собирай информацию, мой мальчик! Забудь о принципах и обобщениях! Веди учет того, что с тобой происходит, и не старайся подводить итог.
Помахав на прощание рукой, старик двинулся дальше, оставив Алекса в полном недоумении. А может, шутка была как раз в том, чтобы, как и тот, другой, обозвать его глупцом, но только не в лоб, а вот так, иносказательно.
Так или иначе, а храм ждал. Алексу все еще нужно было спрятать картридж с кассетой, которая могла содержать массу ценной информации, а могла и быть пустой.
Он стоял, отдуваясь, на вершине храма. Сердце колотилось, злосчастный сверток все еще прижимался к животу.
Подъем дался тяжело – слишком много народу. Одна из площадок была занята громадной клеткой, внутри которой прыгали крошечные проворные обезьянки с блестящими любопытными глазками. С другой открывался проход к центру храма, скупо освещенному коптящими лампадами и заполненному мрачными тенями. Под громоздкими зловещими статуями бесшумно передвигались фигуры магов. Холщовые занавеси скрывали музыкантов. Приглушенно звучали литавры, журчали арфы, посвистывала окарина – услада для Мардука, чьи бронзовые ноздри вдыхали запах обуглившейся плоти и крови. Внутри этот геометрический храм с напоминающими сталагмиты колоннами представлял собой пещеру. Потайных мест здесь было предостаточно, но хватало и других мест, тех, откуда за ним могли наблюдать затаившиеся в полумраке неизвестные. Надежно спрятать здесь что-то мог бы разве что человек, хорошо знающий храм.
Вот почему Алекс добрался до вершины, где и отдыхал, оглядывая окрестности: раскинувшиеся на западе, за рекой, пригороды с вкраплениями зелени между домов; излучина Евфрата на юге; протянувшийся к полям канал Борсиппа; дорога в Ниппур на востоке.
За спиной у него стоял терракотовый дракон – похожий на собратьев у врат Иштар, но только на задних лапах, – опирающийся на зажатую в передней лапе лопату. Лопата и дракон – символы Мардука. На одном из нижних ярусов ему попались терракотовые статуи львов. А над всем высился утыканный шипами стержневой громоотвод. Спиной к дракону Алекс стоял не случайно – статуя закрывала вид на север, повернуться куда его неудержимо влекла Вавилонская башня.
Компенсируя огорчение гордостью – как-никак на пик все-таки поднялся, – он спустился вниз и, выйдя сО двора через западные ворота, скоро добрался до прибрежной дороги в нескольких сотнях локтей от большого каменного моста. Мимо проходили люди самых разных рас и национальностей, как будто здесь был порт мирового значения. Алекс видел арабов, армян, индусов, греков (конечно же) и даже китайцев. Оглядевшись, он заметил Дебору, одиноко стоящую у парапета набережной, но прежде чем успел подойти ближе, на ступеньках, ведущих к причалам, появился улыбающийся Гупта.
– Привет, Алекс! Нашли, что искали? Или потеряли? Ха-ха! Молились? Просили руководства и наставления? Если да, я к вашим услугам.