Помпеи

Амплиат снял соломенную шляпу, обмахнул ею лицо, словно веером, и взглянул на сына. Сперва ему показалось, будто Цельзиний смотрит прямо перед собой, но потом он заметил, что юноша сидит зажмурившись. Опять этот мальчишка за свое! Казалось бы, он всегда подчиняется приказам. Так нет же: стоит присмотреться, и видишь, что подчиняется он чисто механически, а сам где-то витает мыслями. Амплиат ткнул его пальцем в ребра, и глаза Цельзиния распахнулись.

Ну вот что у него на уме? По-видимому, какая-то восточная чушь. И виноват во всем он сам, Амплиат. Когда мальчишке было всего шесть лет — то есть двенадцать лет назад, — Амплиат построил на собственные средства храм в Помпеях и посвятил его Исиде. Как бывший раб, он не посмел бы построить храм Юпитеру Величайшему, или Матери Венере, или любому другому из наиболее почитаемых божеств. Но Исида была египтянкой, вполне подходящей богиней для женщин, парикмахеров, актеров, изготовителей благовоний и тому подобной швали. Амплиат подарил этот храм городу от имени Цельзиния, чтобы впоследствии ввести мальчишку в городской совет Помпей. И уловка сработала. Но вот чего Амплиат не предвидел, так это того, что Цельзиний отнесется ко всей этой чепухе серьезно. Но он отнесся серьезно, и, несомненно, сейчас именно об этом и размышлял — об Осирисе, боге Солнца, муже Исиды, которого каждый день на закате убивает его вероломный брат Сет, несущий тьму. И о том, что всякого человека после смерти будет судить владыка загробного царства, и тем, кого он сочтет достойным, будет дарована вечная жизнь, и они восстанут снова, подобно Гору, наследнику Осириса, карающему юному солнцу, несущему свет. Неужели Цельзиний и вправду верит во всю эту бабью болтовню? На самом деле считает, будто и этот полуобглоданный раб, например, может на рассвете восстать из мертвых и отомстить за себя? Амплиат повернулся было, чтобы спросить сына об этом, но тут его отвлек раздавшийся сзади крик. Среди сгрудившихся рабов возникло какое-то шевеление, и Амплиат развернулся вместе с креслом. По лестнице, идущей от виллы, спускался какой-то незнакомый ему мужчина. Спускался, махал руками и что-то кричал.

Принципы строительного дела просты, универсальны и беспристрастны. Они повсюду одинаковы — что в Риме, что в Галлии, что в Кампанье. За это Аттилий их и любил. Даже сейчас, на бегу, он отчетливо представлял себе то, чего видеть не мог. Главный трубопровод акведука проходит по склону холма над виллой, заглубленный в землю примерно на три фута, и тянется с севера на юг, от города Байи до Писцины Мирабилис. И тот, кто владел этой виллой во времена возведения Аквы Августы — более века назад, — наверняка должен был протянуть два ответвления к себе. Одно должно впадать в большую цистерну, снабжающую водой весь дом, плавательный бассейн и фонтаны в саду. Если главный трубопровод будет загрязнен, может потребоваться целый день, чтобы примеси разошлись по всей системе водоснабжения — в зависимости от величины цистерны. Но другое ответвление должно поставлять воду из Августы прямиком во все эти многочисленные садки. И всякая проблема, случившаяся с акведуком, мгновенно отразится на них.

Тем временем картина начала приобретать не меньшую четкость: хозяин дома — видимо, сам Амплиат — в удивлении поднялся с кресла, а зрители теперь повернулись спиной к загородке и воззрились на Аттилия, преодолевающего последний пролет лестницы. Аттилий сбежал по бетонному пандусу, ведущему к рыбным садкам; он замедлил шаг по мере приближения к Амплиату, но не остановился.

— Вытащите его! — крикнул акварий, пробегая мимо хозяина дома.

Обозленный Амплиат что-то сказал ему вслед, но Аттилий развернулся на бегу — теперь он семенил спиной вперед — и вскинул раскрытые ладони.

— Пожалуйста! Просто вытащите!

Амплиат уставился на него, разинув рот, но потом, не отрывая взгляда от Аттилия, все-таки поднял руку. Загадочный жест. И тем не менее он породил взрыв бурной деятельности, как будто все только и ждали именно этого сигнала. Управляющий сунул два пальца в рот, свистнул рабу с багром и махнул рукой, изображая, будто что-то достает. Раб тут же развернулся, запустил багор в загородку, что-то подцепил и поволок.

Аттилий тем временем оказался почти у самых труб. Вблизи они оказались больше, чем казались с террасы. Терракота. Две трубы. Каждая — больше фута в диаметре. Они выходили из склона, вместе пересекали пандус и у края воды разделялись, устремляясь вдоль садков, в противоположные стороны. В обеих трубах были устроены грубые люки для осмотра — двухфутовые отверстия, накрытые поверх выпуклой терракотовой заслонкой. Добравшись до них, Аттилий обнаружил, что одну заслонку кто-то снимал, а когда ставил на место, плохо подогнал обратно. Неподалеку валялась стамеска, как будто того, кто ею пользовался, спугнули.

Аттилий опустился на колени, вставил стамеску в щель, просунул поглубже, повернул — и наконец-то смог поддеть край заслонки пальцами. Он снял заслонку и отложил в сторону, не обращая внимания на ее вес. Лицо его при этом оказалось прямо над текущей водой, и Аттилий мгновенно учуял зловоние. Вырвавшись из ограниченного пространства, оно оказалось настолько сильно, что инженера едва не стошнило. Мгновенно узнаваемый запах разложения. Запах тухлых яиц.

Дыхание Гадеса.

Сера.

Раб был мертв. Это было ясно даже издалека. Аттилий, сидевший у открытой трубы, увидел, как останки выволокли из садка с муренами и накрыли мешком. Зрители рассеялись и побрели обратно к вилле — а седая рабыня шла навстречу им, сквозь них, к морю. Прочие рабы отводили взгляды и шарахались от нее, словно от чумной. Добравшись до мертвого, старуха воздела руки к небу и принялась раскачиваться из стороны в сторону. Амплиат не обращал на нее ни малейшего внимания. Он решительно двинулся к Аттилию. Корелия — за ним следом. А еще — какой-то юноша, очень на нее похо-жий — должно быть, брат, — и еще несколько человек. У парочки из них на поясах висели ножи.

Акварий вновь переключил внимание на воду. Что это — плод воображения, или напор действительно уменьшился? Теперь, при открытой заслонке, запах сделался куда более нагляден. Аттилий опустил руку в поток, пытаясь оценить его силу, а тот изгибался и извивался вокруг его пальцев, словно мышцы, словно живое существо. Однажды, еще в детстве, Аттилий видел, как во время гладиаторских игр убили слона — лучники и копейщики в леопардовых шкурах. Но Аттилию запомнилась не столько сама травля, сколько последовавшая за этим сцена: дрессировщик слона — должно быть, он сопровождал огромного зверя на всем пути из Африки — сидел на пыльной земле, рядом с умирающим гигантом, и что-то шептал ему. И сейчас Аттилий чувствовал себя этим дрессировщиком. Казалось, будто акведук, громадная Аква Августа, умирает прямо у него под рукой.

Тут чей-то голос произнес:

— Ты на моей земле.

Аттилий поднял голову и обнаружил, что над ним нависает Амплиат. Владельцу виллы было где-то за пятьдесят. Он был невысок, но широкоплеч и крепко сбит.

— Это моя земля, — повторил Амплиат.

— Земля — твоя. А вода — императора.

Аттилий встал и вытер руку об тунику. Подуматьтолько: стоит такая засуха, и столько драгоценной жидкости изводится, чтобы богатей мог тешиться со своей рыбой! Акварий разозлился.

— Тебе следует перекрыть эту трубу. В главном водоводе акведука сера, а красная кефаль не переносит никаких примесей. Вот это, — он намеренно подчеркнул эти слова, — и убило твою драгоценную рыбу.

Амплиат слегка наклонил голову набок и оскорбленно фыркнул. У него было правильное, красивое лицо. А глаза — того же оттенка синевы, что и у его дочери.

— А ты вообще кто такой?

— Марк Аттилий. Акварий Аквы Августы.

— Аттилий? — Миллионер нахмурился. — А что случилось с Экзомнием?

— Хотел бы я это знать.

— Но ведь акварий — он, верно?

— Нет. Как я уже сказал, теперь акварий — я. — Аттилий пребывал не в том настроении, чтобы выказывать уважение этому богатею. Подлый, неумный, жестокий тип. При других обстоятельствах Аттилий, скорее всего, не удержался бы, чтобы не сказать Амплиату пару ласковых, но сейчас ему было не до того. — Мне нужно вернуться в Мизены. С акведуком что-то произошло.