Крупная рыба

Но Дон Прайс только еще громче засмеялся. Хотя он и помнил, что увидел в стеклянном глазу старой женщины несколько недель назад, он все равно смеялся.

— Спасибо за предложение, деревенщина, — сказал он. — Спасибо, но так не пойдет.

Дон Прайс бросился на моего отца, как бешеный бык, но мой отец был еще сильней, и какое-то время они дрались, не жалея друг друга. Их лица были в крови, которая текла из разбитых носов и губ, но в конце концов Дон Прайс рухнул наземь и не поднимался, а мой отец с победоносным видом стоял над ним. Затем он втащил обмякшее и болящее тело поверженного соперника на заднее сиденье своей машины и повез Дона Прайса и мою мать обратно в город. Он довез ее до дома и остановился во тьме глубокой ночи, а на заднем сиденье продолжал тихо стонать Дон Прайс.

Отец и мать долго сидели, не говоря ни слова. Тишина стояла такая, что они могли слышать мысли друг друга. Потом мой отец сказал:

— Он просил твоей руки, Сэнди?

— Да, — ответила моя мать. — Просил.

— И что же ты ему ответила?

— Я ответила, что мне надо подумать.

— И?

— И, подумав, я решила, — сказала она, беря в свои ладони окровавленную руку моего отца.

И они слились в поцелуе.

Знакомство с ее родителями

Как рассказывал мой отец, у ее отца не было ни единого волоска на всем теле. Он имел ферму за городом, где жил со своей женой, к тому времени прикованной к постели уже десять лет и не способной говорить и есть самостоятельно; он ездил на огромной лошади, огромной, как все лошади в тех местах, вороной, с белыми отметинами на всех четырех ногах чуть выше копыт.

Он обожал мою мать, свою дочь. Когда она была маленькой, он рассказывал ей невероятные истории, в которые теперь, страдая на старости лет забывчивостью, похоже, начал верить сам.

Он думал, что это она повесила на небо луну. Время от времени он действительно верил в это. Думал, что раньше луны там не было, но она ее там повесила. Он верил, что звезды — это желания и в один прекрасный день они сбудутся. Те, которые загадала она, его дочь. Он говорил ей это, чтобы она чувствовала себя счастливой, когда была маленькой, и теперь, состарившись, сам поверил в это, потому что это делало его счастливым и еще потому, что был таким старым.

Его не позвали на бракосочетание. А почему, очень просто: никого не позвали. Бракосочетание было больше похоже на судебную процедуру в Обернском городском суде, с незнакомыми людьми в качестве свидетелей и дряхлым судьей вместо священника, слабым голосом объявившим, при этом у него в уголках губ проступили белые пузырьки слюны, что отныне и впредь они муж и жена, покуда смерть не разлучит их и так далее. Вот так это и свершилось.

Предстояло поставить в известность мистера Темплтона — задача непростая, но мой отец хотел все же попробовать это сделать. Он подъехал к воротам фермы, на которых висела доска с надписью: «НЕ СИГНАЛИТЬ», и так совпало, что в этот момент отец его молодой жены оказался поблизости, верхом на лошади, невероятно огромной, и он подозрительно смотрел на длинный автомобиль, из которого ему застенчиво махала дочь. Он открыл ворота, вытащив толстую жердь из шестидюймовой прорези в столбе, и мой отец медленно, чтобы не напугать лошадь, въехал во двор.

Он направил машину к дому, а мистер Темплтон следовал позади на своей лошади. Мои отец и мать были спокойны. Он посмотрел на нее и улыбнулся.

— Тебе не о чем беспокоиться, — сказал он.

— А кто беспокоится? — засмеялась она в ответ.

Хотя оба чувствовали себя не слишком уверенно.

— Папа, — сказала она, едва войдя в дом, — я хочу познакомить тебя с Эдвардом Блумом. Эдвард, Сет Темплтон. Теперь пожмите друг другу руку.

Что они и сделали.

Мистер Темплтон посмотрел на дочь и спросил:

— Почему я должен это делать?

— Делать что?

— Пожимать ему руку?

— Потому что он мой муж, — ответила она. — Мы поженились, папочка.

Он еще раз потряс Эдварду руку, пристально глядя ему в глаза. Потом рассмеялся — оглушительно, словно шутиха взорвалась.

— Поженились! — сказал он и направился в комнаты. Молодожены последовали за ним.

Он принес им из холодильника пару баночек кока-колы, и они уселись в гостиной, где мистер Темплтон набил трубку с черенком из слоновой кости дешевым табаком и закурил, отчего вся комната сразу наполнилась дымом, который тонким слоем повис прямо над их головами.

— Так о чем идет речь? — спросил он, выпуская дым и кашляя.

Вопрос был из тех, на которые не просто ответить, поэтому они промолчали. Только улыбались. Эдвард досмотрел на его гладкую, как яйцо, голову, потом ему в глаза и сказал:

— Я люблю вашу дочь, мистер Темплтон. И буду любить ее и заботиться о ней, покуда живу.

Мой отец долго размышлял над тем, что ему сказать, и наконец нашел эти простые, но проникновенные слова. Он решил, что они выражают все, что должно быть сказано в такой момент, и надеялся, что мистер Темплтон останется доволен.

— Так, говорите, Блум? — покосился мистер Темплтон на Эдварда. — Знавал я когда-то человека с такой фамилией. Вместе служили. В восемнадцатом году, в девятнадцатом, в кавалерии. Квартировали в Йеллоустоне. В те времена водились бандиты. Вы, может, этого не представляете. В основном мексиканцы. Конокрады и просто обычные воры. Мы гонялись за ними, Блум и я. Вместе с другими, конечно. С Роджерсоном, Мейберри, Стимсоном. До самой Мексики и через границу. Да. Такая была наша служба. Преследовали их до мексиканской границы и дальше, мистер Блум. Аж в Мексике.

Мой отец кивнул, улыбнулся, глотнул кока-колы. Мистер Темплтон не расслышал, что он сказал.

— Славная у вас лошадь, — повторил мой отец.

— Так вы знаете толк в лошадях? — спросил мистер Темплтон и снова засмеялся — отрывисто и хмуро. — Ты нашла человека, который знает толк в лошадях, да, дорогая?

— Думаю, что да, — ответила она.

— Это хорошо, — кивнул он. — Это очень хорошо.

Вот так прошел весь день. Мистер Темплтон рассказывал истории из своего кавалерийского прошлого, хохотал, а затем разговор свернул на религию и Иисуса — любимую тему мистера Темплтона, убежденного в особенной подлости распятия и рассуждавшего о Понтии Пилате и Иисусе так, будто они были товарищами по общежитию в Оксфорде. Если так на это смотреть, то Пилат действительно сыграл злую шутку с Иисусом. Во все остальное время о женитьбе больше не поминали — мистер Темплтон, по правде сказать, забыл, зачем они вообще приехали, — и, когда стемнело, пришла пора прощаться.

Все трое встали, мужчины снова пожали друг другу руку, и они направились к дверям, задержавшись у закрытой двери в спальню. Сандра взглянула на своего отца, но тот покачал головой.

— Сегодня неважный день, — сказал он. — Лучше ее не беспокоить.

И они вышли из дому, моя мать и мой отец, на прощание махая старику в сгущавшихся сумерках, и он махал им в ответ и с детским восторгом показывал на звезды, высыпавшие на небе.