Страница 23 из 52
Итак, я не пошла смотреть на мумию Ленина. Но я видела очередь, в которой люди стояли часами, ожидая возможности войти в мавзолей. Мне довелось видеть Красную площадь, когда она была пустынной, подобно степи, когда мавзолей был уже закрыт, и окрестные улицы вобрали в себя стремящийся с Красной площади поток людей: люди струились по улицам, словно муравьи, они все шли, шли и шли. Я не спускалась под землю и не видела знаменитое метро. Но несколько раз пыталась войти в битком набитый трамвай, обвешанный людьми, которые ехали, вися на подножках. Вагоны тряслись и подпрыгивали, так как улицы в Москве полны рытвин и колдобин, кажется, что каждую зиму асфальт промерзает насквозь и разрушается, но его не ремонтируют. Mind your step — ступайте осторожно — это предостережение актуально в Москве, как нигде. Ничего не стоит сломать себе лодыжку, наткнувшись на груду растрескавшегося от мороза асфальта, сложенного на обочине тротуара.
Все четыре дня нашего пребывания в Москве мы с Хансом бродили по улицам, исключая то время, которое провели в разных учреждениях, сдавая туда наши бумаги и забирая их обратно, пока наконец наши ваучеры не были обменены на билеты на транссибирский экспресс. Не думаю, что в России больше формальностей, чем в какой-либо другой стране, только здесь все процедуры занимают в шесть-семь раз больше времени, чем в других местах. Русские очень долго смотрят бумаги, перерывают целые груды своих циркуляров и папок, в который раз сверяются с расписанием поездов, как будто видят все это в первый раз в жизни, и так повторяется с каждым новым пассажиром. Когда нужно вычислить, сколько будет два плюс два, то они обязательно делают это на счетах.
При этом у нас с Хансом оставалось достаточно времени, чтобы побродить по городу. Мне казалось, что во всеобщей коллективистской жизни есть нечто гипнотизирующее, ты как бы теряешь себя, когда движешься вместе с потоком всех этих незнакомых тебе людей, с которыми ты не можешь разговаривать и лица которых ничего не говорят тебе. Все люди в Москве выглядят такими несчастными (я не видела ни единого улыбающегося человека, исключая сотрудников ресторана транссибирского экспресса). Хотя последние от своих улыбок казались еще более несчастными. Английское слово «stolid», — апатичный, — вероятно, наилучшим образом выражает то, что можно прочесть на лицах русских людей. Но мне следует признаться, что я просто не смогла уловить индивидуальные различия между людьми в России. В Японии, например, людская толпа показалась мне не более однообразной, чем толпа в любом западноевропейском или американском городе. В такой толпе можно увидеть людей красивых и уродливых, умных и глупых, приятные лица и противные рожи. Можно увидеть пожилых женщин, с которыми ты бы с радостью познакомилась, а также таких, с которыми не хотелось бы иметь ничего общего. Несмотря на то что все молодые женщины в Японии одеты в кимоно и все кажутся очаровательными, тем не менее каждая из них очаровательна по-своему. У некоторых из них правильные, изумительно красивые черты лица, другие кажутся вульгарными, но при этом все они не перестают быть симпатичными.
Русские же, как никакой другой народ, поразили меня своим единообразием. В городах ни у кого из мужчин я не видела бороды, при этом все они были небритые, а на лицах у многих из них синяки или ссадины. Одни были в бриджах, другие в шортах, третьи в длинных брюках. Некоторые носили светлые рубашки, распахнутые на груди, кто-то ходил в казачьей блузе, иногда украшенной вышивкой крестиком у воротника: такие надевались поверх брюк и перепоясывались ремнями. Некоторые шли по улице обнаженные до пояса, демонстрируя свое голое загорелое тело. В своем большинстве русские мужчины производили впечатление крепко сбитых, с широкой костью людей, у них были низкие и широкие лбы, большие скулы и большие треугольные носы, далеко выдающиеся вперед.
Эти большие выдающиеся носы красовались и на многих здешних женских лицах, широких и скуластых. У женщин были светлые, темные или рыжие волосы, но все они казались мне на одно лицо. Они были одеты главным образом в тонкие хлопчатобумажные платья, эти платья на многих из них на первый взгляд выглядели совсем неплохо. Но материал, из которого они были сшиты, был на редкость мнущийся, если бы я когда-нибудь осмелилась подарить такой материал на платье кому-либо из своих горничных, то любая из них наверняка почувствовала бы себя смертельно оскорбленной, потому что мы считаем, что невозможно тратить усилия на то, чтобы кроить и шить из подобного материала, который не стоит доброго слова.
Эти несчастные русские женщины наверняка потратили много времени, чтобы сшить платье из такого дешевого убогого материала, при этом трогательным было то, что многие образцы фасонов были взяты из каких-то третьеразрядных европейских журналов мод. Поэтому некоторые из этих ситцевых платьев были скроены так, как кроят вечерние платья, например с целиком голой спиной (вероятно, из соображений экономии материала). Другие были сшиты с рукавами фонариком или из отдельных полос материала так, что через них просвечивает тело. Но почти ни на одной из женщин я не видела чулок (как ни странно, я увидела их только на двух нищенках, при этом непонятно, почему же они не обменяли их на еду). В основном, все женщины, которых я встречала, были обуты на босу ногу либо в хлопчатобумажных носках, что же касается обуви, то в основном я видела лишь парусиновые туфли, галоши да домашние тапочки.
Многие дети ходили босиком, на малышах были лишь какие-то застиранные рубашонки и больше ничего. Правда, в основном они выглядели здоровыми, загорелыми и не такими уж худыми. Кругом было полно детей, и многие женщины явно были в ожидании потомства, которым, вероятно, собирались осчастливить свое государство. Кажется, русские очень любят маленьких детей, и дети производили впечатление хорошо ухоженных. Слава богу, хоть они были ухоженными в этой стране. Очень часто мне приходилось видеть идущего с младенцем на руках мужчину, в то время как позади него шла женщина, нагруженная бумажными свертками. Детские коляски в Москве мне довелось видеть лишь пять или шесть раз за все время пребывания. В Москве мы были в июле и стояла ужасная жара. Каждый вечер набегали тучи, начинал грохотать гром и на многомиллионный город проливался теплый дождь. От этого атмосфера становилась еще более тяжкой и удушающей, прямо как в турецкой бане. Отовсюду — от стен домов из узких городских дворов — доносились различные запахи, можно сказать, целый букет дурных запахов.
До приезда в Страну Советов мне, естественно, довелось слышать и читать очень много противоречивых рассказов о блеске и нищете в этой стране, и я думала, что после этого уже ничто не сможет удивить меня. Но все же что удивило меня, так это впечатление однообразия. Здесь не было никакой разницы между людьми в том смысле, что люди и в центре города, и на окраине были одинаково плохо одетыми, небритыми, одинаково непричесанными, неухоженными. Я наблюдала за людьми, которые жили в старинном здании царских времен, бывшей царской конюшне, они сидели на балконах и пили чай из самовара прямо напротив кремлевских стен, этот район наверняка когда-то принадлежал к числу привилегированных. Теперь же это здание и все здания и дворы вокруг выглядели такими же обветшавшими и запущенными, как и остальные дома, а мужчины и женщины на балконах были также плохо одеты, как и все остальные.
Чего я уж точно никак не ожидала и что поразило меня больше всего — так это вонь. Запах хлопчатобумажного застиранного белья, которое стирают почти без мыла, запах грязных женских волос, запах спален, где ночует одновременно множество людей, которые спят на несвежем белье, я ощущала, проходя летними вечерами мимо открытых окон. В городских дворах пахло мочой и экскрементами; дело в том, что здесь в каждом из них можно было видеть ряд сараев-развалюх, которые служили туалетом. Над городом носился запах гнили, пыльных развалин, трухлявого, заплесневевшего дерева, старой штукатурки и битого кирпича, а также запах сырости, который исходил из трещин домов и выбоин в асфальте.