Страница 18 из 167
Ира отвернулась на мгновенье, я быстро изобразила Подушке в лицах, чтобы он покривлялся, типа больно. Он понял и изобразил вполне правдоподобно! Только ухо осталось вполне себе беленьким. Но вот Ирка его жалеть была не намерена, впрочем, он не реагировал.
— А у тебя уши чистые? — спросила я у Одеяла.
Он закрыл уши руками и отвернулся. Вот козел! Все, я обиделась, и отомщу заразе!
Мы с Ирой вернулись на прежние места и стали дальше обсуждать уши.
— Мне вообще заостренные эльфийские нравятся, — наконец сказала я.
— Может, тебе и клыки нравятся? — подколола Ира.
— Ничего не имею против, — кивнула я. — Красные глазки, клыки. Класс!
— А волосы какого цвета?
— Если глаза красные, то волосы белые, — усмехнулась я, в душе покатываясь со смеху, наблюдая за насупившимся Одеялом.
Ирка построила мне глазки и согласилась поиздеваться над ними от души. Ира стала меня заверять меня, что ей нравятся всякие темненькие, я ей, наоборот, говорила только про блондинов.
Эстонцы на пару схватились за голову: Подушка — от счастья, Одеяло — с расстройства.
— Тебе какой цвет волос нравится? — серьезно спросила Ира.
— Где? — уточнила я.
После проглатывания хохота Ира уточнила:
— На лице.
— Вообще не нравятся, — категорично ответила я.
— Не знаю, — вздохнула Ира, сдерживая смех. — А мне больше древнерусские бороды.
— О-о, морж, — хохотнула я.
— Нет, это тебе моржи, с клыками! — парировала Ира.
Только Лариса успокоилась, что про нее забыли, как мы вспомнили.
— А тебе какой? — пристала Ира.
— Серенький? — поддакнула я.
— А… м… вообще красный! — нашлась Лара.
— Мм… оригинально. Красный. Ольге красные глаза, белые волосы. А тебе красные волосы, наверное, белые глаза.
— Нет, голубые, — осторожно сказала Лариса.
— Красные и голубые. Ларис, выбери что-нибудь более сочетаемое!
— Что будем дальше обсуждать? — спросила Ира. — Оль, твои варианты?
— Не знаю.
— Ларис?
— Не знаю.
— Будем обсуждать "не знаю", — вздохнула Ира.
Мы начали обсуждать телосложение.
— Мне качки не нравятся, но хиляки не устраивают, нечто среднее, — сообщила я.
— Накачаться всегда успеет, — высказалась Ира.
— Ну, а Лариске явно нравятся, — но я не успела договорить.
— Хиляки, — сообщила Ира.
Тут мы заметили, что эстонцы стали заикаться от переизбытка информации. То за волосы хватаются, то за ноги, и говорят как-то прерывисто, или в один голос. Наверное, так:
— Да они… они… обе! — заикался Подушка.
— Д… дуры! — кивнул Одеяло. — Вообще, блииин…
— Да это… это надо же!
— Елки-палки!
— А вообще мне нравятся мужчины так за сорок, — огорошила всех Ира. — Вот они настоящие мужчины. А до двадцати — это вообще сопляки!
— Ха-ха-ха, — не выдержала я. — А Подушке твоему за сорок?
— Подушк, тебе меньше? — всполошилась Ира.
— Мне 16! — четко и внятно ответил он.
— А так подходил по всем параметрам, — хлопнув себя по щеке, сказала Ира.
— Ну, а ты, Одеяло? Тебе-то хоть за сорок? — докапывалась Ира.
— Да ему и года еще не исполнилось, — я хохотала, уже корчась на кровати.
— Ему 15, - так же внятно ответил Подушка.
— Нц, какая жалось… — вздохнула Ира. — Где же найти мужчину за сорок, мужчину моей мечты…
— А ты… — хохотала я. — А ты к директору обратись! Он тебе поможет!
— Лариске явно нравятся с года до четырех, — резко переключилась Ира.
— Почему? — удивилась я.
— Ну, серенький же.
— Что же ты его так не ценишь. Ему и двух месяцев нет! — назидательно сказала я.
— Нет, ему или 14, или 15. Может, 16, - возмутилась Лариса.
— Дней или месяцев? — уточнила Ира. — Ларис, сочувствую!
Я покатывалась со смеху, пока Лариса протестовала.
— Ослы, — тихо сказала Ира.
— Да нет, ишаки, — громким шепотом сказала я. Видно, слово ишаки они не знали, потому что реакции не последовало.
— Они, наверное, ни на чем и играть-то не умеют. В музшколу по блату попали, — сказала я.
— Я играю на скрипке! — возмутился Подушка.
— Паганини! — всплеснула руками Ира.
— А Одеяло играет на фортепиано, — продолжил Подушка.
— Моцарт!
— Нет, Бах, — засмеялась я.
— Нет, Бетховен. Глухой, но все видит.
Подушка захохотал, Одеяло фыркнул и снова отвернулся. Какой обидчивый, прямо как я!
— И ноги кривые, — продолжила Ира.
— Ты когда успела разглядеть? — хохотала я.
— В плечах размах так себе. Цвет волос — не очень. Фейс разве что нормальный. Вкуса вообще нет. Такую форму выбрал. Прически вообще никакой. Так, три волосинки в шесть рядов. Время спросишь, никогда не знает. Бирюльку какую-то на шею повесил. Ухо не проколото, ничего никуда не повесишь. Это что еще такое?
— Ирк, хватит, я уже смеяться не могу.
Подушка с Одеялом пытались разговаривать, но у них ничего не получалось, мы-то их игнорировали, потому что не понимали, а они-то понимали, о чем мы говорим!
— Ну что, хватит? Больше не будешь по-эстонски говорить? — спросила Ира.
Подушка повернулся и сказал назло по-эстонски, наверное, что-то типа:
— Хотим и будем говорить.
— Так, ладно, — кивнула Ирка и покрыла его отборным русским матом.
— И не надо на другом языке говорить, — сказал Подушка.
— Это чисто русский… мат, — сообщила она ему.
Подушка опешил.
— Хорошо, мы не будем говорить на эстонском при вас, — согласился Подушка.
— А ты так умеешь? — спросил у меня Одеяло.
Я закрыла уши и гордо отвернулась, перестав ржать, и слезла с кровати.
— Ольга, ты что? — удивился Одеяло.
Я, чеканя шаг, дошла до двери и громко ей хлопнула. Посетив туалет, я прогулялась до туалета для «чоловiкiв», попугала кошек флейтой и, наконец, соизволила вернуться в комнату. Я залезла к себе на кровать, свесилась с нее, чтобы положить флейту, слезла на первый ярус, вытащила из тумбочки камушки, полюбовалась на них и снова сложила. И тут нашла крышку от нашего стула! Вытащив ее из-под кровати, я узрела на ней записи типа "Янтарный 2000" "Алмазный 2001", "Морской 2002", "Кипарисный 2003", "Горный 2004" и все в таком духе. Я засмеялась и отдала крышку Ире. Ира с интересом ее осмотрела и, смеясь, передала Подушке. А Подушка Одеялу не передал! Что-то новенькое!
Я починила стул, Одеяло потянулся к крышке, но Подушка отодвинул стул подальше.
— Оно и так сломан, — сказал Подушка, Одеяло не понял, в чем дело, и попробовал еще раз взять. Подушка отодвинул его ко мне, я его схватила и унесла на веранду. Потом я взяла у Иры лак и ушла на веранду красить ногти.
— Оставляю вас наедине, — Ира упорхнула за мной. — Что это ты?
— Да дурак он! — заверила ее я. — Ему можно обижаться, а мне нельзя! Что за дискриминация! Мимо накрасила, Ирка, дай жидкость для снятия лака!
За жидкостью сходила, а ватку забыла. Логика… Сходила за ваткой. А пока я самозабвенно стирала не получившийся ноготь, мы услышали разговор эстонцев.
— Нет, ты сам виноват, — безапелляционно заявил Подушка.
— Да что я сделал? — возмутился Одеяло.
— О, они поменялись ролями, — усмехнулась Ирка.
— Да тише ты, — цыкнула я на Иру.
— Сам ее обидел, — сказал Подушка.
— Да чем? — воскликнул Одеяло.
— Вы не могли бы потише, а то я сейчас опять мимо накрашу! — как можно громче сказала я.
Послышался воображаемый стук челюстей об пол, Подушка застыл с поднятым кверху указательным пальцем, Одеяло — с открытым ртом. Мы расселись по своим койкам, я обнаружила, что забыла отдать лак, и перекинула его Ире, а та обнаружила, что у нее тапочка расклеилась. Ира сходила к соседям за клеем и вернулась, напевая.
— Клей «Момент», клей «Момент», самый лучший клей, клей «Момент», клей «Момент», нюхай и балдей.
— Клей момент? Это у вас партия такой? — спросил Подушка.
— Нет, — покачала головой Ира и сунула Подушке под нос клей.
— Фу, — отшатнулся Подушка.