Страница 41 из 60
«Да, с севера пришли варвары и все это разрушили», — печально сказала она.
«Не все, — сказал Джонни. — Сохранилась сокровищница человеческой мысли. Наверное, каждый вздох цивилизованного человека берет свои истоки здесь, на земле Эгея».
Он сел рядом с ней на стену. Бет радостно носилась по маленьким каменным комнатам, разговаривая сама с собой, погруженная в свой мир. Теперь, когда они сами стали частью этого места, сквозь тишину стали проступать прятавшиеся вокруг звуки. На хребте в вершинах сосен шумел ветер, где-то пели цикады. Из-под земли доносилось журчание воды, бегущей по трубам. Воздух был напоен ароматом сосны, морской солью. За обрывом прибрежная морская вода сверкала изумрудной зеленью. Ничто не могло затмить этот воздух, этот солнечный свет, этот вид на море. У Камироса не существовало секретов — он весь был как на ладони в этом теплом, золотисто-медовом сиянии. Будь счастлив — гласили слова на крошащемся камне.
Джонни присел рядом с ней, и между ними вспыхнуло взаимопонимание, как это уже случалось не раз.
«Ты успокоилась? — спросил он. — Скажи, о чем ты хотела со мной поговорить?»
Она почувствовала, что освободилась от ужаса, оставшегося от сна, обнаружила, что в состоянии говорить, не переходя на испуганную скороговорку. Она начала ему рассказывать все, что с ней случилось. Как мадам Каталонас показала ей знак Константина на скульптуре, которую он создал — знак афинской совы.
«Ты понимаешь, что это значит? — сказала она. — Два кружка как совиные глаза. Сова — это Константин. Теперь ты мне веришь?» — Она легко коснулась его руки быстрым, молящим движением. Он ободряюще сжал ее пальцы.
«Я тебе верю», — сказал он.
Она стала объяснять, как мадам Ксения определила, что Замок Принцессы — это гора Филеримос.
«Там Константин, наверное, и спрятал мраморную голову. Так сказано в записке. Если я на верном пути, то голова еще там, зарытая в землю. Джонни, давай поедем на гору и посмотрим».
«В час дьявола?» — сказал он с улыбкой.
«Конечно, если мы улизнем от Фернанды, давай поедем завтра. Я думаю, что не стоит мешкать».
«Ты не хочешь брать Фернанду?»
Безмятежные мгновения кончились. Она едва не закричала.
«Нет, я больше ей не доверяю. Она вошла в мою комнату и унесла серебряную монету с совой. И она пытается отобрать у меня Бет. Неужели ты не видишь, Джонни?»
В его глазах вновь появилась тревога. Он крепко сжал ее руки и держал их, пока она немного не успокоилась. Она заговорила ровнее, все еще пытаясь заставить его понять.
«Я не поручусь, что Фернанда не пытается завершить какое-то дело Джино лишь потому, что он бы этого хотел. Отвези меня на Филеримос, Джонни!»
Но он не стал обещать.
«Посмотрим», — сказал он и кивнул головой в сторону греческой надписи на камнях.
Она в нетерпении вырвала руки: «Как я могу быть счастлива, когда все так плохо. Как мне найти путь к счастью?»
«Это означает больше, — сказал Джонни. — Ты помнишь знаменитую надгробную речь, которую произносил Перикл после того, как Афины потеряли в войне так много молодых воинов? Он не просил тех, кто его слушал, не скорбеть. Он не говорил, что это была благородная жертва и надо забыть скорбь. Он ожидал от них, что они примут случившееся. Примут скорбь и боль и пойдут дальше с тем, что в них осталось. Смотреть фактам в лицо и идти вперед. Вчерашние факты не всегда становятся фактами сегодняшнего дня».
Она чувствовала лишь что-то из того, что он хотел сказать, но она была все еще испуганной пленницей своего прошлого. Что она должна стряхнуть опутывающие ее воспоминания, которые ее связывают, и отделить настоящее от того, с чем уже покончено. Но она сама этого хотела, и только она сама знала, как этого трудно достичь. Если те, кто ей угрожают — это реальные люди, тогда ее беспокойство оправдано и имеет под собой вескую причину. Если что-то из этого, а может быть и большая часть, происходит исключительно от ее больного воображения, тогда ее положение действительно ужасно, и она должна постараться из него выбраться.
Фернанда махала им, стоя на холме, и звала их, стоя между жертвенными колоннами.
Джонни поднялся.
«Она медитирует. Пойдем, присоединимся к ней?»
Доркас вяло кивнула и пошла вверх по каменной дороге, держа Бет за руку. Им больше нечего друг другу сказать. Если бы ей удалось найти миссис Димитриус, тогда, может быть, она смогла бы доказать, что все это правда. Если бы она смогла отвести Джонни туда, где спрятана мраморная голова, ему пришлось бы ей поверить.
Они взбирались по крутому склону по древнему городу. Один раз Доркас остановилась, чтобы посмотреть на отпечатки ног, видневшиеся на каменном постаменте. Здесь стояла статуя — изображение видного отца города или какого-нибудь знаменитого атлета. Теперь остались только отпечатки ног. Это тоже реальность.
На вершине холма полого возвышалась большая красная насыпь, окруженная шестью сохранившимися колоннами храма. Они нашли подъем и, взобравшись по ступеням, встали рядом с Фернандой.
Здесь шла реставрация, но высоко над их головами были видны остатки древнего каменного рифления.
За колоннами располагались каменные цистерны, глубоко погруженные в землю, от них через весь город тянулись подземные каналы. От цистерн можно было выйти на край пологого ущелья, густо поросшего желтыми крапчатыми кустами. Дальше круглились зеленые живые холмы Родоса, так не похожие на голые опаленные холмы материка.
Когда они повернули в город, солнце заволокло тучами, и освещение изменилось на глазах. Золотисто-медовый оттенок пропал, и древние камни побелели.
«Вот он, — прошептала Доркас. — Серебряный Камирос Гомера».
Ее рука каким-то образом оказалась в руке Джонни, и их как током прошибло. Они вновь пошли вниз в серебристый город, и на их глазах греческое солнце вновь обратило его в золотой.
«Меня это пронизывает, — сказала Доркас, — мир, покой. Это учит меня, как стать счастливой. Если бы я только могла это в себе удержать — унести с собой».
Она знала, что Джонни подсмеивается, даже когда он одобрительно ей кивает.
«Покой Камироса принадлежит только ему. Не думаю, что мы сможем его унести. Не думаю, чтобы я этого хотел. Это мертвый город, Доркас. Греки повернулись к жизни, к бытию. Полагаю, что покой в большей степени, чем что-либо иное, является внутренним состоянием. Некоторым он присущ и в трагедии, и в опасности. Может быть, он происходит, прежде всего, из веры в себя, из любви и доверия к себе».
Этого она принять не могла. Слишком часто она себя не любила и не доверяла себе. Покой Камироса обладал лечебным воздействием, простирающимся вовне. Она не хотела, чтобы он исчезал.
Они блуждали среди теплых камней еще около часа. Сторож сдался и больше за ними не наблюдал. Ничто не нарушало тишины. К тому моменту, когда солнце взошло высоко, и Бет устала, они были готовы обедать. Вернувшись к машине, они устроили пикник, а Камирос опять лежал, спрятавшись за хребтами, словно они его себе придумали.
Когда обед кончился, Фернанда развернула на ближайших кустах карту, и они с Джонни начали обсуждать различные маршруты. Фернанде хотелось углубиться на несколько миль в глубь острова, а затем кружным путем вернуться к морю. От Камироса шла хорошая дорога, и по пути они полюбуются окрестностями и посмотрят несколько маленьких деревень. Но Джонни, изучая карту, покачал головой.
«Согласен, что это представляется логичным, но я предлагаю сначала съехать с главной дороги и заехать в ближайшую деревню».
Фернанда взглянула на него через очки и наотрез отказалась: «Дорога может оказаться неважной и, очевидно, что она никуда не ведет. Пустая трата времени. Нет, Джонни, мы поедем в другую сторону».
Джонни в своей раздражающей манере склонил свою рыжую голову набок: «Очень сожалею, мисс Фаррар, но кое о чем я не подумал. Я виноват, и мне очень жаль, но у нас бак почти пуст, и нам придется завернуть в ближайшую деревню».