Страница 32 из 60
Доркас подняла с земли кожаную сумку и открыла замок. Она вынула свой бумажник и вытащила из-под паспорта тонкий конверт.
«Это письмо из Греции пришло к нам на квартиру после того, как Джино умер. Тогда я в нем ничего не поняла и, прочтя его, отложила. Через пару недель человек, который знал Джино, пришел спросить об его почте. Я не сказала ему про это письмо. После этого на мою квартиру было совершено несколько нападений. Один раз это случилось до того, как я переехала от Джино, и еще раз, когда я жила с Фернандой. Каждый раз взломщик оставлял после себя странный знак. Два кружочка мелом — как глаза совы. Хотя тогда я не заметила этого сходства».
«Совы?» — Голос Джонни прозвучал скептически. «Подожди, есть еще кое-что. Я думала, что потеряла письмо, но Бет засунула его в книгу, и оно обнаружилось в первый же день, как я попала на Родос. Прочитай его, Джонни».
Он прочел его негромко вслух. Доркас напряженно оглянулась по сторонам, но германская пара была занята своим счетом, а хозяин и второй официант рассаживали вновь прибывших. Она слушала, как он читает.
«Невеста Аполлона скорбит по своей утрате. Свершилось страшное действо. Принцесса покинула свой замок. В час дьявола на могилу ложатся тени. Dolorosa. Dolorosa. Dolorosa».
Его взгляд уперся в нее в искреннем недоумении.
«Кого еще может обозначать. «невеста Аполлона», как не нимфу Роду? — спросила Доркас. — Сам остров Родос — он переживает ужасную утрату. Джонни, ты что-нибудь знаешь о работе Джино?»
«Не много, — сказал он с сомнением. — Я обнаружил, что он разнюхивал возможности увезти сокровища с выставки. Еще я накрыл его с этой контрабандой».
Она кивнула: «Я думаю, его не волновало, откуда доставать вещи для богатых покупателей».
Джонни задумчиво ее разглядывал. Ей показалось, что в его глазах застыл вопрос. Настал момент. Она должна заставить его понять.
«Я дважды пыталась убежать от Джино, — сказала она. — Он меня возвращал. Рано или поздно я бы попыталась снова. Мне и Бет, нам было плохо с ним. Он был недостойным человеком, Джонни». Ей было трудно говорить, и она боялась взглянуть на него. Она боялась увидеть в его глазах холодную оценку. Он слегка дотронулся до ее руки, и она продолжала, избегая встречаться с ним взглядом.
«Что толку оправдываться, но я была глупа и очень юна. Я влюбилась в идеал, которым казался мне Джино. Единственное хорошее, что мне дало это замужество, которое с самого начала было полной ошибкой, — это Бет». Она не могла рассказать ему, до какой степени все это было ужасно.
«Должен признаться, что было трудно представить тебя женой Джино, — произнес Джонни, и его взгляд потеплел. — Я всегда удивлялся».
«Я надеялась, что, приехав в Грецию, смогу начать все сначала, — печально сказала она. — Но ничего такого не произошло. Я чувствую, как что-то продолжает удерживать меня в прошлом. Какое-то незаконченное дело Джино. Возможно, что-то связанное с Константином Каталонасом. Когда я убежала в первый раз, Джино послал за мной человека. Когда я увидела в доме у мадам Каталонас портрет Константина, я узнала на нем человека, который приезжал за мной в тот раз. Его жена сказала Фернанде, что он недавно отбыл в Америку для встречи с Джино. Так что что-то должно случиться».
Джонни тихо свистнул. К ней внезапно пришла еще одна мысль, и она продолжила, прежде чем он заговорил.
«Как ты думаешь, насколько ценной может быть эта голова плачущего мальчика?»
«Как можно оценить то, чему цены нет? — спросил Джонни. — Если ты имеешь в виду, что ее украли, чтобы продать, то кто отважится ее купить?»
«Покупка может быть неофициальной, — напомнила ему Доркас. — Джино часто имел дело с состоятельными людьми из разных частей света. Какой-нибудь чокнутый миллионер может пожелать приобрести такую вещь. Он может заплатить за нее целое состояние».
«Это вполне возможно, — согласился Джонни. — Произведения искусства и раньше объявлялись в весьма странных местах».
«Константин Каталонас — скульптор, — сказала она. — Ванда Петрус с ним знакома. Она мне говорила, что он вылепил ее голову. Так что она тоже в этом как-то замешана. Как ты полагаешь, такой талантливый скульптор, каким он, по-видимому, является, в состоянии выполнить достаточно убедительную копию с такого произведения, как плачущий мальчик?»
«И поместить слезу не на той щеке?» — спросил Джонни.
Она согласилась, что такая фантастическая ошибка наносит брешь ее домыслам, но продолжала настаивать.
«Посмотри на этот значок в конце записки. Он напоминает маленькую сову с круглыми глазами. Все увязывается. Меловые кружки, о которых я тебе рассказывала, похожи на глаза совы. Фернанда не верит в то, что я нашла на балконе эти меловые отметки в первую ночь. Возможно, если бы я посмотрела на них, прежде чем стереть, я бы обнаружила, что это тоже круги».
«Не заходишь ли ты слишком далеко?» — спросил Джонни.
Доркас недовольно тряхнула головой: «Я думаю, что здесь, на Родосе, кто-то так же жаждет получить эту записку, как и дома. Кто-то пытается мне что-то сообщить, запугать меня, чтобы я ее отдала. Ни ты, ни Фернанда не верите в то, что на моем балконе побывал человек. Но, Джонни, сегодня, когда меня не было, кто-то вошел в отеле ко мне в номер и нарисовал мылом два кружка на зеркале в ванной. Я их сохранила, чтобы ты посмотрел. Теперь ты мне поверишь, Джонни?»
Она видела, что ему хочется поверить, что между ними установилась сильная взаимная симпатия. Но она знала, что у него все еще оставались сомнения.
«Дело не в том, что всего этого не было, — наконец сказал он. — Но ты могла что-то неправильно интерпретировать. Должен сказать, что мне не нравятся эти следы, которые ты обнаружила на своем зеркале. Но все равно остается слишком много неясностей».
«Записка, — сказала она. — Как насчет записки?»
Он снова ее перечел.
«Час дьявола, — это может быть полдень, да? Когда зло спускается на острова Греции».
Он пытался ее рассмешить, но она с готовностью схватилась за его слова.
«Это когда тень отбрасывается прямо вниз. Так что «гробница» должна находиться прямо у подножия чего-то».
«Какая гробница?» — спросил Джонни.
Теперь он ее раздражал. Раздражал именно своим спокойным здравомыслием, которое изначально ее и привлекало.
«Место, где захоронена мраморная голова, — честно сказала она. — Что же еще это означает, как не место, где спрятана настоящая голова? Джино бы понял. Но Джино нет. Так что, возможно, единственный ключ таится в письме, и кто-то отчаянно пытается им завладеть».
«Ладно, пока все понятно, — сказал Джонни, все еще подсмеиваясь над ней. — Но кто такая Принцесса, и почему она ушла из Замка? И что это за «долороса»?»
«И что такое сова? — добавила Доркас. — Джонни, это что-то значит, что-то важное. Может быть, что-то, что опасно знать».
На какой-то момент в воздухе повисло напряжение, и Джонни проняло. На секунду он почти поверил. Затем он усмехнулся, и ощущение напряжения прошло.
«Какая прекрасная история для Фернанды! Она заглотит ее вместе с крючком, леской и грузилом».
Доркас спокойно переложила конверт под паспорт. Он думает, что она преувеличивает, сочиняет. Он способен улыбаться, потому что никогда не испытывал ужаса — в полдень или в любое другое время суток.
«Я не собираюсь рассказывать Фернанде», — сказала она.
Его брови поползли вверх: «Почему?»
«Фернанда никогда не хотела видеть Джино таким, какой он был. Она не захочет ничего знать».
«Может быть, в этом ты и права», — сказал он.
Официант принес на десерт тарелку сочных греческих вишен и маленькие чашечки с горьким кофе по-гречески. Доркас подавила растущее чувство разочарования. Скептицизм Джонни пошатнул ее собственную веру, и она не могла этого позволить. Слишком опасно дать себя убаюкать. Она знала. Но она ничего больше не могла ему дать в доказательство. Ничего, пока они не вернутся в отель, и она не сможет показать ему мыльные кружки на зеркале. Теперь он не подумает, что она их сама нарисовала. Фернанда может, но не Джонни.