Мерцающий пруд

Она неподвижно сидела перед огнем, прислушиваясь. Но единственными звуками, которые долетали до нее, было пофыркивание и постукивание копыт лошадей в конюшне и слабый серебристый звон колокольчика миссис Тайлер, непрерывно призывавший Элли.

Лора поняла, что Уэйд не должен оставаться там один.

Она находилась в этом доме для того, чтобы у него было к кому обратиться в момент необходимости. Она поднялась и тихо вышла в коридор.

VI

У двери в комнату, которая принадлежала когда-то Вирджинии, Лора прислушалась, затаив дыхание. Она по-прежнему ничего не слышала, и, подождав еще немного, легко постучала по деревянной панели. В ответ не раздалось ни звука. Лора взялась за ручку двери и повернула ее. По крайней мере, он не заперся изнутри.

Она тихо отворила дверь и заглянула в полутемную комнату. Сквозь закрытые ставни просачивался слабый свет, портьер здесь не было. В комнате стоял сладкий, удушливый аромат давно засохших розовых лепестков.

Она увидела кровать, поперек которой вниз лицом лежал Уэйд. Она вошла, и комната возникла перед ней из полумрака. Это была приятная комната, убранство отличалось женственностью и ничем не напоминало суровости Аманды Тайлер. У Вирджинии тоже был свой уголок-прибежище. Но юбки Лоры при движении потревожили давно не убиравшуюся пыль, и от смешения аромата розовых лепестков с лежалой пылью стало так душно, что ей захотелось поскорее уйти.

Она положила руку на плечо Уэйда.

— Пойдем, дорогой. Пойдем со мной. Ты не должен здесь оставаться.

Он повернулся и посмотрел на нее затуманенным от горя взором как будто и не узнавал ее.

— Пожалуйста, пойдем, — повторила она твердым тоном, как если бы говорила с ребенком. — Я хочу поговорить с тобой, Уэйд. Я просто должна поговорить с тобой. Но пойдем ко мне, не надо здесь оставаться!

Он сел, и она быстро подала ему костыль. Медленно и неуклюже передвигаясь, он пошел за ней по коридору к ее комнате. Она удобно устроила его на своей широкой постели, взбив подушки и сняв с него ботинки. Укрыв его одеялом, она пошевелила огонь в камине и добавила еще поленьев. Потом села рядом с ним, и взяла его левую руку со шрамом, как она часто делала в те долгие дни, когда он балансировал между жизнью и смертью.

Он лежал на спине с закрытыми глазами, и она увидела тени под ними и глубокие складки вокруг рта. Если бы только ей удалось заставить его заговорить о том, что он всегда от нее скрывал, держал в себе! Ему могло бы стать легче, если бы он выразил свое горе словами.

— Расскажи мне, какая она была, — нежно произнесла Лора.

Он не открыл глаз, но пальцы его сжали ее руку, а потом отпустили. Слова шли медленно, поначалу спотыкаясь, но потом все быстрее, по мере того как воспоминания захватывали его. Он говорил не о Вирджинии, а о своем детстве в этом доме.

— Я помню, как здесь все было по-другому, когда я был маленьким и отец был жив. Дом был всегда полон его друзей. Всегда звучали громкие голоса и смех, иногда до глубокой ночи. Маме никогда не были интересны его друзья, так же как и она им. Она с ними не общалась. По воскресеньям она заставляла меня соблюдать священный день вместе с ней в той же манере, что дедушка Джейсон — с молитвами в тишине с закрытыми ставнями. Но нам приходилось делать это одним в гостиной внизу, так как отец не желал иметь ничего общего с мраком и торжественными голосами. Он был очень энергичным и общительным человеком, и я всем сердцем желал походить на него. Но он был всегда такой уверенный в себе, а этого качества во мне не было.

— А мама? — спросила Лора, желая продолжить разговор.

Уэйд все не открывал глаза.

— Она очень хотела, чтобы я был совсем другим. Я уже был похож на него внешне, и она боялась, что я тоже могу вырасти мотом и прожигателем жизни. Я думаю, в действительности он таким и был, никчемным, несмотря на все свои обаятельные манеры. Загадка, почему она вышла за него замуж. Но она была намерена и тверда в своем решении вырастить из меня полное подобие своего собственного отца, кого любила и кем восхищалась, как ни одним человеческим существом.

— Ты помнишь своего дедушку?

— Он умер до моего рождения, — ответил Уэйд. — Но у меня такое чувство, что я вырос в одном доме с ним. Мама, должно быть, сильно на него похожа. Она хотела, чтобы, став взрослым, я занимался морскими перевозками и принимал большое участие в банковском деле. Когда я был маленьким, она часто посылала меня в доки вместе с мистером Найлзом. Она сама возила бы меня, если бы этот район не считался слишком неподходящим для леди. Мне нравились доки и их бурная жизнь, но это был не тот интерес, которого она от меня хотела.

— А отец совсем не вмешивался в твое воспитание? Лора заметила, как подергивался у Уэйда уголок рта.

— Ребенком я много болел. Я был не таким, как он, как бы я того ни желал. Ему бы нужно иметь шумного, активного сына, а так как я таким не был, он скоро потерял ко мне интерес. У меня было слишком много воображения.

Он замолк. В комнате раздавалось только позвякивание падающих на решетку камина угольков, и розовые блики огня на стенах и потолке были единственным движением. Лора сидела очень тихо, не желая прерывать череду этих воспоминаний.

Когда он снова заговорил, перед ней возник образ стройного, красивого мальчика, каким он, наверное, был, поглощенного интересом к красочной жизни доков. Но когда он возвращался домой к своей матери, он хотел говорить не о деловой стороне этой жизни. Его не интересовали размеры груза или счета погрузки. В его голове кружились картины Китая, обеих Индий, его ноздри щекотали ароматы специй и чая. Рабочие доков были для него не просто наемной силой концерна его матери; функция моряков не состояла для него единственно в том, чтобы благополучно приводить в порт ее корабли. Он видел каждого из них в собственном ореоле приключений. В голове у него волнующе кружились слова, и он тщетно пытался поймать все это волшебство и запечатлеть на бумаге. Он вечно «растрачивал попусту» время, записывая впечатления от увиденного. Все это, должно быть, сердило и расстраивало его мать.

Лора представила себе и ее — молодую Аманду Тайлер, с прямой спиной и сильной волей, отвернувшуюся от мужа, за которого ей не следовало выходить замуж, тратившую всю силу своих эмоций на сына, так страстно и собственнически любимого. Слушая, Лора начала понимать и еще кое-что, от чего у нее немного сжалось сердце.

По мере того, как Уэйд становился старше и продолжал разочаровывать ее, мать, продолжая любить его, потеряла всякую веру в него. Она не прекращала попыток сделать из него того, кем она хотела его видеть, но она не могла подавить в себе презрение к тому, что она считала слабостью и неудачей.

— Вирджиния вернула мне веру в себя, — сказал Уэйд. Он замолчал, и Лора прохладными пальцами погладила ему лоб, где иногда пульсировала болезненная жилка.

— Я вижу ее повсюду, — пробормотал он. — Но она всегда ускользает от меня.

— Тебе не следует здесь жить, — сказал Лора во внезапном порыве. — Давай возьмем Джемми и уедем отсюда. Давай освободимся от теней.

Он покачал головой на подушке.

— Такой переезд убил бы мою мать.

— Не убил бы, — твердо сказала Лора. — Материал, из которого она сделана, не умирает легко. Вы с Джемми важнее.

Но он не хотел слушать.

— Мне никуда не убежать. Я всегда буду видеть глаза Вирджинии, упрекающие меня.

— Упрекающие тебя за что? Я достаточно слышала о ней, чтобы знать, какая она была добрая. Она хотела твоего счастья. Так почему теперь это должно измениться?

И опять его было не убедить.

— Ты не понимаешь, — сказал он и отвернулся от нее.

Она поняла, что сейчас бесполезно настаивать. Она продолжала гладить его лоб, и вскоре он сонно взял ее руку и поцеловал.

— Будь всегда такой, — пробормотал он. — Будь такой, какой была она.