Страница 7 из 54
Глава 2. Две женщины
Толкиен так и не простил до конца своих родственников: он полагал, что они довели Мэйбл до болезни своим неприятием католичества. Они отказывали ей в поддержке, даже когда она уже слегла, и Толкиен не мог не винить их в её безвременной кончине.
Отчасти эти обвинения объясняются возмущением и горечью, вполне естественными для мальчика, потерявшего горячо любимую мать. Но не следует считать их вовсе безосновательными: Мэйбл действительно была угнетена и огорчена до глубины души реакцией родных на её обращение, и не исключено, что именно это и стало первым толчком к болезни. Время не залечило рану: даже через тридцать семь лет после смерти матери, в письме от 1941 года, Толкиен рассказывал своему сыну Майклу о том, какой прекрасной, умной и образованной женщиной была Мэйбл, сколько невзгод пришлось перенести ей в своей жизни и каким гонениям она подверглась, перейдя в католичество. Он был убеждён, что именно душевные страдания оборвали её жизнь так рано.
Смерть Мэйбл Толкиен оставила глубокий след в душе юного Рональда и во многом предопределила его личное отношение к религии. Правда, на склоне лет Толкиен заявлял, что католическая вера нашла отклик в его душе ещё до смерти матери, и в другом письме к Майклу, в 1963 году, писал: «Я проникся любовью к Святому Причастию с самого начала — и, милостью Божьей, сохранил эту любовь навсегда»[11].
Возможно, так оно и было, но не вызывает сомнений и то, что Толкиен прочно ассоциировал свою мать с католичеством и чтил её как мученицу, пострадавшую за веру и ради блага своих сыновей. Для двенадцатилетнего Рональда образ матери и католическая вера были связаны неразрывно. С того времени он и оставался убеждённым и ревностным поборником католицизма; и, как мы увидим, эта глубокая религиозность повлияла на всю его дальнейшую жизнь и карьеру, стала одним из столпов созданной им мифологии и одним из главных источников его творческого вдохновения.
Раннее сиротство серьёзно отразилось и на характере Рональда. Он с детства был дружелюбным, общительным и весёлым и сохранил эти черты на всю жизнь — по крайней мере, во внешнем поведении. И в зрелые годы он мог с лёгкостью поддерживать беседу с кем угодно и почти на любую тему. Но с ноября 1904 года в его личности появилась новая, довольно мрачная, сторона. Прежде он жил в бедности; ему приходилось постоянно переезжать с места на места, меняя одно неуютное жильё на другое, столь же негостеприимное; он замечал, с какой неприязнью относились дедушка и бабушка к его нежно любимой матери, и отчасти понимал причины этой враждебности; и, наконец, в глубине души он всё ещё хранил горькую память об утрате отца. Все эти лишения закалили его, воспитали в нём терпение и гибкость и научили приспосабливаться к переменам. Однако смерть матери стала для него слишком жестоким ударом судьбы и не могла не показаться ему бессмысленной. Она пробудила в нём глубинное чувство тщетности всех человеческих усилий. Что бы человек ни делал, в конечном счёте всему придёт конец.
Временами отчаяние захлёстывало его и повергало в тяжёлую депрессию. В такие периоды он едва находил в себе силы работать и общаться с людьми — даже с близкими друзьями и родными. Одному другу он писал в минуту уныния: «В каком ужасном мире мы живём! Наш мир омрачён страхом и отягощён скорбью»[12].
В первые дни после похорон Мэйбл родственники Толкиена пребывали в замешательстве: они не знали, как поступить с Рональдом и Хилари. Незадолго до смерти Мэйбл назначила опекуном мальчиков отца Фрэнсиса, но жить в ораторианской общине они не могли. Зашла было речь о том, чтобы отдать их в пансион, но этот вариант быстро отвергли: таких расходов Саффилды не могли себе позволить. Стипендии, которую назначили Рональду в школе короля Эдуарда, хватало только на оплату учёбы, но не на жильё и стол, а Хилари только что прошёл вступительные экзамены и был принят в школу лишь на правах приходящего ученика.
Проблема разрешилась благодаря одной из родственниц со стороны Саффилдов — тётушке Беатрис, которая согласилась поселить мальчиков у себя на Стерлинг-стрит, в бирмингемском районе Эджбастон. Когда-то Беатрис была замужем за младшим братом Мэйбл, Уильямом, но тот умер несколькими месяцами раньше сестры, и Беатрис осталась одна в довольно просторном домом с несколькими свободными комнатами. Она всё ещё была в глубоком трауре, да и от природы не отличалась сердечностью и радушием. Она отвела мальчикам большую комнату и готовила им еду, но не выказывала ни малейшего интереса к их занятиям и переживаниям. Однажды Рональд зашёл на кухню и в ужасе увидел, как Беатрис помешивает в очаге кучку пепла — всё, что осталось от писем и личных бумаг его матери. Тётушка не желала племянникам ничего дурного — просто у неё было чёрствое сердце. Она подумала, что мальчикам эти бумаги ни к чему, и решила от них избавиться.
Поначалу жизнь на Стерлинг-стрит повергала Рональда в уныние. Он снова вернулся в мрачные бирмингемские трущобы, в тот же район, где они жили с матерью до периода недолгой реднэлской идиллии. Из его спальни видны были только крыши и заводские трубы; он лишился даже таких маленьких радостей, как проезжающие под окном поезда. Беатрис почти не общалась с мальчиками, и в доме было темно и скучно, особенно в долгие месяцы той первой зимы после смерти Мэйбл. Первое Рождество без матери стало для Рональда самым печальным за всю его жизнь.
Однако в жизни братьев была и светлая сторона: они привыкли полагаться на церковь и дружбу с отцом Фрэнсисом, и теперь проводили в ораторианском храме едва ли не больше времени, чем на Стерлинг-стрит. Каждое утро Хилари и Рональд мчались вдоль по улице, мимо школы Святого Филиппа и своего бывшего дома на Оливер-роуд, к воротам церкви. Они прислуживали отцу Фрэнсису на мессе и делили с ним утреннюю трапезу. Затем они отправлялись в школу — пешком или, изредка, в омнибусе. А в четыре часа, когда заканчивались занятия, братья встречались у школьных ворот и возвращались в храм, где пили чай и проводили вечерние часы со своим опекуном.
Столь тёплые отношения с отцом Фрэнсисом укрепили в душе Рональда привязанность к католичеству и решимость пойти по стопам матери. Ни Толкиены, ни Саффилды не отважились опротестовать волю Мэйбл и оторвать её сыновей от римской церкви. Праздничные дни мальчики проводили в гостях у Мэй и Уолтера Инклдонов, играя со своими двоюродными сёстрами — Мэй и Марджори. И в доме деда и бабки их всегда принимали с радостью.
Кроме того, Рональд любил учиться, и это также отвлекало его от мрачных мыслей. В школе он пользовался всеобщей любовью, как у однокашников, так и среди учителей. Он увлекался самыми разными предметами и охотно занимался спортом. Особенно его привлекало регби. К концу 1905 года Толкиен стал первым учеником в классе и обрёл близкого друга в лице Кристофера Уайзмена.
Кристофер был на год младше Рональда, но их объединяло немало общих интересов. Кристофер был очень способным учеником и в том же 1905 году занял второе место по успеваемости. Так между ними зародилось дружеское соперничество, не прекратившееся и по окончании школы. Оба они страстно увлекались языками и исторической лингвистикой. Джордж Бруэртон, который несколькими годами ранее приобщил Рональда к сокровищнице среднеанглийского языка, теперь почувствовал, что оба его лучших ученика созрели для изучения другого древнего языка — англосаксонского. Так они познакомились с памятниками дочосеровской литературы и, прежде всего, с великим древнеанглийским эпосом — «Беовульфом».
На летних каникулах, когда, в отличие от каникул пасхальных, не приходилось напряжённо готовиться к экзаменам, Рональд и Хилари большую часть времени проводили в ораторианском храме. Кроме того, раз в году отцу Фрэнсису удавалось ненадолго вывозить их из Бирмингема. Обычно они отдыхали в дорсетском городке Лайм-Риджис. Они останавливались в уютной гостинице «Три чаши» на Брод-стрит, целыми днями гуляли по взморью и скалам и порой даже купались в холодных горных озерцах.
11
«Письма Дж.Р.Р. Толкиена» под редакцией Хамфри Карпентера и Кристофера Толкиена (The Letters of J.R.R.Tolkien. Ed. by Humphrey Carpenter with the assistance of Christopher Tolkien, HarperCollins, London, 1981, p. 34). — Прим. автора.
12
Ibid, p. 401. — Прим. автора.