Последняя почка (сборник)

Через десять минут следователь дико орал на него, отчасти от нервов, отчасти от надежды при помощи грубого слова привести этого ненормального в чувство.

Еще через пять минут оправданный убийца уже плакал, умолял, пытался встать на колени, но следователь, молодой еще следователь, пока еще не оскотинившийся на своей жуткой ассенизаторской работе, все время поднимал его. Все поднимал и поднимал, что со стороны было похоже на классическую борьбу.

Потом его все же выпихнули.

На этом самом месте психиатр вдруг отстранился и посмотрел на меня совершенно диким взглядом. Словно два с лишним часа рассказывал эту историю не попутчику, а проводнику в преисподнюю.

Стало слышно, как вагон постукивает какой-то расшатавшейся деталью.

Потом психиатр налил в стакан столько, сколько в него влезло, и, не допив половины налитого, рухнул головой на столик.

Репродуктор, внезапно проснувшись, отчетливо произнес: «Аэропорт имени Де Голя закрыт в связи с забастовкой авиадиспетчеров».

И тоже отрубился.

Утром мой собеседник был, что называется, застегнут на все пуговицы. На предложение поправить здоровье при помощи фляжки с коньяком, находившейся на боевом дежурстве на дне моего чемодана из фибровой кожи, не то что не отозвался, а надменно промолчал, глядя в бессмысленный степной простор.

«Э-э-э! – подумал я. – Да ты, батенька, давеча уж не о самом ли себе так страшно шептал мне на ухо?»

Но произнести вслух свою догадку я не решился. Это было бы чрезмерно бестактно.

Последняя почка

Когда у любящих друг друга не только беззаветно, но и самоотверженно на двоих остается один парашют, один аварийный аппарат или же одна почка, то выжить не дано никому из них. Таковы уж особенности экстремальных проявлений высшей нервной деятельности человека. В данном случае – самозабвенно влюбленного человека. И это необходимо учитывать при построении социальных моделей любого человеческого общества.

Однако есть люди, некогда любившие друг друга беззаветно, которые из-за накопившихся за долгие годы ошибок того или иного рода начинают столь самоотверженно ненавидеть друг друга, что результат оказывается точно таким же. В поединке за обладание единственным парашютом, единственным аварийным аппаратом или же единственной почкой они убивают друг друга. И хоть это обоюдное убийство, с точки зрения истинных ценителей печальной повести о Ромео и Джульетте, выглядит омерзительно, но с иной – практической, то есть демографической точки зрения и первый (печальный), и второй (омерзительный) случаи абсолютно идентичны.

Однако (привыкай, уважаемый читатель, к тому, что почти каждый абзац данной повести начинается со слова «однако») есть многое на свете, что не вписывается в узкие рамки так называемого психологизма и так называемой причинно-следственной детерминированности. Именно такая история произошла с Лео и Ксенией, молодыми людьми двадцати шести и двадцати семи лет соответственно.

Однако их биологические часы приближались к девяноста годам. То есть к тридцати пяти годам Чарли Паркера, сверх которых неистовый саксофонист и одержимый героиновой лихорадкой ездец в незнаемое не смог осилить даже и месяца. Сгорел, как белая страница, – немного пепла и капелька крови в продутом на запредельной ноте шприце.

Однако Лео и Ксения, в отличие от Чарли Паркера, были вынуждены истязать свои организмы серым героином скверного качества. Потому-то и подошли к роковому рубежу на семь лет раньше. И то, что печальная развязка уже совсем близко, они даже не чувствовали смутно, а отчетливо знали. Хотя, конечно, и предчувствия у наркоманов последнего дюйма столь же объективны и точны, как биржевые сводки. Но отчетливо знали они потому, что у них на двоих оставалась одна почка.

Однако восемь лет назад почек было ровно четыре. Все, как и положено для героиновых наркоманов девятнадцати и двадцати лет соответственно, то есть двадцати девяти и тридцати по шкале ездецов в незнаемое, разработанной Доктором Смерть. Именно восемь лет назад все и произошло. К тому моменту Лео и Ксения знали друг друга уже полгода. Просто знали, не выделяя друг друга из общей тусовки. Конечно, раза три за это время у них был совместный секс. Но не более того. Ведь по законам, сформулированным Доктором Броуном, любые две частицы ограниченного сообщества непременно должны столкнуться друг с другом. Таковы уж законы любой современной тусовки, хоть истинно наркоманской, хоть клубно-экстазийной, хоть великосветски-кокаиновой.

Однако, несмотря на то что всякий раз секс у них получался особо радостный, можно сказать, незаурядный, особую душевную близость они не почувствовали. Как говорил Доктор Фарадей, их не повлекло друг к другу, как это бывает в классическом случае разноименно заряженных катиона и аниона. Действительно, какая такая особая душевная близость может быть у серьезных героинщиков, для которых характерен индивидуализм галлюцинативных самопогружений. Самурай (не слышится ли тебе, уважаемый читатель, в этом слове «муравей», не поддающийся перепрограммированию?), который ради женщины способен в нужный час презреть долг и отказаться от харакири, куда более вероятен, чем не то что самозабвенно, но даже и беззаветно влюбленный героинщик.

Однако слово «героин» происходит не от героя, а от геронтологии. О чем, собственно, мы уже сказали в четвертом абзаце. Истинный героинщик все глубже уходит внутрь себя, чтобы с восторгом наблюдать там, в недрах, величие мироздания. Если бы Сальвадор Дали смог хоть краем глаза узреть хотя бы одно из этих видений, то он, несомненно, лопнул бы от зависти.

Однако любому здравомыслящему человеку понятно, что Сальвадор Дали – далеко не гений. И это еще слишком мягкая его характеристика. И, следовательно, видения наркомана-героинщика – это всего лишь галлюцинации, не имеющие никакого отношения к величию мироздания. Это всего лишь, как сказал поэт Иван Жданов, который, в отличие от Сальвадора Дали, уж точно гений и в своем роде Доктор, – «сойти в костер своих костей». Костер, в пляшущих языках пламени которого многие пытаются разглядеть восточную мудрость, словить просветление и вкусить истину. Некоторые даже утверждают с пеной на губах: есть неопровержимые свидетельства того, что Будда в его бытность принцем Гуатамой был чем-то типа ежика в тумане. То есть его внутреннее, вывернутое наизнанку и являющееся окружающим нас мирозданием, есть продолжение бесчисленного количества иголок с раствором нирваны!... Блядь!...

Однако мы слишком далеко забрели на территорию публицистики, этого противоположного полюса наркомании. При переходе через некую незримую черту апологеты и того и другого явлений перестают адекватно воспринимать окружающий мир.

Однако тогда, когда до описываемых нами событий, одновременно и печальных, и омерзительных, оставалось еще целых шестьдесят коротких биологических лет, Лео и Ксения ту черту еще не перешли. Словно младые щенки, они резвились и восторженно тявкали по поводу поверхностных нарушений функции коры головного мозга. Визжа, съезжали по двум параллельным, закрученным в фантастическую то ли улитку, то ли спираль, то ли еще что-нибудь этакое (уточнить у Доктора Римана, но не у Хуго, а у Бернхарда), и на пересечении этих параллельных испытывали квазисексуальный оргазм. Уходили пальцами ног глубоко в почву и, шелестя кроной, ощущали себя одновременно и на том и на этом свете. А то вдруг растекались тонким молекулярном слоем, покрывая всю поверхность планеты, и были этаким презервативом для безопасного секса с Богом...

Однажды (это, уважаемый читатель, не отклонение от установленного правила, хоть семантически «однако» и «однажды» далеки друг от друга, но фонетически совпадают на 66,6 процента) Лео было явлено видение, которое чрезвычайно его взволновало. Он и Ксения проросли друг в друга и составляли единое целое, как, скажем, до-человеческий гермафродит. И они, точнее ОНО, было абсолютно самодостаточно. До такой степени, что ничего, кроме этого ОНО, во всей вселенной не существовало. Вернее, ОНО и было вселенной. Правда, полного слияния все же не было: крошечными автономными участками сознания они обменивались мыслями, словно играли в веселый пинг-понг. И все эти мысли были только лишь о любви и нежности и ни о чем более. Вернувшись из этого совершенно запредельного наркотического марш-броска, Лео, дрожа от счастливого возбуждения, рассказал все Ксении.