Нуманция

Центурион усмехнулся и без того большим ртом.

— Я тебя знаю. А где Марций? Ты что здесь делаешь, ночью?

— Гуляю… А господин у себя… — подняла голову, вздёргивая подбородок, — Он не один… У него женщина…

— А-а-а, понятно… — центурион качнул головой, — А ты что же, так и будешь всю ночь? Одной опасно…

— Я знаю. — Ацилия пожала плечами, нет, он не вызывал опасений, — Куда ж я пойду? Только вы не переживайте, ради бога, я сама разберусь…

— Конечно, я знаю. — Опять улыбнулся, — Пошли, я провожу тебя.

— Куда?

— К Марку! Пройдёшь к себе и ляжешь спать, если он что-то скажет, я поговорю с ним.

— Вы? — Ацилия опешила, аж отстранилась, — Это зачем это вам?

Центурион усмехнулся:

— Пошли! — взял под локоть и повёл, — Не бойся, я знаю тебя через Марка. Он хотел на тебе жениться, уж чем ты его привязала, не знаю… Пошли, я всё улажу… Что ж ты так и будешь всю ночь здесь стоять? Нельзя так…

Ацилия резко остановилась, догадка промелькнула в её сознании:

— Вы — господин Фарсий?

— Да.

Она вдруг почувствовала к нему странное ощущение доверия, что ли, ведь это его помощи она тогда просила, Гай искал его по лагерю, чтобы защитить от Лелия… ТОГДА… А она ни разу до этого не видела его. Смешно. Наверное, если бы он успел тогда, всё вышло бы по-другому, он бы заступился за неё перед Марком, не дал бы в обиду, ведь даже сейчас старается помочь почему-то.

Центурион прошёл в палатку, вернулся.

— Тихо всё. Иди.

Но Ацилия не торопилась. Стояла, по-прежнему обнимая себя за плечи, смотрела в сторону. Подняла глаза:

— Почему вы помогаете мне?

Фарсий молчал, глядя на неё сверху, пожал плечами:

— Из-за него, он же глупый ещё… Мальчишка… Обиделся… — Ацилия покачала согласно головой, собралась войти, но центурион тронул за плечо, заставив обернуться, — Он ещё ни к одной женщине так не привязывался, честно…

Ацилия смотрела в его глаза долго, словно хотела о чём-то спросить, но только ответила тихо:

— Спасибо…

Долго лежала без сна, смотрела вверх, думала. Почему она так близко к сердцу принимает это всё? Почему обида гложет ей душу? Даже если друг его говорит ей о его особом к ней отношении, то почему тогда он так поступает? Зачем ему эта женщина, да и тем более так открыто, вызывающе? Сюда её? Зачем?

Сна не было. Согревшись под одеялом, она захотела попить и поднялась. Было тихо. Также, почти не слышно, прошла к воде, зачерпнула, и пока пила, глотая прохладную воду, подумала вдруг резко, словно мысль осенила: да ведь она ревнует его! По-настоящему!.. И никого, кроме как соперницы, не видит в этой Лидии! Поэтому и злится на неё, поэтому и слёзы эти беспричинные, и обида…

Ацилия аж от воды отстранилась…

Почему ревнует?

Любит, что ли?

О, боги! Да что же это такое!

Не может этого быть, просто она привыкла, что одна здесь женщина, одна здесь и ни разу ещё не видела его с другими, вот и обиделась. Никакая это не ревность, и уж тем более — не любовь!

И всё же… Всё же…

А вдруг и нет никого у него сейчас, может, он специально привёл её сюда, чтобы она позлилась? Можно же проверить!

Ацилия осторожно прошла по атриуму вглубь, дальше своего угла, так и держала в руке ковш с недопитой водой. Штора была задёрнута не до конца, прошла к ней осторожно и тихо, как тень, замерла. Марций лежал на спине, Лидия рядом, положив голову его на обнажённую грудь, разметав волосы, откровенно светила в полумраке белизной молочной кожи. Марций обнимал её через спину, и его рука казалась тёмной по сравнению с ней.

Ацилия отступила назад, не смогла сдержать вздоха разочарования. А чего она, собственно, хотела? Что она желала увидеть? Что он один?

Дура! Какие глупости! Как она вообще могла подумать о таком? Это центурион этот смутил её. Ни к кому он не привязывался, он всегда жил и живёт только для себя…

Ацилия развернулась уходить, но за спиной уловила движение раскрываемых штор и резко обернулась, отшатнувшись. Марций! Стоит себе и завязывает на поясе покрывало, да ещё с таким красноречивым взглядом. Ацилия опустила глаза, не зная, куда деть их. Ей стало неудобно до стыда, аж румянец выступил на скулах. Какое ей дело? Кому это вообще может понравиться… Когда нос суют в личные дела… В более, чем личные.

— Заблудилась? — спросил холодно.

Ацилия дёрнулась от вопроса его, от тона голоса, вскинула голову, проливая остатки воды на себя, на ногу, от бедра и ниже, но словно бы и не заметила ничего, смущённо поджала губы.

— Я… Я попить…

— Что-то тебя в противоположную сторону занесло… — усмехнулся пренебрежительно, — Любопытничаешь?

Ацилия нахмурилась, окончательно теряясь от его догадливости, от прямоты, но молчать не стала, сама спросила вопросом на вопрос:

— Если все знакомые женщины у вас подобного рода, не удивительно, что вы вдруг решили жениться на мне?

Марций молчал, глядя на неё, рассматривал её лицо.

— В самом деле, дерзкая ты…

Ацилия усмехнулась:

— Может, выпороть прикажете… по совету?

— Может, и прикажу.

— Прикажите. Только я всегда в рабах смелость приветствовала, лучше, когда все чувства и желания раскрыты, чем недовольство и обиды скрытые… Мало ли, чем они могут обернуться.

— Да-а, — покачал головой, — мне и с тобой в этом тягаться, ты всю жизнь в окружении рабов…

Ацилия поджала губы, опустила голову, только сейчас заметив мокрый подол на ноге, прилипший и холодный, поймала пальцами, оттянула, выдохнув:

— О-о-х…

Марций сощурил тёмные глаза, наблюдая за ней.

— Я не люблю, когда рабы забывают своё место и суют нос не в свои дела… Когда их это не касается…

— Извините. — Ацилия вскинула голову, — Я не сознательно, словно и не я совсем… — покраснела до кончиков ушей от стыда. — Так получилось… нехорошо… — смутилась, опуская взгляд.

— Хорошо ещё, что ты это понимаешь.

— Конечно! Я же знакома с моралью… В меня что-то вложили…

— Похвально. — Марций улыбнулся холодно. — Хоть что-то вложили, не только ж на флейте играть… — Ацилия нахмурилась, принимая его слова, от шпильки он не удержался, — Жаль только, что вложили так мало и так однобоко…

— Почему?

— Да, по-моему, и так понятно. Разочаровывать других ты мастер, да и выводить — тоже.

— И в чём же это, господин, я вас разочаровала? Вы опять о ребёнке, что ли? — усмехнулась. — А у меня такое ощущение, что вы и сами вздохнули свободно… Всю жизнь терпеть меня рядом? Меня, вот такую, невоспитанную и наглую? А вдруг и чадо моё было бы не лучше? Может, оно и к лучшему всё? — молчала, глядя на него. Молчал и он, только качнулся вперёд угрожающе, словно схватить хотел, но не посмел, только выдохнул глубоко, будто с болью.

— Какая же ты… — дёрнул подбородком, не зная, как назвать её, — подлая… Ты лишила меня единственного, самого дорогого в этом мире, у меня же никого, никого больше нет… У тебя хоть где-то там, в Риме, эфемерный брат существует… Ты и живёшь только этой мыслью: вернуться туда… Я тоже жил мыслью… — скривил губы, словно переживал приступ внезапной боли. — Но ты лишила меня этой надежды… Эгоистично, цинично… И достойна ты после всего этого только презрения и ненависти… И жаль, что я не могу позволить себе сделать с тобой всё, что ты заслуживаешь.

Замолчал, и Ацилия смотрела на него во все глаза, впервые, наверное, с того момента, как он рассказывал о смерти своей матери, прорвалось в нём то, настоящее, глубинное, пропитанное тоской и одиночеством. Он тоже страдает… Как и она…

Вздохнула, выпрямляясь, опустила подол туники, и он холодно коснулся тела, но она даже не заметила этого, заговорила негромко:

— С чего вы взяли вдруг, что я вытравила своего ребёнка? Кто вам наговорил этого? Бред какой-то…

Марций хмыкнул, вскидывая голову, конечно же, он не верил ей, и никогда не поверит.

— Хотя… Зачем сейчас об этом? Прошлого не вернуть, а стоит ли ломать копья? — усмехнулась, — Вам легче жить так, верить, что это я во всём виновата, кто же ещё? Легче презирать и ненавидеть кого-то одного, определённого…