Нуманция

— И куда? — Марций в последнее время был хмурым, и причина была другу его известна.

— Наверное, под Рим, откуда выходили…

— М-м-м… — без особого восторга.

— Знаешь, что сказать тебе хотел? В отряд разведчиков не хватает людей, погибло у них трое, я на совете предложил твою кандидатуру, — Марций перевёл на него глаза с вопросительным выражением, — Ты же разведчиком был, помнишь?

— Ну! Четыре года назад…

— Ну вот видишь! Если тебя поставят в разведку, пойдёте первыми, если хорошо себя покажешь, можешь стать центурионом. — Но Марций промолчал и на это, — Пересмотри свои вещи, всё ненужное продай, оно тебе в дороге, как кандалы будет, ещё утащит кто…

— Да нечего мне продавать!

— А девчонка твоя? Она разве дойдёт? Ты сам подумай, болеет, да и не сможешь ты её в дороге караулить, мало ли что…

Марций думал, сощурив глаза.

— Я не продам её… Дойдёт. В обозах идут небыстро, пойдёт с женщинами, с Гаем, ребятам из десятка своего поручу присматривать… Дойдёт. Она сильная. Упрямая.

— Не пойму тебя, что ты к ней привязался?

Марций перевёл на него глаза, ответ стоял в них и был более, чем понятен.

— Ладно-ладно, не сердись. Уже поздно. Иди к себе. Мне посты проверять, а ты иди… — хлопнул Марка по плечу. Сторожевые костры горели ярко и отблески их расцвечивали лица, плескались в зрачках. Весь лагерь спал, кроме постовых и дежурных, да собаки лаяли где-то вдалеке.

Марций вернулся к себе, сбросил плащ, снял сандалии. Гай спал у входа, рабыня — у себя. Он тихо подошёл и отодвинул штору, вглядываясь в полумрак. Она спала на боку, прижав одну руку к губам тыльной стороной кисти. Бледность лица подчёркивали тёмные волосы. Она ещё болела.

Он вернулся в атриум, сел за стол, закрыл лицо ладонями, уперев руки локтями в столешницу. Он мучился, тосковал, вспоминая прошлое, то, что сумел пережить, что она дала ему, те ночи, проведённые вместе, её улыбки и мягкая испуганная неумелость в руках. Она искренне отзывалась на ласки, испуганно смотрела в глаза, встречая его напор. Его девочка… Он восхищался ею, она сумела разбудить в нём то, что не сумела ни одна.

Как же теперь относиться к ней? Как себя вести? Он вспомнил, как при последней ссоре она чуть не потеряла сознание, потому что он был груб с ней, он даже толкнул её, а ведь хотел ударить.

Потом, когда злость и раздражение прошли, когда слышал, как Цест возится с ней, он понял вдруг, что вёл себя, как последняя сволочь. Да, она предала его, она оскорбила его, но ведь всё то, прошлое, было! И сердце щемит от боли и тоски, что ошибся, что доверился, но не сможет он возненавидеть её. Не сможет больше делать ей так больно, как сделал в прошлый раз. Даже она сама назвала подлецом… Что отца вспомнил, брата…

Он не будет искать для неё изысканных наказаний, он просто перестанет её замечать, будет относиться, как к простой рабыне, не будет делать что-то специально. Как к Гаю… Дал работу — сделай! Не сделал — получи, что заслужил!..

Он хрипло вздохнул, положив голову на согнутый локоть, рассматривал узоры дерева на столе.

Он был опрометчив, когда привязался к ней. Он не должен был, но сейчас уже не изменишься… А, может, и правда просто продать её? Забыть? Вычеркнуть из памяти?

Нет… Он не сможет… Не станет…

Она ведь этого и хочет. Да и что будет потом с ней, к кому она попадёт? Куда?

Снова вздохнул, прикрывая глаза.

Она просто предала его, предала его чувства, его надежды, но он справится, он сумеет выдержать это, и чувства к ней выжжет калёным железом. Просто на один шрам станет больше…

* * * * *

Ацилия проснулась под утро, встала попить воды и резко остановилась, шагнув за штору, поражённая увиденным — Марций спал за столом, уронив голову на руки. Что это с ним? Места своего нет? Благо подушку и одеяло он уже забрал, сразу забрал… Или отвык спать один?.. Ацилия усмехнулась, вспоминая, как до ЭТОГО Марций перебрался к ней. Да и изменился он за эти дни, как Ацилия потеряла ребёнка, обиделся на неё, жил этой обидой теперь. Злился. Да и внешне изменился. Молчаливый, задумчивый, рассеянный какой-то, по два-три дня не брился, иногда дома не ночевал, всё что-то ворчал на Гая недовольно по всяким пустякам.

Неужели всё это и на него так подействовало? Неужели он и в самом деле имел планы на этого ребёнка, на неё? Значит, всё же желал сделать её своей женой? Как говорил?

Если так, то и ему сейчас нелегче, тем более, если он считает, что Ацилия убила этого ребёнка, приняв яд. Сейчас он её во всём винит, и даже, наверное, ненавидит, раз так поступает, грубит и толкается.

Но ведь он не даёт, не даёт её даже рта открыть! И, конечно же, не поверит, если она всё расскажет… Он всё уже решил, и выводы сделал по-своему, никого не будет слушать…

Ацилия вздохнула.

Марций вдруг дёрнулся, просыпаясь, резко выпрямился за столом, шарахнувшись назад: не узнал, где находится. Но потом опомнился, стал тереть лицо ладонями, запустил пальцы в волосы, провёл до затылка, прогибаясь спиной, лопатками, локтями.

Ацилия наблюдала за ним, не шелохнувшись.

Он поднялся на ноги, обернулся и вздрогнул, заметив её, нахмурился, спросив:

— Ты?..

— Вы чего это, за столом-то, постели что ли нет? — спросила Ацилия мягко, стараясь не обидеть тоном голоса, глядела в лицо. Марций усмехнулся, потёр лоб ладонью.

— Не знаю… Что-то со мной…

— Разве так отдохнёшь? Ведь всё тело болеть будет. — Ацилия прошла к ведру с водой, пила, отвернувшись спиной, скосила глаза, переводя их на серебряный браслет на запястье. Отдать надо… Дарил ведь его будущему ребёнку… Убрала ковш и также, не оборачиваясь, стянула с руки украшение, только потом повернулась, шагнула решительно, — Вот, возьмите… Это ваше.

— Что? — Марций нахмурился, глядя на её протянутую руку.

— Вы дарили, помните? Дарили… — осеклась вдруг, — ему… ребёнку… Ему не пригодится больше… Ох-х-х… — вздохнула, разом вспоминая всё: боль, разочарование, потерю, внутреннее горе… — Заберите…

— Я не возьму, оставь себе… На память, — отмахнулся, улыбнувшись, словно и не было никаких обид, и Ацилия явно увидела ямочку на его подбородке… Рука с браслетом задрожала.

— Почему? Вы ведь дарили не мне… Я не могу взять.

— Я не буду его забирать. — Глядел прямо в глаза, — Я дарил не ему, тогда я дарил его тебе и для тебя я покупал его… Оставь на память…

Ацилия растерялась, опуская руку, спросила:

— Не возьмёте?

Покачал головой:

— Нет! Если не хочешь… от меня, можешь выбросить, я не обижусь…

Глаза Ацилии расширились от удивления:

— Зачем — "выбросить"? Вы что? Я оставлю… На память о вас…

Марций усмехнулся и, развернувшись, ушёл к себе. Не заругался, не обидел её, даже не придрался, хотя это была возможность, просто — ушёл. Что это? Ацилия поджала губы. Или это ещё одна форма его отношений к ней? Странно. Осторожно натянула браслет на запястье, смотря куда-то в сторону, в пространство.

* * * * *

Прошло три дня. Ацилия уже готовилась ко сну, разбирала постель, но ещё не раздевалась, услышала шум в атриуме палатки и замерла. Возня, потом голоса.

— Ой, Марций, дай мне попить! — смешок. Это был женский голос, заставивший Ацилию напрячься, всё это время она была единственной женщиной в этом помещении. — Ты замучил меня… А-а-х… — выдохнула с улыбкой, даже Ацилия её услышала.

— Что ты будешь пить? — Марций.

Теперь уж она нахмурилась. Что это он делает? Женщину — сюда? Он никогда так раньше не поступал, что же теперь? Обида его так велика, что ему стало всё безразлично? А, может, он делает это, чтобы обидеть её? Взаимно оскорбляет?

— Вино! Сегодня я пью только вино… У тебя есть вино?

— Конечно…

Сейчас он достанет свои последние запасы. Что за люди, эти мужчины, при виде женщины готовы на всё, храбрятся и хвалятся… Неслышно вздохнула.