Чужой, посторонний, родной

На крыльце послышались неуверенные шаги, и через мгновение раздался настойчивый стук в дверь. Ирина удивленно взглянула на "мужа" — мол, ты кого-то ждешь? С тем же немым изумлением он смотрел на нее. Кого еще принесло? Не раскроет ли визитер его инкогнито?

— Папа, я откр-ррою! — прорычала Аришка и, резво соскочив со стула, помчалась в сени.

— Куда?! — следом за нею подхватилась Ира. — Куда раздетая?!

Не удержавшись от любопытства, Владимир последовал за ними. Ирине удалось настичь девочку на самом пороге, когда та, в одном халатике в неотапливаемых сенях, уже открывала дверь. Оставалось лишь обхватить ее за хрупкие плечики и прижать к себе, чтоб не замерзла.

На пороге стояла девушка неопределенного возраста. Личико, почти детское, нежное, было безжалостно изуродовано неприличным количеством косметики. Наивные глазки, блестевшие из-под мохнатых, как паучьи лапы, ресниц, казались принадлежащими прожженной бульварной бабенке. Узкая блестящая курточка, заканчивающаяся где-то в районе талии, коротенькая, едва-едва прикрывающая тощенький задок, джинсовая юбчонка, худенькие ножки в тонюсеньких колготках — жалкая, замерзшая на промозглом ветру.

Ирину тоже пронзил холод, но несколько иного рода. Сразу поняла, кто ворвался в ее жизнь: она, разлучница! Чувственный порочный рот — разве не эти вульгарно-яркие губы оставляли ей недвусмысленные послания на рубашках Виктора?

Гостья смотрела поверх Ирины, за ее спину. Ее не смутило присутствие жены и дочери, заявила капризно:

— Ну Витя, где ты пропадаешь?!

Бессовестная дрянь, как она может врываться в ее дом?! Ира готова была вцепиться в черные, как смоль, волосы разлучницы, однако муж перехватил готовую к удару руку. Сказал глухо:

— Идите в дом.

Ира все еще силилась вырваться, броситься в бой, но "Виктор" держал ее крепко и хладнокровно. Повторил с холодным напором:

— Идите в дом!

Только тогда Ира повиновалась. И поняла, как он прав — хороша бы она оказалась, если бы при ребенке стала драться с мерзавкой, пытающейся отнять у дочери отца. По-прежнему прижимая Аришку к себе, покорно увела ее в комнату. Едва успела переступить порог, как за нею с силой захлопнулась дверь. Кто бы сомневался, что он не позволит ей услышать их разговор…

Подвела девочку к столу, насильно усадила:

— Ешь!

Но какая может быть еда, когда происходит что-то необычное? Аришка крутилась, без конца оглядывалась на дверь:

— Мама, а кто это?

— Не знаю.

Говорить в этот момент Ирине хотелось меньше всего на свете. Им бы помолчать, может, и удалось бы услышать что-то важное. Да какой там, когда Аришка все никак не могла угомониться:

— Мам, а что это за тетя?

— Тетя Мотя. Ешь давай!

Ребенок послушно ковырял ложкой остывший плов, а Ира прощалась с остатками надежды: на что надеяться, когда любовницы уже нагло врываются в дом?!

Едва за ними закрылась дверь, гостья повторила:

— Ну что, Витя, где ты пропадаешь?

При первом же взгляде на нее Владимир почувствовал дикую антипатию. Дожив до тридцати трех лет, он впервые испытал столь сильное чувство к незнакомому человеку. Да что там — к знакомым тем более ничего подобного не испытывал.

Красотка ехидно скривила полноватые губки. А может, они только казались полноватыми из-за жирного слоя помады? Добавила не без издевки:

— Или ты от меня прячешься? Напрасно, Витя. Я упорная.

Не желая, чтобы гадости, которые могут вылететь из ее уст, услышали домочадцы — даже не успел удивиться, что подумал так о невестке и племяшке, защищал не как жену и дочь брата, как своих собственных — Владимир схватил телогрейку, в которой выходил к колодцу, набросил ее на плечи, и под локоток настойчиво вывел гостью на улицу. Та, было, засопротивлялась, но он почти волоком стащил ее по ступенькам крыльца и повел в сторону калитки:

— Вот что, милая, — при этом слове его перекорежило. — Дорогу хорошо запомнила? Вот и шагай в обратном направлении. Чтоб я тебя здесь больше не видел.

Девица, наконец, вырвалась:

— Нет, Витенька, не выйдет. Ты от меня так просто не отделаешься. Я без тебя ребенка не подниму!

Ах, вот оно что! Вот почему Витька из города умотал. Если бы не беременная любовница, выставляющая к нему непомерные требования, ему Москва даром не была бы нужна. Вернее, не Москва, а брат, которого он давным-давно живьем похоронил. Он просто сбежал. С одной стороны — жена, отношения с которой из-за наличия любовницы зашли в тупик, дочь, которую нужно было кормить, воспитывать, и которой в будущем непременно понадобились бы немалые деньги на образование. С другой — беременная любовница, совсем соплюшка, которая тоже требовала к себе внимания. Вместо того чтобы как-то решать накопившиеся проблемы, которые, между прочим, сам себе и создал, он просто бросил все и рванул в Москву.

Вспомнил про брата. Не потому, что обуревали родственные чувства, не потому, что вдруг ощутил непреодолимое желание получить прощение за преждевременные похороны Владимира. Все намного проще: Виктор решил в очередной раз вытащить каштаны из костра руками брата. Как в детстве в случае чего прятался за его спину, так и сейчас. Добро бы еще откровенно признался, что попал в безвыходную ситуацию. Так нет же, он, подлец, обставил все так, что Володя теперь чувствовал себя полным идиотом: сам ведь согласился участвовать в идиотском шоу "Двое из ларца". Сам. Витька, конечно, уговаривал, но насильно в поезд не толкал. А значит, и винить он должен только самого себя. С Витькой потом разберется, когда решит все проблемы, которые брат усиленно создавал вокруг себя после маминой смерти.

Отстраненно рассуждать на эту тему было легко: "Когда разгребусь, вот тогда я ему!.." В действительности все было намного сложнее. Что делать с Ириной и Аришкой? Витька не собирался к ним возвращаться, и Владимир не станет его уговаривать: дело даже не в том, что брату не нужна семья, а в том, что им не нужен такой муж и отец. Уж лучше никакого, чем такой. Только вытянут ли они сами, без Витьки? Ведь в самом лучшем случае, если он будет высылать алименты на Аришку, этих денег наверняка не хватит на нормальную, мало-мальски приличную жизнь.

Ладно, с Ириной и Аришкой все не так страшно — в конце концов, Володя им не чужой, сможет помогать материально. Он не допустит, чтоб Аришка голодала, чтоб была одета хуже других детей, когда пойдет в первый класс. И во второй тоже, и в третий. И невестке голодать не позволит — она и без того прозрачная от недоедания. И… и вообще!..

Что "вообще", он пока не знал. Сейчас не было времени задавать себе подобные вопросы. Нужно было срочно решать что-то с этой размалеванной красавицей, мерзнущей на осеннем ветру. Что делать с нею, с ее ребенком? Уговаривать сделать аборт? Но имел ли Владимир на это право, если он даже не отец будущего ребенка? Может, Витька и посмел бы намекнуть ей об этом, и, скорее всего, определенно намекал — вряд ли он обрадовался известию о беременности любовницы. Но так же очевидно, что девицу этот вариант категорически не устроил. Девица определенно хотела замуж. И не за кого попало, а именно за Виктора Конкина. Чем уж он ее так прельщал — вопрос второй, а то и вовсе десятый. Главное, что она поставила себе задачу непременно женить его на себе. И беременность ее, скорее всего, явилась следствием этого намерения, наиболее действенным инструментом для воплощения мечты в жизнь.

Гостья уворачивалась от ветра, прячась за спиной Владимира-Виктора, и ждала его реакции на собственное заявление. Реакция оказалась сильно запоздалой, и совсем не такой, на которую она рассчитывала.

— Вот что, красавица. Как ты понимаешь, жениться на тебе я не собираюсь — сама знаешь, у меня уже есть и жена, и дочь. Ты мне нужна была для определенных целей, о чем не могла не догадываться. Но и от ребенка я отказываться не намерен. Если ты приняла решение — рожай. Чем смогу — помогу. Обещаю ежемесячную посильную помощь. Но — только деньгами.