Сюрприз в бантиках

Брюки сползли вниз, и Наталья Петровна, не сдержавшись, истерически захохотала.

— Это что?

Она так безобразно тыкала пальцем во всем известном направлении, и хохотала так оскорбительно, что Бахарев мгновенно очнулся. Видеть себя не мог, но чувствовал, что в буквальном смысле сгорает от стыда. Как он только умудрился забыть об этом чертовом "противоугонном устройстве"?! Уже сообразив, над чем смеется Чуликова, зачем-то опустил взгляд, будто не знал, что увидит.

Поразительно, но в лунном свете, скудно освещавшем кабинет через незащищенное шторами окно, трусы казались еще чудовищнее, чем при дневном освещении. Даже сумрак не приглушал вульгарной яркости ткани, щедро улепленной разнообразной формы и расцветки бантиками.

Бахарев стоял дурак дураком — в потрясающе-идиотских трусах почти до самого колена, из широченных штанин выглядывали худые, мертвенно-белые в лунном свете ноги, ступни запутались в свалившихся штанах. На этом весьма живописном фоне шикарный кружевной бант с кончиками, завивающимися спиралью, смотрелся венцом творения.

Еще никогда в жизни Вадим не чувствовал себя таким посмешищем. И так ли важно, что опозорился он не перед кучей народу, а всего лишь перед одной Чуликовой. Конечно, он мог надеяться на то, что кроме нее о его позоре никто не узнает. Однако это было слабое утешение. Достаточно было того, что кто-то чужой, посторонний, кто-то кроме родной до умопомрачения Юльки, стал свидетелем его жуткого унижения. Расскажет Чуликова кому-то, не расскажет — в данную минуту было не так уж важно. В это мгновение им владела одна мысль, глобальная как вселенная, и простая как амеба: как, как он мог оказаться в столь дурацком положении? Черт с ними, с трусами, с этим чертовым "противоугонным устройством"! Важнее было не то, что кто-то, дико хохоча, тычет пальцем в его причиндалы, украшенные дурацкими бантиками, а то, как он вообще мог оказаться в этом кабинете наедине с ненавистной Чуликовой? Как позволил ей затащить себя туда с вполне определенной целью?! И не просто знал, для чего его туда ведут, как бычка на веревочке, но и сам хотел того же всеми фибрами души.

Да что там, какая душа, какие фибры? Не душой он хотел, не фибрами. Другим местом. Мозгом. Нижним. Тем, кому совершенно добровольно передал функции управления собственной личностью. Господи!.. Это ж надо быть таким идиотом?! Вроде не так много выпил. Или много? Какая разница, даже если очень много — это ни в коей мере его не оправдывало.

Или во всем виновато воздержание? А значит — Юлька? Ее беременность? Их будущая малышка?

Ну нет. Сваливать свою вину на еще не родившуюся дочь — это уж совсем никуда не годится. И Юлька тоже не виновата — в конце концов, это Бахарев сделал ее беременной. Нет, если уж кто и виноват в этой ситуации, так только сам Вадим, и никто другой. Даже Чуликова, как бы ни хотелось ему сейчас прибить ее за этот издевательский смех, за безжалостный указующий перст, нацеленный в хаотичное нагромождение разноцветных бантиков — виновата только в том, что спровоцировала его. Во всем остальном, как ни хотелось, а претензии предъявлять было не к кому. Сам, только сам во всем виноват. В конце концов, насильно его Чуликова сюда не тащила. И танцевать с ней не заставляла. Никто никого вообще не приглашал, все вышло совершенно спонтанно: вопрос, обжегший не только ухо, но и все нутро Бахарева (кстати, о чем она спрашивала?), музыка, как назло заигравшая именно в это мгновение проклятущий медленный танец, сближение тел, уставших от воздержания — Наталья-то Петровна, поди, тоже оголодала без мужа, как и Вадим…

Если бы только не ее хохот. Злой, насмешливый, такой унизительный… несмотря на позор, Бахарев все еще помнил, как несколько мгновений назад сгорал от нетерпения. С какой жадной ненасытностью целовал ее грудь. А грудь и впрямь была красивая — он только теперь ее разглядел. В меру полная, округлая, молочно-бледная в блеклом свете луны, с вздернутыми пуговками сосков. Припасть бы к ней еще раз, как тогда: бездумно, безоглядно. И сама она, паршивка, была на редкость хороша. И даже широковатые скулы, еще резче обозначившиеся из-за смеха, в эту минуту, казалось, нисколько ее не портили, а лишь подчеркивали шарм, индивидуальность. Как он раньше не понимал, что Наталья Петровна — не ширпотреб, штучный товар. Эксклюзив. А потому и не могли у нее быть узкие, безликие скулы. Скупое освещение играло на нее: сейчас она выглядела куда моложе, чем обычно. Тоненькая, голенькая, такая аппетитная в одних только кружевных трусиках, с маняще подпрыгивающими в такт смеха грудками…

О чем это он? Это кто аппетитный, кто заманчивый? Вот эта истеричка, тычущая в него пальцем? Эта голодная, озверевшая от одиночества стерва? Штучный товар, эксклюзив? Как бы не так. Заманчивые да аппетитные дома остались. Родная, с пухлыми рыжими щечками, с объемным животиком, в котором день и ночь толкается Машка, или Катька, а может, тоже Юлька, как и мама, сидит сейчас дома и сквозь слезы неотрывно смотрит на часы. А он, дурак, тут, с этой эксклюзивной стервой!..

Рывком натянув брюки, Вадим непослушными пальцами застегнул пуговицы рубашки. С недовольством отметил — одной не хватает, как бы Юлька чего не заподозрила — и, провернув замок, выскочил из начальничьего кабинета.

Он еще не успел закрыть за собою дверь, а Юлька уже висела у него на шее. Молча уткнулась мокрыми щеками в шарф, и сопела там тихонько, не позволяя Вадиму пройти в квартиру.

Сердце сжалось от любви и ужаса: он ведь только что чуть не разбил собственное счастье. Собственными же руками! То есть не совсем руками. Мозгом. Нижним. Вернее тем, что на время переняло на себя функции мозга. Как показала практика, на самом деле этот орган не имел ни малейшего основания называться мозгом, пусть даже и нижним. Ибо ни грамма разума не содержал в себе, одну сплошную животную похоть.

Наконец Юлька отстранилась от него. Повела носом, сморщилась недовольно:

— Фу…

— Что "фу"? — Бахарев снял дубленку, всю в мелких капельках растаявшего снега, рывком стряхнул ее и не слишком аккуратно повесил на плечики. — Что "фу"? Я, между прочим, не на работе был, не на совещании каком-нибудь, не на встрече с потенциальным клиентом. Вечеринка, даже корпоративная — это, Юль, такое мероприятие, где пьют и оттягиваются. А ты ждала, что я…

Та смотрела на него с подозрением:

— Оттягиваются? То есть…

— Не придирайся к словам!

Вадим начал раздражаться. Не окажись у него нос по самые уши испачкан в пуху, Юлькины домыслы только рассмешили бы его. Теперь же ему было совсем не весело.

Сунув ноги в тапочки, он направился в комнату. Жена стояла в проходе, поджидая его. От подозрений в ее взгляде не осталось и следа. Улыбнулась чуть смущенно, призналась:

— Я соскучилась. Без тебя так плохо…

И снова приникла к Бахареву. Тот, расчувствовавшись, обнял ее крепко. В очередной раз мозг пронзила мысль: это каким же нужно быть идиотом, чтобы променять Юльку на грымзу Чуликову? Пусть даже Юлька — рыжая и беременная, а Наталья Петровна — стройная, грудастая, скуластая, и вообще вся из себя роковая женщина. Наклонился, нежно чмокнул супругу в ушко.

Вместо того чтобы ответить на его ласку, Юлька насторожилась. Снова принюхалась:

— Ну-ка, ну-ка. Чем это от тебя пахнет?

— Водкой, — честно признался он.

— Это понятно, алкаш. А еще чем? Что-то я не пойму. Духи, что ли? Ну-ка признавайся?

В ее взгляде смешалось недоверие, подозрение и легкая насмешка, словно бы поясняющая, что про алкаша она сказала так просто, без обид, что это была всего лишь шутка. И там же пряталась такая тоскливая надежда, что Вадим чуть не умер от стыда.

— Не говори глупости, — нежно провел пальцами вдоль ее позвоночника. — Водка, шампанское, елка, мандарины-апельсины, еще что-то. Все надушенные, наодеколоненные — чего ты хочешь?

Он поднес локоть к носу, принюхался к рубашке:

— Ничего не чувствую. Запах как запах.