Сволочь ты, Дронов!

Однако время шло, и уверенность в скором примирении уходила вместе с ним. Надежда таяла с каждым днем. И на сердце было так тоскливо, так муторно. И жизнь стала пустая и бессмысленная, мир — серый. И Алька уже не ходила ни в кино, ни на дискотеки. Целыми днями сидела дома в ожидании Дронова. Лишь только слышала, как в двери ворочается ключ, так и летела навстречу, надеясь, что вот сегодня…

… Дронов поставил пакет на стол. Вытащил свертки, разложил в холодильнике. Алька стояла в дверях, наблюдая за ним. Решила — раз сам не понимает, что она готова его простить, надо намекнуть. Ну ведь сообразит же, что она не просто так стоит, что готова к примирению! Однако Дронов молча отодвинул ее из прохода и, сделав единственный шаг, оказался уже в прихожей. А там ведь и до выхода всего один шаг…

Алька не выдержала:

— Сволочь ты, Дронов!

Тот задержался у двери, однако даже не оглянулся. Стоял, ожидал чего-то.

— Какая же ты сволочь! — отчаянно повторила Алька. — Ты ведь давным-давно все понял, только из сволочизма молчишь!

По-прежнему не оглядываясь, словно бы обращаясь к двери, Дронов спросил равнодушно:

— Что, по-твоему, я должен был понять?

Алька притихла. Вот ведь гад какой! Специально изображает из себя тупого, только бы унизить ее!

Не дождавшись ответа, Дронов лязгнул замком.

— Вот я и говорю — сволочь! — обиженно воскликнула Алька. — Ведь ты же не хочешь уходить! Ты только хочешь, чтобы я сама сказала!

— Так скажи, — глухо ответил Дронов, все так же обращаясь к двери.

Алька молчала. Молчал и Дронов. Прошла минута, может, две. Дронов вновь лязгнул замком.

— Ну хорошо, хорошо, — не выдержала Алька. — Ты победил! У меня не получается без тебя. И тебе ведь так же плохо, я знаю! Просто ты сволочь, Дронов! Ты такая сволочь!

И Алька набросилась на него с кулаками. Правда, колотила она его несильно, просто от отчаяния не столько даже била, сколько стучалась в его спину:

— Сволочь, какая же ты сволочь, Дронов!

Дронов повернулся к ней, схватил ее за руки, спросил с плохо затаенной угрозой, пристально глядя в ее глаза:

— То есть ты согласна, чтобы вся твоя жизнь состояла только из меня?

Алька кивнула.

— И больше не будет походов в кино с кем бы то ни было кроме меня?

Алька кивнула.

— И никаких вечеринок, никаких дней рождения без меня?

Алька кивнула.

— Никаких выбрыков? Только я? Куда бы ты ни захотела — только со мной? Куда бы я ни захотел — только с тобой?

Алька кивнула.

— Потому что ты меня безумно любишь и тебе никто кроме меня не нужен?

Алька покачала головой:

— Потому что я тебя ненавижу и у меня никого кроме тебя нет!

— Тогда, чтобы ты еще больше меня ненавидела, пять раз в неделю, а может, и все шесть, будешь ходить на какие-нибудь секции. И тебе скучать не придется, и я буду спокоен.

— Нет! — воскликнула Алька. — Я спорт терпеть ненавижу! Не хочу, не буду!

— Необязательно спортивные, — успокоил ее Дронов. — У нас куча всяких секций, кружков, клубов и вообще чего угодно. Хочешь — на народные танцы иди, хочешь — на бальные, хочешь — на современные. Или на аэробику, например — очень полезная штука.

— Мне аэробика без надобности, у меня конституция худая, как у матери, я не растолстею…

— Неважно, — притянул ее к себе Дронов. — Лишь бы всегда была у меня под рукой, в поле зрения. Иначе я сойду с ума от ревности.

Алька уткнулась в его грудь:

— Какой ты все-таки гад, Дронов! А если бы я промолчала, ты еще долго бы дулся?

— Я не дулся, глупая. Я просто не могу ни с кем тебя делить. Мне легче, когда тебя у меня совсем нет, чем когда ты вроде бы есть, но не со мной. Я бы не отступил.

Алька рассердилась:

— Получается, ты гордый, а я — дерьмо собачье?

— Нет, ты просто дурочка. Маленькая глупая дурочка, без которой мне очень плохо. А я не гордый. Это ведь не гордость, так — одно сплошное упрямство. И слава Богу, что ты не такая же упертая, как я…

Дронов наклонился, захватил своими губами Алькины, и тут же выпустил. Прошептал нежно:

— Аля…

И вновь поцеловал. Долго, жадно, словно истомившийся от жажды путник припал устами к прохладному ручью. А руки уже привычно прокладывали путь под любимую Алькину розовую майку с размытым от бесконечных стирок рисунком…

С тех пор у Альки больше не было друзей. Приятелей, знакомых хватало — и в школе, и в комплексе. А вот друзей больше не было. Даже Жанка, самая лучшая, самая близкая подруга, и та тихонько отошла в сторону. За неимением Альки нашла себе другую подружку. Да и кто бы мог упрекнуть ее в предательстве? Ведь у Альки теперь был Дронов.

В школу они больше не играли — отпала необходимость. Они вообще больше не играли. Альке пришлось стать взрослой. Правда, она была как бы полувзрослой: вроде и вела взрослую жизнь, но сама ровным счетом ни за что не отвечала, ничегошеньки от нее не зависело. У нее была одна обязанность — быть рядом с Дроновым. И эта обязанность ее ни капельки не угнетала, вовсе нет, скорее даже наоборот.

А вот смеялась Алька все реже — не было повода. Дронов — взрослый серьезный человек, бизнесмен. Ибо, занимая должность директора спорткомплекса, занимался не столько административной деятельностью, сколько коммерческой. Комплекс был большой, просторный. Современный, одним словом. Жизненного пространства хватало всем желающим. И если эти желающие имели весьма отдаленное отношение к спорту, это не мешало им арендовать залы, зальчики, студии, кабинеты и даже подвал с чердаком. Альке волей-неволей приходилось вариться в этом соусе, а для веселья там поводов не обнаруживалось.

Алька занималась аэробикой и современными танцами. Пошла туда не столько по велению души, сколько по настойчивому требованию Дронова. Впрочем, быстро втянулась и даже стала получать некоторое удовольствие. После школы бежала в комплекс, как на работу. В кабинете Дронова кое-как делала уроки, да и то, если Дронов сильно настаивал. Потом приходило время тренировок или репетиций, и Алька пару часов с удовольствием занималась — хоть какое-то разнообразие, не все же в постели кувыркаться.

Собственно, как-то постепенно постель как понятие перестала доминировать в их отношениях. Нет, никто и не думал переводить отношения в платоническую плоскость, ни в коем случае! Физическая близость по-прежнему занимала приличный объем времени и чувств. Но если первое время их, по большому счету, только секс и объединял, то теперь он словно бы отошел на второй план. Причем, не по времени, необходимости или частоте 'сеансов', так сказать. А по ощущениям.

Вернее, ощущения от близости не притупились, нет. Скорее, они перестали быть новыми, а от того особенно острыми. И на первый план неожиданно, пожалуй, для обоих выступила близость духовная. Неожиданно — потому что как Дронов, так и Алька изначально жаждали именно физической близости. Алька была еще совсем молоденькой, совсем неопытной девчонкой, ей так хотелось узнать — что же 'это' такое, и какое оно должно быть на самом деле, ведь Кузнецов не продемонстрировал ей ничего интересного в этом плане. Дронов же и вовсе, вероятнее всего, ни о чем ином, кроме секса, и не помышлял. Однако рядовая интрижка каким-то невероятным образом затянулась, и даже переросла в нечто большее — настолько большее, что оба с трудом обходились друг без друга.

Разговаривали они немного. Если Алька не была на тренировке, то сидела у Дронова в кабинете. Она могла делать уроки или читать, могла просто смотреть телевизор или видик. Дронов занимался делами, не обращая на Альку, кажется, ни малейшего внимания. Однако обоим было так уютно, так спокойно на душе, что не хотелось даже секса. Казалось, предел счастья — это просто быть рядом, находиться в одном помещении. И, как приправа к основному блюду — восхитительная физическая близость.

Альке было хорошо, ее все устраивало в жизни. И сама не замечала, что почти уже перестала смеяться. В неполных семнадцать ей пришлось стать взрослой женщиной.