Идолопоклонница

Ираида Алексеевна воскликнула, не желая мириться с Женькиным упрямством и непонятливостью:

— Есть. Есть, глупая!

— Даже если есть, — упорствовала Женя, — то они ложные. Потому что все равно никогда и никому нельзя верить!

Ираида Алексеевна совсем расстроилась:

— Женька, глупая, ну что мне с тобой делать? Родная моя, как бы я хотела поделиться с тобой своим счастьем!

Женя в конец разозлилась. Ах, если бы мать могла ее сейчас видеть, она бы немедленно замолчала и больше никогда в жизни не поднимала эту тему!

— Знаешь, мама, лучшим счастьем для меня было бы твое сочувствие в моем несчастье. Но я его дождалась слишком поздно. Слишком.

Жене еще хотелось прибавить какую-нибудь гадость, уколоть мать побольнее, так, чтобы она поняла, наконец, как больно делала Женьке своими словами. Однако очень хорошо помнила эту боль. И разве ей самой станет легче, если и мать испытает ту же самую боль? Ведь она, между прочим, беременна, носит ребенка. Может, матери бы лишние переживания и не повредили, но зачем нагружать проблемами неродившееся дитя?!

— Ладно, мам, я тебе искренне желаю удачи, — сменила она гнев на милость. — И главное — здоровья. Береги себя, ты теперь не одна. Привет Андрею Павловичу. И не пропадай, пожалуйста, надолго, ладно? Обязательно звони. Я тебя люблю, мам. Просто… Ну я у тебя такая, и другой быть не могу. Ты не обижайся на меня, хорошо? Пока, мам. Целую.

Ираида Алексеевна совсем расчувствовалась, всхлипнула в трубку:

— Пока, дочуля. Я тебя тоже очень люблю. Будь умницей, ладно?

Женя неуверенно положила трубку на рычаг. Усмехнулась про себя: вот так жизнь смеется над человеком. Ирония судьбы: это же Женьке нужно бы устраивать судьбу, выходить замуж, рожать детей. Но вместо нее полной жизнью живет ее мать. А Женя опять одна, как проклятая. И никогошеньки рядом, буквально ни единой живой души. И не нужен ей никто! Одной — оно спокойнее. Так уж точно ни у кого не будет возможности сделать ей больно. Нет, уж пусть лучше другие живут полнокровной жизнью. Пусть выходят замуж, пусть рожают детей. Пусть ошибаются и обжигаются. А ей, Женьке, это ни к чему. Она это уже проходила.

Еще некоторое время Женя посидела нерешительно, словно бы сомневаясь в правильности своих мыслей. Потом встала с дивана, подошла к стене напротив плаката, и долго, очень-очень долго вглядывалась в изображение Городинского.

— Никому верить нельзя, — произнесла тихо-тихо, абсолютно уверенная, что тот, к кому обращены ее слова, все равно услышит. — Только тебе, правда? Потому что эти глаза не умеют лгать. Да, Димочка? Тебе ведь можно верить? Вот только когда же ты, наконец, поймешь, что я тебя жду? Когда же ты найдешь меня, Димуля? Поторопись, любимый, мне так одиноко без тебя…

Тыльной стороной ладони нежно погладила щеку Городинского.

— Дима… Димочка… Когда же?!..

Глава 8

А Димочка все молчал. По-прежнему таинственно улыбался, едва заметно покачивал головой, словно бы одобряя Женькины слова, но все молчал и молчал. Ах, как хотелось Жене услышать его голос! Не тот, божественный, которым он сводил с ума миллионы слушательниц, исполняя очередную сладострастную серенаду. А настоящий, не пропущенный через мощные микрофоны, предназначенный только ей одной, только Женьке. Услышать не песню из его сладких уст, а шепот, жаркий шепот в самое ушко:

— Женька…

Так, чтобы волосы дыбом встали. Чтобы оборвалось внутри все, что может оборваться, чтобы лопнула та таинственная струнка, что до сих пор держит ее в сознании, в напряжении, вдали от любимого. Чтобы растаять в его жарком шепоте:

— Женька…

Вновь и вновь подходила Женя к портрету, вновь и вновь вглядывалась в его прекрасные оливковые глаза, вновь и вновь спрашивала:

— Когда же, Димочка, когда?

Но Городинский по-прежнему молчал, таинственно улыбаясь. И Женя поняла — хватит ждать, надо действовать самой. А как действовать? Ходить на концерты? А разве она не ходила? Вот только результата так и не добилась — не видел ее Димочка из-за ярких прожекторов, слепящих его прекрасные глаза. Брал цветы из ее рук, а лица, видимо, не разглядел. Нет, одними букетами проблему не решить, тут нужно придумать что-то другое. Например…

Лариска не давала о себе знать долгих две недели. Впрочем, для Жени они долгими как раз и не были — отвыкла за последние годы от ежедневного общения.

Еще не переступив порога, Сычева возвестила трубным гласом:

— Ну ты, подруга, даешь! От тебя скоро все шарахаться будут, как от чумы!

Женя, успевшая изрядно подзабыть подробности лесной вылазки, удивилась:

— А в чем, собственно?..

Лариска прошла в комнату, по-хозяйски плюхнулась в кресло:

— Нет, Денисенко, ты вообще нормальная? Ты чего на людей бросаешься?

Следуя примеру гостьи, Женя присела на диван, но вовсе не так уверенно: на самый краешек, готовая вскочить в любую минуту, чтобы отразить нападение условного противника.

— Лар, ты о чем?! — хозяйка все еще не понимала, в чем ее обвиняют. — На кого это я бросалась?

— Ну что ты устроила? — не желала угомониться Лариска. — Этот Антон о тебе теперь даже слышать не желает!

Только теперь Женя поняла, о чем речь. Вздохнула с явным облегчением:

— А, вот ты о чем. Тьфу ты, напугала. Да нужен мне твой Антон, как слону пуанты!

Сычева возмутилась:

— Ну и дура! Между прочим, перспективный парень. С машиной. Просто в прошлый раз он же выпивать собрался, вот и пришлось ехать на электричке. А так — очень даже ничего.

Теперь возмутилась Женя. Ну в самом деле, кому какое дело? Вроде она кому-то чего-то должна!

— Ну так и забирай его себе, такого перспективного! Ко мне-то какие претензии?

Женя резко встала с дивана и отправилась на кухню, явно недовольная то ли тоном подруги, то ли вообще темой разговора. Налила в чайник воды из пятилитровой бутыли, зажгла газ, а вот чайник поставить забыла: привалилась бедром к плите да так и застыла с полным чайником на весу, задумавшись о чем-то своем. Так и стояла бы неизвестно сколько времени, если бы Лариска не последовала за нею. Та встала в дверном проеме и продолжила разговор:

— Да мне-то он как раз не нужен, у меня-то Вадик есть. А вот ты у меня не пристроенная.

Женя словно бы очнулась, поставила, наконец, чайник на огонь, однако отвечать не торопилась. Сычева же по-хозяйски, не дожидаясь особого приглашения, устроилась за небольшим кухонным столом, взяла печенье из маленькой хрустальной вазочки, надкусила. Не успев прожевать, спросила, едва не подавившись крошками:

— Кстати, и как он тебе?

— Ты о ком? — устало спросила Женя. — Ты только что говорила о двоих.

Лариска ответила уже совершенно спокойно, смирившись с фактом, вроде никогда и не злилась на подругу за сорванные шашлыки:

— Ну, с Антоном все понятно. Даже если б ты передумала, ты у него уже в черном списке. А как тебе мой Вадик?

— Так он же твой, чего ты меня спрашиваешь?

Вообще-то Женя, естественно, прекрасно поняла смысл вопроса, только строила из себя непонятливую. Просто… Ну не хотелось ей обсуждать такие темы, не хотелось! Хотелось одного: чтобы ее все оставили в покое, чтобы не рвали душу расспросами, воспоминаниями и собственными откровениями. Ей ведь было так уютно в своей раковинке, где она была совсем-совсем одна. Нет, не одна. Еще в этой раковинке был Дима…

Лариска же снова возмутилась:

— Ой, вот только не надо тут непонимающую из себя строить! Все ты прекрасно поняла!

Женя ответила твердо, желая поставить точку на этом разговоре:

— Ты знаешь мое мнение насчет всех мужиков.

— Так ведь я тебя не о всех спрашиваю, я тебя о Вадике спрашиваю, — парировала Сычева.

— А мне без разницы — Вадик, не Вадик. Они все одинаковые.

Лариса воскликнула:

— Женька, прекрати! Ну что это такое, а? Ну сколько можно?! Сейчас обижусь на фиг! Я, между прочим, тоже живой человек со своими проблемами, со своими радостями. Ты хоть на минутку можешь подумать обо мне? Для тебя, может, они все одинаковые, а для меня Вадюша — самый замечательный.