Арифметика подлости

— В том-то и дело. Слишком уж их там много. И все, можно сказать, полуфабрикаты, практически все готовы к употреблению даже без предварительной термической обработки — только фантик разверни.

Бубнов недоверчиво прищурился:

— Неужто даже разогревать не нужно?

— Ну, чуть-чуть разогреть никогда не вредно, — Кеба улыбнулся. — Тепленькие они вкуснее. Но все чаще не я их — они меня разогревают. Устал я от них, слишком много.

— Ну, брат. Этого добра слишком много не бывает.

Гена брезгливо скривился:

— Не скажи. Посмотрел бы я на тебя, если б тебе ежедневно по шесть часов подряд приходилось подсаживать и подстраховывать курочек в коротеньких шортиках. А сейчас они еще взяли моду коротенькие маечки надевать, чтоб непременно пупок выглядывал. Вот и представь, как такая красавица делает упражнения на брусьях. У нее эта маечка оказывается едва ли не на шее. При этом лифчики далеко не каждая носит. А я должен ее подстраховать, когда она с брусьев соскакивает. Вот и прыгает, рыбка, прямо в мои объятия. Майка на шее, а она жмется ко мне голой грудью, как к родному. За три пары стольких девок обнимешь — при всем желании не сможешь реагировать. А они, дряни малолетние, еще и на переменке норовят прижаться: зайдут в каморку, а у меня там тесно, ты же знаешь, ну, и начинается откровенный съем. Только не я их снимаю, а они меня совершенно откровенно, а главное, нагло, бесстыдно клеят! Представляешь, до чего дошло? Не я — меня!!!

— Бееедный, — издевательски 'пожалел' друг. — Тяжело тебе приходится. Вот бы мне такую работу, чтоб от приставучих баб отбиваться. Только чтоб тоже молоденькие были, да хорошенькие, как у тебя.

— А я разве сказал, что хорошенькие? Молоденькие — да, и хорошенькие попадаются. Но не так уж их, хорошеньких, много. А представь, поймаешь крокодилицу, а она тебя давай голыми сиськами мазать?

— Были б сиськи, на рожу можно и не смотреть.

Бубнов откровенно насмехался над ним. Кеба это понимал, однако брезгливость не отпускала.

— Ни хрена ты не понял! Был бы я бабой — мне б это, может, и понравилось. Но я-то мужик, или кто?! Это я должен снимать их, а не они меня! Я! И не кого попало, а ту, на которую глаз ляжет. А когда тебя, да еще и каждая — это, Лёх, противно. Впрочем, тебе, может, и понравилось бы — ты на своем аэродроме баб вообще не видишь, для тебя и крокодил — красавица. А мне все это уже вот где…

— Это кто крокодил?

За разговором приятели не заметили, как в комнату вошла Лида. Мечтательное выражение с Лёхиного лица в момент съехало, уступив место сосредоточенности:

— Генка жалуется, что жениться не на ком. Мол, баб в институте полно, да все, как одна, крокодилицы. А жениться-то мужику хочется…

— Да не хочется мне жениться! Рано мне еще, я еще маленький. Это я как к вам приду, раскисаю. У вас какая-то обстановка такая, к мечтам располагающая. Вот так расслабишься, и подумаешь: а что, и после женитьбы живут люди.

Лида подсела на диван, по-хозяйски прижалась к мужу:

— Дурак ты, Генка. Дураком был, дураком, наверное, и помрешь. И чего вы, мужики, так жениться боитесь? После свадьбы ведь только и начинается настоящая жизнь! Это до женитьбы — репетиция, курсы повышения сексуальной квалификации. А потом — семья, ребенок, другие заботы…

— Вот-вот, — перебил Кеба. — Именно: семья, ребенок, другие заботы. На хрена мне заботы? Мне что, одному плохо?

— А что, хорошо? У холостого проблем меньше?

— Конечно, хорошо! Какие проблемы?

— Ну, например, что вокруг одни крокодилы. Или это не проблема?

— А что, это большая проблема? Женюсь — и крокодилы исчезнут?

— Ты просто перестанешь их замечать. И они перестанут быть крокодилами, станут обыкновенными студентками. Кстати, вовсе не обязательно жениться на студентке. У тебя что, других претенденток нет?

— И правда, — подключился Лёха. — Чего ты все о студентках своих рассуждаешь? Найди себе не крокодилицу, не студентку — и нет проблем.

Свежая мысль. А то он сам об этом не думал!

Беда в том, что ему теперь вообще ничего и никого не хотелось. Когда вокруг тебя голые девки табунами пляшут, нарочно майки задирают, чтобы голой грудью сверкнуть 'ненароком' — поневоле евнухом станешь. Евнухом — это он, конечно, утрирует, и сильно. Но по большому счету не хочется ничего. Одному лучше.

Однако приходя в гости к Бубновым, он почему-то отчаянно завидовал им. Но не будет же он им правду рассказывать? Проще отшутиться.

— Когда ж мне еще постороннюю искать? Мне бы с институтскими разобраться.

— А-ааа, — не сговариваясь, хором протянули Бубновы и понимающе улыбнулись.

— Ничего не 'а-ааа'! И вообще, отстаньте от меня со своей женитьбой!

— У, какие мы сердитые, — улыбнулась Лида. — Ладно, посекретничайте тут, я пойду Катьке кашу варить.

После ее ухода друзья замолчали. Воцарилась пауза, впрочем, совсем не тягостная — они знали друг друга, кажется, всю жизнь, а потому не очень-то обращали внимание на слова. Переглядывались только, выжидая время, чтобы Лида отошла от дверей подальше, чтоб, не дай Бог, не подслушала дальнейший разговор.

— Ну ладно, колись, — прошептал Леха. — Я же вижу, что-то тебя грызет. Есть кто-то, выделяющийся из крокодильего поголовья?

Гена вздохнул:

— Да есть вроде. Вполне себе ничего, симпатичная. И не шалава, как остальные. Глазки скромные, наивные. Ресничками только луп, луп. Такая доверчивая, что хочется ее защитить.

— Так защити!

— От кого? Защищать-то не от кого!

— Тогда женись.

— Зачем?

— Какой ты, ей Богу, бестолковый! Неужели не догадался? Если женщине ничего не угрожает, а тебе очень хочется ее защитить — значит, это она. Вот и женись, защити ее от жизни.

— Интересно глаголешь. 'Защити от жизни' — это как, убить ее, что ли?

— Дурак ты, Кеба! Не убить, а защитить от жизненных проблем, то есть взять их на себя, как на мужика, как на главу семьи. Ну не просто же так ты сейчас о ней заговорил? Стало быть, запала в душу-то девочка? Значит, недостаточно тебе ее иметь периодически на большой перемене? Большего хочется, правда? Чтобы дома мелькала перед глазами в рваном халате, чтобы кашу детям варила, да иногда гостей принимала. Хочется, правда?

— Мда, — крякнул Кеба. — Умеешь ты двумя словами мечту убить. После таких слов уже ничего не хочется. Чтобы и в рваном халате, и кашу ребенку… Что, неужели все так плохо?

— Ой, дурак! Что ж ты такой тупой? Думаешь, если жена не в нарядном костюме, а в халате, пусть и немножко рваном — она уже не женщина, она уже не желанна? Да я, если хочешь знать, Лидку на тысячу обнаженных красоток не променяю. И пусть она круглосуточно ходит в халате, и пусть целыми днями кашу варит. Кроме разнузданного секса существует еще понятие 'мое'. Вот когда 'мое', и 'никому не отдам'. Свое, родное, теплое, уютное. И хрен с ним, с халатом! Главное уже даже не под ним, главное уже у тебя, вот тут…

Леха красноречиво постучал себя пальцами по груди:

— Тут, понимаешь? Любовь — это когда ты начинаешь чувствовать и думать сердцем, а не средней ногой. Когда понимаешь, что вот с этим человеком тебе гораздо удобнее и уютнее, чем без него. Чем с кем-то другим или вообще одному. Понимаешь? И тогда все окружающее бабьё престает быть бабьем, они для тебя — бесполые существа. Ты не перестаешь их замечать, но перестаешь реагировать на них, потому что у тебя дома есть 'свое, родное'. Понимаешь, дурья башка?

Генка недоверчиво переспросил:

— Так-таки и перестаешь реагировать? Ну а если особо хорошенькая? Ты только представь — вот приведу я к тебе на день рождения такую куколку, обвяжу ее бантиком, скажу — 'На, Бубнов, принимай подарок'. И что, ты откажешься? Не поведешься на молоденькую да хорошенькую?

— Не поведусь. В каком другом месте может, и повелся бы, а вот в своем доме, да при жене, да при любимой теще, да при гостях — никогда в жизни не отреагирую!

— А если 'куколку' даже разогревать не надо будет? Ты учти, они у меня все, как одна, полуфабрикатки. Фантик снимешь — и твоя. Без претензий и обязательств. Совершенно бесплатно. Просто разовый секс. Дикий и разнузданный. И что, откажешься? Смотри, я ведь приведу!