Страница 7 из 57
Тамара до сих пор удивлялась возможности самостоятельно выбираться за город и отсутствовать дома по два выходных дня (включая и ночи!). Как родители могли ее отпустить без присмотра?! Конечно, ей уже не двенадцать, и не пятнадцать, и даже не семнадцать; конечно, она уже довольно самостоятельный человек, даже деньги пытается зарабатывать, но ведь она еще не замужем. А мать всегда твердила, что отпустит ее одну только к мужу…
Впрочем, особо удивляться было нечему. Ослабление контроля со стороны родителей объяснялось довольно просто. Дело в том, что в начале весны Александру Михайловичу, отцу Тамары, на день рождения подарили дачу. Вообще-то не дачу, а дачный участок. Даже и не дачный, а участок тайги под дачу. Несчастные шесть соток настолько густо заросли колючей дикой растительностью, что на первых порах участок можно было смело назвать непроходимым. Выкорчевать вековые деревья было ох как нелегко. Но еще труднее оказалось избавиться от кустов, заполонивших все свободное пространство между могучими деревьями. И теперь каждые выходные отец с матерью посвящали нелегкому делу освоения целины. А так как там даже палатку негде было разбить, спали они в машине, свернувшись в три погибели. Двое, хоть и с большим трудом, могли там разместиться, а вот уложить еще и третьего было утопией. Именно этим и объяснялось то, что с вечера пятницы по воскресный вечер Тома была предоставлена сама себе.
Но так или иначе, а на Тамару вдруг обрушилась непривычная свобода. Каждую неделю двое суток, с вечера пятницы до вечера воскресенья, она была предоставлена сама себе. Никто не поучал ежеминутно держать спину ровнее, не смеяться громко, не призывал ее быть сдержаннее и скромнее. Правда, за двадцать лет мать настолько глубоко вбила все это в Тамарину голову, что даже в отсутствии надсмотрщика она тщательно следила за своими словами, осанкой, походкой и даже за мимикой лица, ведь даже мимика и жесты должны быть сдержанными. Она научилась их сдерживать, но как сдержать полет мысли?!
Время, казалось, замерло. Уже вечность Тамара лежит на кровати и не может укрыться от похотливого, дурманящего и одновременно ласкового взгляда Влада. Да и не хочет она от него укрываться! Пусть он всегда вот так сидит над ней и смотрит, смотрит, обволакивает своей губительной паутиной… Нет, пусть еще целует иногда. Как сладок его поцелуй! Тома никогда до этого не целовалась, ведь мать только-только ослабила свой контроль над ней. Мама всегда говорила о мужчинах гадости, а поцелуй в ее понятии означал моральное падение женщины и был насквозь пропитан грехом. Хуже него — только плотская любовь, вгрязь растоптанная девичья честь… Мама, но поцелуй — это же так прекрасно! Это так приятно, так сладко, так нежно и вкусно! Это не может быть грехопадением, это так хорошо…
За окном послышались голоса Марины и Люды — они, видимо, возвращались в каморку. Влад наскоро поцеловал Тамару, улыбнулся одними глазами и спешно вышел, столкнувшись в дверях с подругами.
* * *
Всю неделю после этих событий Тома жила воспоминаниями и ожиданием пятницы. Ведь в пятницу она снова увидит Влада, и кто знает, может быть, он снова поцелует ее?
А еще Тома была страшно раздосадована появлением подруг тогда, в прошлые выходные. Ну надо же было притащиться так не вовремя! Ведь это они спугнули Влада. Если бы не их неожиданное появление, он еще долго сидел бы рядом с ней и сводил с ума одним взглядом своих восхитительных серых глаз. И целовал, целовал, целовал… Ах, как ей хотелось вновь испытать тот первый в своей жизни поцелуй, когда теплая волна поднимается снизу по позвоночнику к голове и застилает мозг приторным туманом, а по всему телу пробегают мурашки, словно разряды миниатюрных шаровых молний… А какое восхитительно-странное ощущение, когда сердце, кажется, меняется местами с желудком. И что-то так сладко сжимается внизу живота…
Все дни, до самой пятницы, на работе у Тамары буквально все валилось из рук. Благо, она была всего-навсего девочкой на побегушках, помощником младшего клерка, и ничего серьезного ей не доверяли — так, чайку заварить, сбегать в кафетерий за свежей выпечкой, отнести бумаги в контору смежников. Она же еще студентка, а на лето отец пристроил ее подработать на каникулах в городскую контору по обмену жилья, где в поте лица трудился нотариусом его двоюродный брат. Все сокурсники отдыхали, целыми днями жарились на солнышке кто на далеких югах, кто на близком Дальнем, совсем дальнем, востоке у самого синего, самого Японского моря. Кому повезло меньше — те подставляли спины для загара прямо здесь, на родных амурских просторах. Тамаре же пришлось работать не столько ради денег, сколько ради материного спокойствия. Иначе она бы совершенно извелась, переживая о том, где сейчас находится и чем занимается ее старшая дочь. Младшую-то каждое лето отправляли в дремучую деревушку в самой что ни на есть тьму-таракани под неусыпный надзор дальних родственников. Когда Тома была маленькая, ее точно также отправляли на все лето туда, в забытую Богом и людьми деревню с поэтичным названием Болотная Падь. Другие дети после летних каникул приходили в школу загоревшие, румяные, свежие и отдохнувшие, полные сил для нового учебного года. Тамара же возвращалась в Хабаровск бледненькая, худенькая, изъеденная таежной мошкарой до шрамов… Ведь находилась Болотная Падь в самой дремучей тайге, со всех сторон окруженная непроходимыми болотами. Туда даже автобус не ходил. Особо отчаянные рисковали собственной головой, пытаясь пробраться меж завалами поваленных полусгнивших вековых деревьев да болот на раздолбанных мотоциклах, остальным же, более благоразумным, гражданам приходилось добираться в эту глушь и обратно сугубо на вертолете. Тамара вспоминала свои поездки в Болотную Падь с внутренним содроганием и сейчас искренне сочувствовала Надьке.
Вот, наконец, и долгожданная пятница. В ожидании встречи с Владом Тамару с самого утра бил мандраж. Она без конца смотрела на часы и вздыхала в отчаянии: ах, как же медленно тянется время, когда же наконец будет вечер… А время, словно издеваясь над бедной страдалицей, все тянулось и тянулось. Большая стрелка, кажется, очень сильно устала и намекает на отпуск, часовая же, пожалуй, и вовсе умерла…
И вот свершилось — рабочий день закончен. Не забегая домой, дабы не опоздать на "Ракету", Тома разъяренной фурией вскочила в переполненный автобус. И откуда только силы взялись — сорок два килограмма в кроссовках, а протолкнула внутрь здоровенных мужиков, повисших гирляндой на стонущих в бесплодных попытках закрыться дверях. Да еще и с сумками, благоразумно прихваченными с утра из дома. Такую бы энергию да в мирных целях…
На речном вокзале, как всегда пятничным летним вечером, было не протолкнуться. Среди людской толпы опытным глазом Тома без труда разглядела своих, протолкнулась к ним. А сердце так и выскакивало из груди — там Влад, благодаря высокому росту его трудно было бы не заметить даже издалека. Что он скажет ей при встрече, как улыбнется, как весело будут смеяться его глаза…
А Влад, казалось, и не заметил ее появления, метущегося девичьего взгляда. Он не обращал на нее внимания ни на причале, ни во время полуторачасового путешествия. Тома все ждала, когда же он вспомнит про нее, когда снова его глаза станут такими теплыми и ласковыми. Ждала в пятницу, ждала в субботу, ждала в воскресенье… Так и вернулась домой — недождавшаяся, растерянная, раздавленная обманутыми ожиданиями. И полная надежды.
Через неделю все повторилось. Влад опять как будто не замечал бедную Тамару, изнывающую от неразделенной любви. Он откровенно заигрывал с подлой Людкой, которая так и стелилась под него, прижималась на глазах у всех. Тома аж краснела от стыда за столь недостойное поведение подруги — разве ж можно вот так, на людях, вешаться на шею мужику? А Людка исходила похотью, томилась в ожидании ночи…
Тамаре было до слез обидно за себя, стыдно за подругу и за Влада. И больно, больно, бесконечно больно. Но любовь жила в ее душе, а раз жива любовь — жива и надежда. И она каждую неделю все ждала, что он все же вспомнит о ней, он поймет, что нужна ему только она, Тамара, что никакие людки-маринки и иже с ними не стоят мизинца ее левой ноги…