Страница 4 из 5
Где меч отцовский огневой?
Отцовский пояс золотой
И крест заветный боевой,
Его наборное седло,
Капа и булава его?
А просишь, дурень, чтоб дала
Тебе я прутья да осла!»
«Зачем же, бабушка, серчать?
Я молод, мне откуда знать?
Я не слыхал о том словца.
А где лежит доспех отца?»
«У дяди своего спроси.
Скажи: достань, давай, неси!
А не захочет дать добром,
Коли глаза, бери силком»,
Пришел к Огану наш Давид.
«Мой дядя добрый, – говорит, -
Дай мне отцовского коня,
Дай меч, который из огня,
Отцовский пояс золотой
Да крест заветный боевой,
Его наборное седло,
Капу и булаву его!»
«Как умер Мгер, с того я дня
Не выводил его коня,
Не брал я молнии-меча,
Оружья, лат с его плеча.
Не растравляй, не говори!
Все тут, – коль хочешь, сам бери!»
Доспех отца надел Давид
И пояс с молнией-мечом,
На мощной длани крест висит, -
Вот на коня он сел верхом,
Прикрикнул – и коня пустил…
Оган Горлан запел-завыл:
«Жаль, трижды жаль, пропал наш конь голубой,
Ах, наш конь голубой!
Жаль, трижды жаль, он пояс взял золотой,
Ах, пояс взял золотой!
Жаль, на себе он Мгера капу увез,
Ах, Мгера капу увез!»
Стал Давид серчать,
Повернулся вспять, -
Тот оторопел,
Иное запел:
«Жаль, новый наш лев, мой Давид погиб!
Ах, мой Давид погиб!»
Услыхал Давид, -
Он сойти спешит.
Огану к руке подошел сперва.
Оган, как отец и семьи глава,
Дал совет ему и перекрестил
И, благословив, на бой отпустил.
У Давида-льва был дядя один,
Гроза-великан, – а звался Торос.
Про сасунский бой узнал исполин.
Он тополь взвалил на плечо, понес.
Он кричит врагам с далеких холмов:
«Иль больше у вас одной головы?
Что за люди вы? Или кто таков
Сасунец Давид, не знаете вы?
Неизвестно вам: крылат его конь!
Как явится с ним, да как пустит в пляс!
Убирайся прочь, Сасуна не тронь, -
Я пришел майдан очищать от вас!»
Враз тополем он как хватил шатры,
Их двадцать за раз сокрушил с плеча,
А Давид стоит на верху горы,
На поле глядит, как вишап, крича:
«Кто спит еще – дрему сгоняй!
А кто согнал – спеши, вставай!
Кто встал – доспехи надевай!
А кто надел – коней седлай!
Кто оседлал – скакать пускай!
Потом не лгать – легли, мол, спать,
Давид явился, мол, как тать».
Он прокричал и поскакал, -
Огонь разящий, свет и гром -
На вражье войско он напал,
Сияя молнией-мечом.
До полдня он рубил, топтал,
И к полдню – крови был поток,
Он бурно тёк, горяч и ал,
И трупы тысячами влек.
Во мсырском войске старец был,
Он много видел на веку.
«Пойду к Давиду, – дед решил, -
Он не откажет старику…»
Представ перед сасунским львом,
Разумно молвил старец тот:
«Век сила будь в мече твоем!
Твоя рука тебе оплот!
Послушать старика – не труд,
И своему поверь уму:
Чем провинился этот люд?
Его ты губишь почему?
Они все – дети матерям,
Они – светильники в дому,
Иной – жену оставил там, -
Вдаль тяжело глядеть ему;
Иной – свой дом, малюток в нем,
Отца да мать, и всю семью,
Иной – с завешенным лицом
Подругу юную свою.
То царь их пособрал везде,
Согнал бичом, грозил мечом!
Мы – бедняки, весь век в нужде,
Перед тобой мы грешны – в чем?
Твой враг – Мелик, виновник сеч;
Коль боя жаждешь, – с ним сразись,
Зачем же ты возносишь меч
На тех, что горем упились?»
«Ты молвил хорошо, старик, -
Сказал Давид, но знать хочу,
Укрылся где ваш царь Мелик,
Как день его я помрачу?»
«А вон, под тем шатром большим,
Где дым валит, он крепко спит.
А дым тот – вовсе и не дым:
Из уст Мелика пар валит».
Едва замолкнули слова,
Давид к шатру верхом летит,
А у шатра – араба два,
И звонко крикнул им Давид:
«Где царь ваш? Где врага найду?
Пусть выйдет – встретимся в бою!
Коль смерть неймет – я смерть ему,
Не бьет никто – так я убью!»
Они ответили: «Привык
Семь дней без просыпу он спать -
Уже три дня проспал Мелик,
Через четыре может встать»,
«Несчастный люд согнал гурьбой,
В крови он утопил людей!
А сам в шатер ушел цветной,
Спать завалился на семь дней?
Он спит иль нет – мне дела нет!
Будите, чтобы шел сюда!
Спать уложу тебя, сосед, -
Так не проснешься никогда!»
Арабы встали – как им быть?
Прут накалили на огне,
Царя по пяткам стали бить,
А царь лишь охает во сне:
«Ох! Невозможно час один
Забыться от проклятых блох!» -
И только крякнул исполин,
Невозмутим был царский вздох.
Лемех достали от сохи,
Его калили на огне
И, раскаленным добела,
Царя хватили по спине.
«Ох! Не уснешь и час один
От трижды клятых комаров!» -
Вновь глухо крякнул исполин,
Зевнул опять, уснуть готов…
Но вдруг вскочил, глаза скосил:
Пред ним – Давид! Мелик – рычать.
И начал дуть изо всех сил,
Чтоб великана прочь умчать.
Глядит – тот с места ни ногой.
Трепещет – подошла гроза!
И взор свой, кровью налитой,
Вперил в Давидовы глаза.
Как увидал, – так мощи в нем
На десять убыло волов.
Присел на ложе, – а потом
Поток полился льстивых слов.
«Привет Давиду! Отдохни,
Сядь, потолкуем, – говорит, -
А там со мною бой начни,
Коль боем ты еще не сыт».
В шатре меж тем он яму рыл.
До сорока локтей обрыв,
Ковром он пасть ее покрыл,
Сначала сеткою покрыв,
Кого он побороть не мог,
Тех зазывал к себе в шатер
И льстиво – гостю невдомек -
Сажал на гибельный ковер.
Сойдя с коня, вошел Давид,
Уселся и упал в провал…
«Ха-ха-ха-ха-!., Хо-хо-хо-хо! -
Свирепый царь захохотал.
Коли сумел туда попасть,
Там и сгниешь! Довольно жил!»
И на погибельную пасть
Огромный жернов наложил.
А Оган-Горлан уснул в эту ночь,
И ночью во сне увидал старик:
Где Мсыр – в небесах там солнце горит,
А горный Сасун под тучей поник.
С постели его тут поднял испуг,
«Ты, жена, – сказал, – посвети-ка мне!
Больно юн Давид, отбился от рук, -
Ах, туча лежит на родной стране!»
«Ой, прахом посыпь ты темя себе!
Наверно, Давид где-нибудь в гостях.
Ты лежишь – храпишь, а сны у тебя
Бог знает, о чем – оттого и страх».
Вновь уснул Оган, проснулся опять:
«Ой, жена, Давид дождался беды.
Ой, Мсыра звезда всех ярче горит.
Но печален свет у нашей звезды».
А жена кричит, стоит на своем:
«Что сталось с тобой средь ночи глухой?»
И Оган лицо осенил крестом,
Отвернулся, спит, тревожен душой.
И еще грозней ему снится сон,
Он видит во сне небес высоту.
Свет мсырской звезды – на весь небосклон,
Сасуна ж звезда зашла в темноту.
В испуге вскочил: «Сгинь дом твой, жена!
Что слушать тебя, ты умом скудна!
Там погиб-пропал наш мальчик Давид,
Вставай да давай мне мой меч и щит».
Пошел в конюшню; потрепал
Коня он белого рукой:
«Эй, белый конь, когда домчишь