Страница 22 из 177
Правительство возвращается к идее: губернатор — хозяин губернии. Но это не тот девственный помпадур, губернатор — отец доброго старого времени, — нет, его роль «осложнена» всеми приобретениями пореформенной эпохи. У него на руках земство со школами, агрономами, больницами и оппозиционными Мирабо. У него фабрики со стачками и демонстрациями.
Старый губернатор, как представитель своего государя, входил во все сам. Но жизнь не торопила его, и он всегда мог снестись с Петербургом. "Общий характер губернской власти дореформенной эпохи, — говорит пр. Свешников, — был тот, что она являлась лишь исполнительницей закона и предписаний высшего правительства, без права действовать самостоятельно, под собственной ответственностью". Губернатор пореформенный был значительно урезан. Он уж не мог втираться в «ведомства». Он был (по крайней мере по первоначальному замыслу) только чиновником мин. внутрен. дел. Рядом с его волей был поставлен ряд учреждений (суд, земство…), действующих с той или другой степенью независимости. Далее следует губернатор бессонных ночей, кн. Мещерский, он же губернатор ближайшего будущего. Это снова ответственность представителя высшей власти, который не только блюдет, но и входит, не только входит, но и отменяет, насаждает, вообще вяжет и решает.
Но жизнь уже бешено торопит его. Ему некогда сноситься с медлительной бюрократической лабораторией Петербурга. Мы уже знаем, что ныне нужно, "чтобы губернатор прежде всего бросил переписку". Губернатору нужна свобода, автономность, децентрализация. И ему дается все это.
Полный хозяин во вверенной ему губернии, губернатор имеет в своем распоряжении даже войска — по крайней мере, на предмет гражданских войн. Остается еще предоставить губернатору право чеканить монету и сделать самую должность наследственной (чего добивались французские губернаторы XVI столетия) — и система шестидесяти девяти «самодержавий» и «единодержавий» будет завершена.
Бешеный централизм Петербурга, разрешающийся в целый ряд административных сатрапий; единодержавный и самодержавный царь, полностью отчуждающий свою власть министрам, которые, в свою очередь, сдают ее в аренду своре помпадуров, — разве это не система политических абсурдов? Тем не менее, за этой формальной «нелогичностью» скрывается объективная логика нашего общественно-политического развития. И последний акт "расхищения царской власти бюрократией", как говаривали славянофилы, представляет собою явление совершенно закономерное, порожденное внутренними тенденциями издыхающего режима.
"Исполинский рост народных сил, — говорил г. Плеве в уже цитированной речи, — естественное последствие совершившихся перемен в общественной жизни, усложняя административную деятельность, предъявляет к ней все новые и новые требования и ставит на очередь заботу об усовершенствовании способов управления". Другими словами — самодержавию приходится при помощи тех государственно-правовых орудий, которые свойственны ему, как самодержавию, направлять и упорядочивать жизнь общества, которое все более превращается в воплощенное отрицание самодержавия.
Петербург напрягал все силы, чтобы удержать в письменном столе министерства внутренних дел ключи от всех — и больших и малых — тайн русской жизни, но "исполинский рост народных сил" превозмог. Задача оказалась неосуществимой. Централистический идеал — навстречу всероссийской, от периферии к центру идущей волне прошений, ходатайств, запросов и доносов течет ответная волна властных резолюций — этот идеал оказался уже не ко двору. Бюрократический централизм самодержавия, рассчитанный на небольшой объем государственных задач, на недифференцированность политической жизни, сказал свое последнее слово. Из бюрократического централизма выросла дилемма: либо централизм, но уже на базисе общественного самоуправления сверху донизу, — от волости до Всенародного Земского Собора; либо бюрократия, но уже на началах государственного «кустарничества», с самодержавной властью в розницу, — от г. Плеве до урядника. Заинтересованные стороны разно откликнулись на эту дилемму. "Децентрализованная помпадурия!" — сказала бюрократия. "Долой самодержавие!" — отозвался народ.
Судить будет революция.
"Искра" N 53, 25 ноября 1903 г.
Политические письма. Школа революции и т. д
(Школа революции. "Общая консервативная идея". Местный отряд "партии порядка" за работой)
Школа революции — большая и умная школа, ибо это прежде всего школа политического реализма.
"Быстрое и страстное развитие классового антагонизма, — говорит Маркс, — делает в старых и сложных общественных организмах революцию могущественным фактором общественного и политического прогресса. Во время этих бурных потрясений нации проходят в пять лет больше, чем при обыкновенных обстоятельствах в течение века" ("Революция и контрреволюция в Германии").
Из-под привычных условностей гражданского обихода, из-под религиозно-церковной мистики, из-под хитротканной паутины юридических обрядностей, условной казенной лжи, условного газетного народолюбия, выступают наружу подлинные пружины общественной жизни.
Политические идеи конкретизируются, политические требования оформляются…
Чем объяснить непропорционально-большое влияние революционного меньшинства? — такой вопрос ставит перед собой орган князя Мещерского и приходит к следующему поразительному по своей отчетливости ответу. Первая причина — "в организации меньшинства". Вторая — в том, что "каждый отдельный акт его революционной пропаганды является неразрывной частью обширного революционного движения, цельной революционной программы, направленной против всех форм государственного строя и одновременно приводимой в исполнение в отношении ко всем сферам общественной жизни".
Силою роста и сплочения революционной армии сама партия реакции вынуждается к политическому самоопределению. И «Гражданин» от дворянско-полицейского посвиста толкается к доброму или худому, но несомненно политическому выводу: "Лишь тогда, — так гласит этот вывод, — попытки консервативно-мыслящих противодействовать росту социализма и революционных идей явятся авторитетными, когда будут вытекать из общей консервативной идеи, также обнимающей все формы государственного строя и все сферы общественной жизни, и цельной программы действий против основной идеи революции, во всем объеме ее тлетворного действия".
Из номера в номер переносится энергический призыв: "Пора приступить к организации новой всесословной партии порядка для защиты страны от всесословных мародеров" (N 69). "Группируйте и объединяйте и в центре и в каждой губернии всех убежденных приверженцев порядка, ищите их и создайте из них главный штаб и местные отряды людей порядка" (N 77).
В чем же состоит "общая консервативная идея" и какова вытекающая из нее "цельная программа действий"?
Девятого ноября в заседании Тверск. уездн. земск. собрания гласный Столпаков (тайный советник Алексей Николаевич Столпаков, член совета министерства путей сообщения, "истинно-русский человек, со строго-монархическим и православным мировоззрением", как рекомендуют его "Москов. Ведомости"; "очень ярый революционер" в 60-х г.г., а впоследствии — приспешник казнокрада Кривошеина, как рекомендует его "Освобождение") внес предложение о преобразовании школ в уезде в церковно-приходские и о передаче земством дела образования в ведение духовенства. Предложение это «энергично» поддержал председатель собрания, уездный предводитель дворянства Трубников. Собрание большинством 17 против семи приняло предложение «тайного» кривошеинца с "православным миросозерцанием". Этим не ограничились. Постановлено учредить три врачебных пункта, поручив их ротным фельдшерам, а не врачам, как было до сих пор. Заодно уж была упразднена и должность земского агронома.
"Так отнеслись к русскому народу, — поясняет «Гражданин», — хорошие русские люди во главе с г. Столпаковым", — и они были поддержаны "всеми до единого гласными от народа", которые поняли, без чего русский народ "превратится в зверя и антихриста, что одно и то же" (N 93).