Страница 10 из 83
12 октября – 38 г
Мы с Ганей ездили на дачу. Там были Петух и Борька Б..[52] Вечером на Красной Пресне дрались какие-то мужчины. Ух интересно!
17 октября – 38
Сегодня в школе на 3 перемене мы играли в войну. Но Петька[53] играл нечестно. Я проследил его и схватил сзади за шею.
– Выслеживаешь, подлюга?
Он повернулся и ударил мне головой по зубам. Я ответил ему. Он разозлился и свистнул мне в глаз. А Медведь[54] ударил меня по губам.
В это время зазвенел звонок. Распространился слух, что Трифона избили. Весь урок я злился и удивлялся как я Петьке не ляпнул. И решил с Петькой стыкнуться.
На перемене я сказал ему.
– Нам с тобой не мешало бы стыкнуться.
– Мне интереса нет, – признался он, – но полезешь стукну.
Я побежал и сказал ребятам, чтоб они подначивали Петьку к стычке.
После всех уроков на заднем дворе мы сцепились. Собрались человек 10 ребят. Дрались по правилам – 4 минуты. Было холодно, и у меня стучали зубы.
Петька стремительно бросился на меня и, размахнувшись, ударил бы мне по зубам, если бы я не подставил руку. Следующим ударом он сильно подшиб мне скулу. Мы бросились на близкий бой, я увидал мелькнувшую руку и быстро отскочил. Петька пролетел, я размахнулся и изо всех сил ударил ему в скулу. Он закачался, потом в бешенстве бросился на меня, я подставил затылок и услыхал как хрустнули его пальцы.
– Ой, палец сломал! – вскрикнул он.
– Бей, Юрка, нападай! – закричали ребята.
Но Петька сам бросился на меня, и мы в лютой схватке крошили друг другу морды. Я бил вслепую, ничего не видя перед собой. И только слышал восторженные крики ребят. Вдруг жуткий удар по носу, и кровь хлынула из моих ноздрей. Я зашатался.
– Хватит? – спросил секундант Медведь.
– Нет, еще! – твердо ответил я и яростно набросился на Петьку.
– Ой! Второй палец! – воскликнул он.
– Довольно! – провозгласил Гусев. – Четыре минуты!
Я пошел, умылся. Петька тоже.
Ничего, надо один раз подраться по-настоящему, это полезно.
2 ноября – 1938 г
Еще в прошлом году мамочка достала мне справку в «Дом пионеров». Когда она уходила, то отдала ее бабишке. Сегодня, в сентябре, я направился в Дом пионеров. Этот дом был таким интересным, что я готов был ходить туда ежедневно. Сначала я поступил в географический кружок, затем перешел в литературный. Что это за вечера были, когда мы сидели перед большим столом и, обсуждая чей-нибудь рассказ, уносились в своих разговорах в поднебесья. Тут вспоминались имена тысячи писателей начиная от Гомера и кончая Катаевым. Наш руководитель, редактор журнала «Пионер», товарищ Ивантер так интересно объяснял нам ошибки друг друга. Это была действительно школа, у которой многому можно было научиться.
И вот 14 октября я получил плохо по химии! Как раз я должен был итти в Дом пионеров. Ну, бабишка весь день читала мне нотацию, и, конечно, ни о каком литературном кружке не могло быть и речи.
Я решил исправиться и получил хор. В Дом пионеров стал ходить снова и понес туда на просмотр два моих рассказа «Ломоносов» и «Toxoden Platensis». Когда я возвращался домой, бабишка встречала меня насмешливо:
– Литерааатор! – с презрением говорила она. – Писаатель!
Я молчал. Пусть себе говорит что хочет, лишь бы пускала!
Но вот она мне сказала, что я никуда не пойду, если не исправлю химию в четверти на «хорошо». Я сам знал, что это надо, поэтому подучил химию вместе с Ундеем на зубок.
Мария Никифоровна меня как назло не спросила! Следующий раз она меня вызвала!
Вчера бабишка весь день говорила, что я ничего не выучил и обязательно... Я действительно отл. не получил, но получил «хорошо». Сегодня я как раз должен итти в Дом пионеров. Пришел домой, сделал уроки.
Приходит бабушка.
– Ну как химия?
– Хорошо! – отвечаю я.
– Ну я же ведь говорила! – набросилась она на меня.
И пошло, и пошло.
– Но ведь хорошо, не плохо! – пробовал обороняться я.
– Это плохо! Хорошо это плохо!!!!!! – кричала она. – Никуда я тебя не пущу! К чорту! Нечего там прогуливаться и в 12 часов возвращаться домой.
Мне стало так горько. Все свои лучшие рассказы я отдал туда, и теперь они все пропадут. Особенно «Ломоносов», мне мама помогала в свои последние дни! Я помню, я дописывал его, и в это время маму забрали.
– Ну все кончено. Больше писать не буду! – в отчаянии махнул я тогда рукой.
– Ничего! Пиши, у тебя уже хорошо получается! – сказала мне мама.
И теперь все!.. Ничего мне не осталось, один дневник...
Я ушел к себе в комнату, запер дверь и потушил свет. Мне нравилось так сидеть и предаваться счастливым воспоминаниям.
Вдруг бабишка входит и говорит:
– Как я могу тебя пустить? Что ты тут сидишь в темноте?
– Нравится! – буркнул я.
– Нечего бездельничать! Расселся, дверь закрыл!!!
– Ну и тебе что? – возмущаюсь я.
– Ничего.
И она уходит, открыв дверь и зажжа свет.
Я опять потушил лампу.
– Юрка! – кричит она в бешенстве. – Я вовсе не должна поддаваться твоим капризам!
– Какие капризы?
– А вот такие! – и она опять зажигает свет.
– Я потушу! – говорю я.
– Тогда получишь в физиономию!
Что я могу ответить? Ровно ничего!
В одной публикации родственница Ю. В. объясняет, что трения между Юрой и бабушкой происходили от чрезмерной заботы бабушки о здоровье внука. Мотивы комментария понятны и, возможно, заслуживают сочувствия, но надо помнить, что Юрий Трифонов был писателем, писавшим правду и только правду, писателем, в этом стремлении беспощадным прежде всего к себе.
Я помню, как однажды шутливо сказала то же самое: «Писаатель», и как он вдруг побледнел и очень серьезно попросил:
– Никогда не говори так. Никогда!
Да, он уже был писателем даже в детском дневнике, и не нам объяснять за него, что он вкладывал в это понятие, и подчищать его биографию.
Я помню, как пристала к нему, желая узнать его мнение о своей первой книге, и как он долго отнекивался, а потом спросил:
– Ты хочешь с наркозом или без наркоза?
– Без наркоза, – храбро ответила я, уверенная в его любви и, следовательно, снисходительности.
Это было на заре нашего долгого романа году в семьдесят четвертом, и я еще не знала до конца человека, которого любила.
– Ну ладно, давай без наркоза.
Потом пауза.
– Ты хорошо знаешь жизнь.
– Это все? – растерялась я.
– Все.
– Не густо.
– Как есть.
Потом я узнала, что никакой силой нельзя было его заставить сказать о литературе неправду. И, пожалуй, самым большим праздником были для меня его слова: «Продолжай в том же духе».
Речь шла о первых главах моей новой работы.
Многие воспоминатели выдумывают другого человека, и я рада, что сборник воспоминаний о нем тихо скончался вместе с агонизирующим издательством «Советский писатель». Были талантливые и правдивые тексты, но были и совсем другие. Сложность моего положения заключалась в том, что я не могла, не имела права подвергать сомнению «чудные, живые воспоминания» (слова из одного, любимого им, рассказа Хемингуэя). Составляя этот сборник, я поняла старую истину: воспоминания – это не всегда портрет героя, иногда – это портрет автора воспоминаний.
52
Борис Биргер – знаменитый художник. Участник ВОВ. Сейчас живет в Германии.
53
Петька – П. Хаит. Одноклассник Ю. В. Участник ВОВ, живет в Москве.
54
Медведь – В. Медведев. Одноклассник Ю. В. Погиб на войне.