Третий выстрел

Карло Лукарелли

Третий выстрел

Среди ночи она поднялась, чтобы снять с себя лифчик. Марко что-то недовольно забормотал во сне, и она, приподняв одеяло, выскользнула из постели, чтобы засунуть руки под майку и расстегнуть застежку. Что-то было не так, и, снова вытянувшись и ощутив подушку под головой, она уставилась на отсвет огонька радиобудильника на потолке. Губы, пересохшие со сна, сами сложились в слова: «Я знаю, в чем дело». Она снова села на постели, уже не обращая внимания на Марко, который на этот раз проснулся и спросил: «Ты чего?» – но тут же опять заснул. «Ничего», – прошептала она одними губами, подумав при этом: «Я поняла, в чем дело», встала, вышла в гостиную и уселась на диван, протянув босые ноги на подушку. Подперев ладонью щеку, она принялась нервно покусывать ее изнутри, словно хотела прогрызть дырку.

Она поняла, в чем дело.

Вернувшись в спальню, она достала из кармана куртки, брошенной на спинку стула, блокнот и еще полежала, на этот раз с закрытыми глазами, прижав блокнот к животу.

Она так и не заснула, но немного успокоилась, когда наконец положила блокнот на комод и прикоснулась к нему рукой, словно это прикосновение придало ей силы и помогло не передумать.

– Ты что, не выспалась? Кто бы мог подумать, что Маркино… с виду такой спокойный…

– Иди ты в жопу! Все вы спокойные. И я не то что не выспалась, я вообще не спала. И Марко тут ни при чем.

Обычно она не грубила. То есть ему не грубила. Они были знакомы бог знает сколько времени, с тех пор, как она еще курсанткой-новичком явилась в Болонью. Форма на ней тогда была с иголочки, наглажена – ну прямо как с обложки журнала «Женщины в полиции». И теперь, после пяти лет за рулем, когда пиджак на ее спине вытерся хуже куртки таксиста, когда ей удалось дослужиться до начальника патруля, она по праву могла рассчитывать на толику почтения с его стороны, даром что он был начальник. И она всегда эту толику имела. Он опустил взгляд на листок, который она положила перед ним на письменный стол, пригвоздив его пальчиком с лакированным ногтем.

Он отодвинул листок подальше от глаз, ибо не желал складывать оружие перед временем и окулистом.

Квестура Болоньи. Отдел Воланти. «Я, нижеподписавшаяся ассистент Д'Анджело Лара…»

– Ну и что? Я уже читал твою служебную записку и отправил ее магистрату.

– Она неправильная. То есть… она неполная.

– В каком смысле?

– В том смысле, что все на самом деле было по-другому, а не как я написала.

– В каком смысле?

Ей ужасно хотелось снова прикусить щеку и погрызть ее, потому что надо было подумать. И еще больше хотелось высказаться, потому что боялась сказать: «Нет, ничего, извини» – и уйти ни с чем.

Однако заговорил он:

– Давай по порядку. Такого-то и такого-то числа, то есть позавчера, в ноль часов тридцать две минуты, какой-то мужчина позвонил в сто тридцатое и заявил, что слышал выстрелы на улице Эмилии Поненте у дома такого-то. Вы с агентом Джулиано поехали туда и обнаружили разбитую витрину ювелирного магазина и двух албанцев на земле. Мертвых. На месте преступления вас ожидал инспектор Гарелло, который предъявил вам свое удостоверение за номером таким-то и сообщил, что стрелял он. Возвращаясь из кино, он увидел, как двое албанцев бьют витрину. Он назвался и приказал им прекратить, но один из них вытащил пистолет и выстрелил в его сторону. Тогда Гарелло, не будь дурак, занял выгодную позицию, приготовил оружие к бою и – бах, бах – и они лежат. Я правильно излагаю?

Не говоря ни слова, Лара затрясла головой. Трудно было говорить с перекошенным лицом и губами на сторону: она кусала щеку.

– Джулиано тоже все подписал и засвидетельствовал. Есть также свидетельские показания человека, который позвонил в сто тридцатое, синьора такого-то, карабинера на пенсии, где сказано: «Я услышал один за другим три хлопка, которые, благодаря моему опыту службы в карабинерах, я квалифицировал как выстрелы. Кроме того, заявляю, что два выстрела были громче, видимо, калибр оружия крупнее, а один тише, видимо, калибр мельче». Он так и сказал: «два „тум-тум“ и один „так“». Если не ошибаюсь, ты сама так написала. Я правильно излагаю?

Щека прокушена. Лара сглотнула, ощутив во рту сладковатый привкус крови.

– Почти.

– Сама так написала.

– Да, но я написала не все. Я не спала всю ночь и думала. Свидетель, тот карабинер, сказал не совсем так.

– «Тум-тум, так». Два выстрела Гарелло из калибра девять-двадцать один и выстрел албанца из калибра шесть-тридцать пять. Все верно.

– Нет.

– Два «тум-тум» и один «так».

– Нет, два «тум-тум», а потом один «так».

Ну вот и сказала. Лара тронула ранку на щеке кончиком языка и ощутила укол, как бывает, когда лизнешь батарейку. На лице комиссара не отразилось ни понимания, ни растерянности.

– Албанец стреляет – Гарелло отвечает: «так, тум-тум». А здесь наоборот: «тум-тум, так».

Растерянности на лице комиссара снова не отразилось. Отразилась скука, более того – отвращение.

– Первое, – сказал он, – предположим, что карабинер ошибся. Второе: предположим, что ошиблась ты. Третье, – он отогнул кончик пальца наружу, словно хотел отломать, – примем как гипотезу, просто как гипотезу, что Гарелло там проходил, увидел, как бьют витрину, закричал: «Стой, полиция!» – и вытащил пистолет. Не хватало еще, чтобы ты, вот так же проходя, вытащила, к примеру, мотыгу. Ну, ведь так?

Лара кивнула, снова скривившись, только в другую сторону: в сторону непрокушенной щеки.

– Тогда примем как гипотезу, но только как гипотезу, что те двое обернулись, все побросали, может, у них и был пистолет, может, Гарелло имел при себе калибр шесть-тридцать пять. Внештатный, конечно, но мало ли что бывает… И тогда (гипотеза, только гипотеза) он стреляет первым, да и кто бы не выстрелил, а потом, чтобы уж наверняка, делает контрольный выстрел в мертвого албанца.

Он откинулся на спинку кресла, положив руки на подлокотники. Казалось, он спокоен, но только казалось.

– Ты же знаешь, кто такой Гарелло?

Лара кивнула.

– И мы отправим под суд такого, как Гарелло, из-за этих албанских засранцев?

Лара застыла, потом затрясла головой.

Комиссар улыбнулся. Теперь он, похоже, действительно успокоился.

– Оставим все как есть. Если магистрат сочтет, что в деле что-то не так, приложим максимум усилий, если же нет – ну и ладно. И перестань рожи корчить и терзать щеку. Ты такая симпатяга… Смотри дырку прогрызешь.

Лара вполне могла бы быть красавицей, если бы не считала себя дурнушкой. Больно уж длинная и худая, говорила она, и в каком-то смысле была права. Но когда она, высокая, светловолосая, очень коротко стриженная, надевала синий форменный пиджак с белой портупеей, казалось бы подходивший больше агенту полиции, чем хорошенькой женщине, при первом взгляде на нее все оборачивались. А при втором, заметив, что она сутулится и горбит плечи, чтобы скрыть маленькую грудь, а длинные негнущиеся руки болтаются вдоль боков, на нее переставали обращать внимание, разжаловав из каланчи в дубину. На самом деле Лара не была ни такой уж длинной, ни такой уж худой: атлетически стройная, упругая, как мячик, с широкими плечами, длинными ногами и маленькой грудью. А лицо было милым, и серо-стальные глаза из-под форменного берета светились добротой. Симпатяга, говорил комиссар. И вправду симпатяга.

Агент Джулиано Паскуале был в нее влюблен. Он относился к тем немногим, кто имел мужество взглянуть на нее еще и в третий раз. К тем же относился и Марко, только он взглянул раньше.

– Ты слушаешь или нет?

Нет. Паскуале почти никогда ее не слушал. Особенно когда вел машину. Он весь собирался и сосредоточенно смотрел на дорогу, потому что знал, что рассеян и если не будет мысленно себе говорить: «Притормози, смотри на знак, глаза на „стоп“», то может проскочить перекресток. И когда за руль просилась она, хотя ей, как начальнику патруля, можно было самой и не водить машину, он смотрел на нее во все глаза, но не слушал. Ему нравилось, как двигались ее губы, когда она говорила, как опускалась нижняя губа, чуть-чуть смещаясь вправо. Ее хотелось целовать, а не слушать.