Рукою Данте

Lam тоже буква величия, и у арабов она обладает цифровым значением тридцати, как lambda у греков, lamda в языке ваших евангелий. И в первых строфах Корана она встречается тринадцать раз.

Все эти священные имена, Эли, Элои и Аллах, рождены сходным образом из трех букв — aleph-lamed-yod в иврите; alif-lam-ha в арабском, — и в сердцевине каждого из этих слов лежит буква мириада троиц.

— Как говорит hadeeth Абу-Хурайрах, у Аллаха девяносто девять имен: три умноженное на тридцать три. Он, этот Абу-Хурайрах, жил в одно время с вашим евреем, который, как вы полагаете, был распят на кресте в возрасте тридцати трех лет, призвав на последнем издыхании, как пишут ваши Маттео и Марко того, чье имя Эли или Элои, Бога мириада троиц.

Здесь старик остановился, уставился в большие, темные глаза поэта и улыбнулся, как улыбается своей жертве вор. Вором он и был, вором, укравшим невинность.

— Скажи мне первые слова Библии.

Поэт уставился в большие, темные глаза старика и улыбнулся, как улыбаются жулику, обман которого раскрылся. Первые слова Библии известны всем, каждому ученику и каждому набожному, пусть и неграмотному крестьянину: «В начале сотворил Бог небо и землю». Краеугольный камень всего рассказа о Творце. Он произнес эти слова на своем родном языке: «In principio Dio creo il cielo e la terra». Затем, как бы в подтверждение, повторил их на латыни: «In principio creavit Deus caelum et terram».

Еврей расплылся в улыбке.

— Ничего другого я и не ожидал. Даже среди тех, кто способен прочесть слова иврита так, как они были написаны, большинство упорно не замечают или не хотят произносить то, что видят в первых словах Книги Бытия.

Поэт уже не улыбался, а старик развеселился еще больше.

— Видишь ли, в иврите существительное мужского рода во множественном числе отличается от существительного в единственном числе окончанием — im, буквами yod и mem soffit. В первой строчке Книги Бытия не говорится о том, что Элои сотворил небо и землю. В ней ясно утверждается, что небо и землю сотворили Элоим: не бог, а боги.

Он вывел слово Элоим.

Потом подчеркнул yod и mem soffit, служившие окончанием множественного числа.

И повторил:

— Не бог, но боги.

Затем из груды фолиантов старик извлек толстенный том Библии, написанной, по его словам, несколько веков назад в Тивериаде, на западном берегу Галилейского моря. Там, в Тивериаде, рассказал он, с незапамятных времен жили, работали и изучали древние писания величайшие хранители священной письменной традиции, massora. На протяжении многих поколений величайшими их этих хранителей каждого слова и каждой буквы истинной и древнейшей Библии были члены семьи бен Ашер. Именно писец из семьи бен Ашер и переписал книгу, которая лежала сейчас перед глазами поэта.

— Из-за того, что первая строка первой книги Библии была первой из написанных, ее никогда не писали иначе. Евреи не приняли ее, и на другие языки ее никогда не переводили истинно точно. Так что все мы, евреи и христиане, открывая книгу и заявляя о желании понять ее, отрицаем ее с первых же слов. Странно, что незнакомые с первой строкой Книги Бытия отваживаются браться за толкование Откровения.

Старик перевернул первые кожаные листы и отыскал первую строку первой книги Библии:

Глядя как зачарованный на прекрасные, изысканные линии букв, поэт вспомнил, что в иврите, как и в родственном ему арабском, слова пишутся справа налево. Не зная больше ничего, он все же распознал слово Элоим.

— Я показываю тебе это только потому, — сказал старик, — что мы сегодня много говорим о числе три. Сейчас ты видишь, что слово, стертое миром со страниц Библии, — слово, остающееся засекреченным для всех, кто не может прочесть Книгу на том языке, на котором она была написана, и хранимое в тайне всеми, кто может, это первое и наиважнейшее упоминание о божественном, — является третьим словом Библии. И в первой главе Книги Бытия оно обнаруживается тридцать три раза.

— Вот. — Он указал пальцем. — Ты видишь его в следующей строчке, и в следующей за ней «И духи богов носились над бездной. И сказали боги: да будет свет, и стал свет. И увидели боги свет, что он хорош, и отделили боги свет от тьмы». И так далее: всегда боги — Элоим, — и всегда в передаче, с самых ранних времен, единственный Бог. Как говорится здесь, в твоей стране: traduttore, traditore. Переводчик — изменник. Один истинный Бог. На этом камне построены храмы, мой и твой, и все это ложь, измена, иллюзия, неведение.

И так везде, не только в первой главе Книги Бытия. Когда она, та, кто зовется hawwa, и он, тот, кто зовется ‘adam, отведали плод с древа мудрости, их постиг гнев: «стал ты, как один из нас, зная добро и зло».

Один из нас.

— Те боги и богини Элоим знали добро и зло: Элои и Яхве Тетраграмматона, Ваал и Ашторет, Шамаэль и Лилит, и еще другие без имени, и те, чьи имена неведомы нам.

Третье слово. Тридцать три упоминания.

Он вернул Библию на место посреди других книг, и все стало так, словно ничего и не было сказано. Старик больше не улыбался и молчал. Потом, как будто слова его ничего не перевернули, повернулся к Христу на кресте.

— Как мы уже говорили, есть три рассказа о последних словах вашего еврея. Лука красноречив: «Отче, в руки Твои предаю дух мой». Самые прекрасные слова принадлежат Джованни: «Consummatum est, — свершилось».

И он, кого вы называете самым ложным из имен и чье истинное имя было Иешуа, он, кого вы почитаете, не обращаясь к нему по настоящему имени, он провел три дня во гробе, прежде чем воскреснуть.

Старик замолчал и, подняв левую руку, стер с лица усталость. Потом выпрямился, глубоко вздохнул и снова заговорил.

Заговорив, он снова принялся медленно поворачивать над пламенем свечи плоский конец стила, а когда оно согрелось, разгладил оставленные на зеленом воске знаки.

— Я не поклоняюсь вашему еврею, тому, пред кем тебе подобные опускаются на колени, преследуя от его имени других евреев; я не поклоняюсь еврею, которого вы превратили в симпатичного italiano по имени Джезу. Но я поклоняюсь перед теми тремя днями в гробу и тем, как он вышел на свет.

Старец замолчал, и тот, кто ждал его слов, тоже молчал. Поднявшись, еврей медленно прошел по комнате и остановился перед сбитым из старых, потемневших досок столом. Он порылся в небольшой cassetta, потом повернулся и возвратился к своему гостю. В руке его, зажатые между большим и средним пальцами, были две игральные кости. Старик перекатил их на ладонь, нагнулся и бросил кости на пол, после чего, не глядя на кубики, выпрямился.

Поэт перевел взгляд на кости: на одном выпала двойка, на другом единица. Он с некоторым беспокойством посмотрел на еврея. И лишь тогда старик, выдержав паузу, наклонился, чтобы взглянуть на брошенные им кубики. Лицо его было серьезно и задумчиво. Гость следил за ним с нарастающей тревогой.

— Никакой некромантии, — сказал старик. — Через твою веру и через силу трех, вызванную нами, те силы проявляются здесь даже через эти богохульные кости.

Поэт поднял кубики с пола, покатал на ладони и бросил: на одном выпала единица, на другом двойка. Он попятился от проклятых костяшек и голосом тихим, дрожащим и неуверенным произнес:

— Мы преступили черту знаний и тайн. Вы говорите, что это не черная магия, но если так, то я не нахожу других слов для того, что вижу.

Он заглянул в глаза старому еврею и увидел, что они светятся, как глаза Зверя, чье numerus nominis состоит из многих трех.

— Не думай об этом как о преступлении, — ответил старик. Гость не видел движения его губ, но слышал голос, будучи не в силах отвести взгляд от блестящих звериных глаз. — Думай об этом как о проникновении. Ты стремился за занавес.

Затем еврей поднял кубики, и когда выпрямился снова, его глаза сияли восторженной радостью ребенка. Он снова покатал кости между пальцами.