Танцы с ментами

– Спасибо тебе еще раз, но честно скажу, что не хочу здесь оставаться. Пока мама с Бегемотиком на даче, поживи здесь, а я у Машки. Мне так спокойнее будет, ладно?

– Это твое дело, Швецова, – сухо сказал он. – Я ухожу, а ты живи где хочешь. Если дома не живется, – пожалуйста, ты уже свободный человек. Шляйся где хочешь, воспитывать тебя некому.

И мне опять захотелось бежать от него как можно дальше.

10

Бесов мне не понравился. Внешне типичный «бык во фраке» (у моего ребенка есть такая игрушка – стоящий на задних ногах плюшевый бычок с вытаращенными глазами, с увесистыми кулачками, в куцем фраке, а на ногах – борцовки; и называется все это великолепие, судя по ярлыку, «игрушка „бык во фраке"»). Маленькие бегающие глазки, зализанные назад волосы, спортивный костюм на спортивной фигуре – в общем, вид просто нарицательный. Что уж там в Новгороде на его совести, не знаю, – у него на новорусском лице написано, что он не из законопослушных бизнесменов; и тем не менее за убийство в тюрьме он сидел зря.

Я, правда, была не в лучшей форме для ответственного допроса, и он это чувствовал: отвечал равнодушно, ничему не удивлялся. Как только его привели в следственный кабинет, я представилась и сказала, что дело теперь у меня в производстве. Он никак на это не прореагировал. Тогда я сказала, что доказательств его вины в деле нет и я освобождаю его из изолятора. Он кивнул. Ну ладно, как говаривал Шарапов: «Что ж, он теперь в ногах у нас валяться должен?»

Настроения колоть его не было у меня никакого; я пару секунд поколебалась – выложить ему фотографию сейчас или сделать это позже, когда он придет ко мне в кабинет, – и решилась. Вынув фотографию из сумочки, я закрыла листом бумаги Наташу с Мавзолеем и повернула изображение к Бесову.

– Узнаете?

– Это я, – равнодушно сказал Бесов.

– Где вы сняты и когда?

– Не помню.

– Вспомните! Это важно.

– Не помню. – Бесов отвернулся.

– Скажите, Сергей Юрьевич, кто вас так подставил? Я не поверю, что вы почти три месяца в камере ни разу об этом не думали.

– Думал.

– Ну и?..

– Ума не приложу.

– Ну что ж, после освобождения можете съездить в Новгород, а через неделю придете ко мне вместе с адвокатом. Всего хорошего.

Я собрала свои бумажки и вышла из кабинета.

Ехать в прокуратуру было поздно. На душе кошки скребли; нет, скорее к Машке, может, хоть она меня немножко успокоит…

Решив, что надо внести в Машкино хозяйство посильный вклад и купить каких-нибудь продуктов, а то неудобно сидеть на ее шее, я зашла в магазин, купила пирожных, ветчины, минералки и десяток яиц в отдельный мешочек.

Стоя на остановке, я смотрелась в стеклянную стенку навеса и думала, почему я так скромно выгляжу даже в ярком и дорогущем плаще.

Иногда на меня накатывает что-то, и мне смертельно хочется иметь броскую и вызывающую внешность: отрастить копну волос и выкрасить их в «дикую вишню», надеть юбку до пупа, и вязаные колготки, и туфли на трехсантиметровой платформе, вроде тех, с которых упала «Спайс-герл», сломав себе ногу. Покрасить ногти черным лаком и в комплекте с ним использовать помаду «Руж-нуар». А в уши повесить клипсы длиной до плеч.

Но это минутная слабость. Наверное, каждая женщина хотя бы раз в жизни хочет выглядеть прямо противоположно тому, что имеет от природы. В старом журнале «Гламур» я видела рекламу краски для волос, утверждавшую, что «каждая женщина хотя бы раз в жизни должна быть рыжей»!

А начав анализировать, почему я, вопреки своим амбициям, выгляжу так «комильфо», я поняла, что мой внешний вид подчинен моей работе. Я подсознательно рассчитываю, что должна выглядеть достаточно прилично, чтобы беседовать с представителями высших классов и купечества, то есть с депутатами и бизнесменами, которые одеваются в бутиках и причесываются в салонах и всех других по одежке встречают. Но ни в коем случае не создавать у них впечатления, что я могу позволить себе дорогие вещи: я ведь государственная служащая с фиксированной зарплатой, которой не то что на педикюр в салоне – на еду не всегда хватает; и одновременно не раздражать представителей средних классов вычурностью облика и излишней холеностью, да и бомжей не отталкивать. А когда я рассматриваю себя в зеркале – отжалев, что не обладаю броскими чертами, – я понимаю, что надо сказать родителям спасибо за свое лицо, располагающее к себе и обвиняемых, и потерпевших. Один опер мне как-то сказал: «Тебе бы, Маша, у нас на агентуре сидеть: у тебя бы люди за одну твою улыбку работали».

Мои размышления прервал сильный толчок в спину, отчего я чуть не выронила сумку и пакеты. Какой-то пьяненький дядька, похоже, попытался пройти прямо сквозь меня. Сил не было огрызаться, тем более что подошел мой трамвай. Забравшись в вагон, я стала доставать из сумочки удостоверение, чтобы показать кондуктору, и вдруг обнаружила, что у меня в руках нет мешочка с яйцами. Ни фига себе – средь бела дня, на оживленной улице, типичнейший «рывок»; дядька-то не просто меня в спину двинул – он себе яичницу на ужин зарабатывал! У меня аж слезы на глаза навернулись от обиды. Достойное завершение славного дня!

Из гущи народа, наполнявшего трамвай, ко мне протиснулась знакомая адвокатеса из нашей консультации.

– Привет, Машуня! Из тюрьмы? Я тоже только что закончила.

– Из нее. Ты представляешь, Ирина, у меня только что десяток яиц украли!

– Как это украли?!

– Да так: стою на остановке, мимо проходит мужик, сильно меня толкает, спохватываюсь – в руке нет мешка с яйцами!

– Маша! Но это же не кража! Это типичнейший грабеж, открытое похищение!

– Да хоть бандитизм, мне от этого не легче. Последние шесть тысяч на яйца истратила…

К Машке я едва приплелась. Не успела я войти в прихожую, как зазвонил телефон: это Горчаков проверял, жива ли я еще.

Убедившись, что я плохо соображаю, Машка стала спрашивать, что со мной случилось на этот раз.

– Представляешь, – говорю я ей, – десяток яиц у меня сперли на остановке, а Горчаков кричит, чтобы я шла заявлять в милицию. Что ж, я приду и буду требовать возбудить дело о краже яиц стоимостью шесть тысяч?

– Маша! – подняла брови подруга. – А почему яйца такие дорогие?!

… Следующим утром, когда я вышла на улицу и направилась на работу, мне в глаза бросились двое молодых людей с короткими стрижками и профессиональной цепкостью взгляда, сидевшие на корточках напротив парадного. На земле возле них стояла банка из-под джин-тоника. «Это в восемь часов утра», – машинально отметила я. Впечатление пивших с вечера они никоим образом не производили.

Я внимательно рассмотрела их, а они, не стесняясь, разглядывали меня.

За углом стоял еще один юноша с короткой уставной стрижкой. Увидев меня, он огляделся и двинулся следом за мной походкой скучающего человека. У метро его сменил еще один, похожий на него, как брат-близнец.

На работу я явилась полностью деморализованная. Я не пошла звонить Синцову из канцелярии или от помощников по гражданскому надзору (ну не слушают же они всю прокуратуру?!), а воспользовалась своим собственным телефоном. Дозвонившись, я высказала Андрею все, что я думаю о профессиональной деградации сотрудников наружной службы, если «срубить» их наблюдение не представляет труда даже неспециалисту, и что в следующий раз я просто проверю у них документы или сдам в ближайшее отделение.

Андрей картинно мне сочувствовал; судя по тому, как он мне подыгрывал, мы оба чувствовали себя как Бим и Бом на арене, которые выкрикивают интимные сообщения, адресованные друг другу, стараясь, чтобы их услышали задние ряды амфитеатра.

Войдя ко мне в кабинет, Стас, похоже, почувствовал витавшие в воздухе флюиды моего негодования и куда-то исчез. Через пятнадцать минут он вернулся с мороженым, налил мне кофе и поставил на мой стол поднос, на котором рядом с чашкой лежала гвоздика.

Пока я успокаивала нервы кофе с мороженым, Стас развлекал меня: