Восхитительная

Она хотела преподнести ему счастье на блюде. Один кусочек, ей большего не требуется. Действительно, так и вышло – один кусочек. Мистер Прайор собственной персоной явился в кухню и отвел ее в сторону, чтобы, кое-что сообщить. А когда перед мистером Сомерсетом поставили вторую перемену, он выбрал одно блюдо, попробовал, пожевал с суровым видом, молча посидел минуту и встал из-за стола.

Стюарт покончил с обедом. Даже отказался от третьего – шариков из шоколадного крема. Тех самых, из-за которых годом ранее прямо за столом разрыдался господин Дюгар, парижский промышленник, потому что вспомнил сестру, любительницу шоколада. Она отказалась от возможности ходить в школу – и есть шоколад – ради того, чтобы он мог получить образование.

Прошло несколько минут, прежде чем Верити осознала, что мистер Прайор все еще что-то говорит. Его трагическое повествование шло мимо ее ушей, и она не слышала ни слова. Она коснулась его рукава, чтобы остановить поток жалоб.

– Все хорошо, мистер Прайор, – сказала она, в своем отупении неспособная до конца понять, что произошло. – Таковы уж джентльмены. Нужно уважать их вкусы.

В речи Верити ясно слышался французский акцент. Вся прислуга нижнего этажа знала: если ее английский становился тягучим, словно полужидкое тесто, пора было прекращать с ней разговоры.

Кивнув, мистер Прайор вышел. Верити повернулась к помощникам.

– Отлично поработали, – сказала она. – Это был один из наших лучших обедов.

Действительно один из лучших обедов, хотя и закончился неожиданно быстро. Верити думала, ей хватит обеда и всех молитв о счастье, что могло вместить ее сердце. Но она ошиблась.

Она оказалась кругом не права.

В одиннадцать вечера в дверь библиотеки постучали. Это был Прайор.

– Не нужно ли вам чего-нибудь, сэр? – осведомился дворецкий.

Стюарту как раз было нужно. Он был голоден, так как за обедом почти не ел.

Голод редко донимал его – просто сообщал, что пора подкрепиться. Но то, что Стюарт испытывал сейчас, не лезло ни в какие ворота. Он не просто нуждался в пище он страстно жаждал ее.

Прошло почти два часа с тех пор, как обед унесли из библиотеки. Казалось, он все еще чувствует слабый аромат, свежий и аппетитный, в воздухе и вкус тех немногих кусочков, что соизволил проглотить, на языке.

Перед ним лежали финансовые отчеты, но он едва понимал, что читает. Его ум, обычно такой дисциплинированный и сосредоточенный, сейчас терзался образами пищи, соблазнительных, непристойных блюд, которые он безжалостно отослал обратно, и третьего, которое он даже запретил подавать на стол.

– Да, я хотел бы сандвич.

Дома он предпочел бы сам отправиться на кухню, нежели кого-то звать. Но он первый день в своем новом имении и должен показать себя строгим хозяином. Ведь слуги тоже прикидывали, что он за птица, точно так же как он оценивал их исполнительность и характер.

– Конечно, сэр, – ответил Прайор. – Я пошлю кого-нибудь к мадам Дюран.

Знакомое имя. В следующий миг Стюарт вспомнил.

Впервые слух дошел до него, когда он маршировал по Афганистану, чтобы ввязаться в глупейшую войну в истории.[8] Ну и смех разбирал его среди выцветших скал Хайбарского прохода![9] Представил себе, как Берти кувыркается с собственной кухаркой – подумать только, кухаркой, которая, вероятно, раза в три его толще и безобразна, точно дно ее любимой сковородки. Как низко пало божество!

– Мадам Дюран все еще здесь?

Потом языки перестали молоть, и много лет все было тихо. Как предполагал Стюарт, Берти опомнился и велел мадам Дюран собирать вещички.

– Да, сэр. Мы рады, что она осталась у нас. Ее искусство бесподобно.

Стюарт не обратил особого внимания на скрытый упрек в словах дворецкого. Должно быть, эта мадам Дюран самая паршивая овца среди слуг во всей Британии, ненасытная любовница, которая – говорили ему – приохотила Берти к извращениям с использованием скалки и взбитых сливок.

Верити Дюран готовила так, что ее блюда были прелюдией к обольщению, словно она продала душу дьяволу за то, чтобы простая репа в ее руках заставляла дрожать от желания язык. Неудивительно, что Берти не нашел сил сопротивляться. Берти, который еще мальчиком вошел во вкус застольных наслаждений, предаваясь им серьезно и страстно, подобно тому, как другие предаются охоте или скачкам – а также юриспруденции и политике.

– Так ли необходимо беспокоить мадам Дюран из-за простого сандвича?

– Когда мадам отпускает кухонную прислугу на ночь, все просьбы поступают к ней, сэр.

Стюарт хотел сказать, что сандвич мог бы принести мистер Прайор или один из лакеев. Было, однако, ясно, что такая мысль даже не приходила дворецкому в голову. Слишком давно Стюарт не жил в доме с большим штатом прислуги; забыл о строгом разделении труда в соответствии со служебной иерархией. Лакей будет оскорблен и скандализован, если попросить его поработать на кухне. Не меньше будет шокирована мадам Дюран, если отправить ее сопровождать будущую миссис Сомерсет в город, чтобы нести за ней покупки.

– Что ж, очень хорошо, – сказал Стюарт, сдаваясь. Голос, однако, выдавал в нем некоторую тревогу.

Комнаты слуг, как правило, находились на верхних этажах здания; Верити не была исключением. Как и положено прислуге высокого ранга, она имела в своём распоряжении гостиную и спальню. Комнаты были невелики, однако размеры спальни позволяли соблюдать достаточную приватность, а в гостиной хватало места, чтобы приглашать кого-нибудь из слуг на чай или изредка на партию в карты.

За тринадцать лет жизни в Фэрли-Парк Верити превратила скудно и убого обставленные комнаты в удобное и красивое обиталище – настоящий дом. Диван с розовой шелковой обивкой, на котором она сейчас сидела, выслушивая просьбу мистера Сомерсета в изложении Дикки, достался ей, когда Берти решил поменять обстановку террасы. К дивану прилагались два изящных столика и ореховый секретер; щедрое предложение Берти очень польстило Верити Дюран, предвещая тот самый день, когда он внезапно поцеловал ее, прервав обсуждение сравнительных достоинств лукового и беарнского соусов.

Остальные предметы обстановки не уступали мебели в показной роскоши. Обои – серебряные королевские лилии на лазурном фоне – могли бы украсить собой гостиную преуспевающего лондонского торговца. Ее ковер, более насыщенного голубого цвета, был соткан руками юных турчанок – теперь они, вероятно, были уже столетними ведьмами. На приставном столике возле двери, под овальным старинным зеркалом, в котором едва умещалось лицо хозяйки, стояла ваза с подснежниками. Садовник принес их ей в обмен на коробку печенья «Мадлен», шепнув, что они восхитительны, словно первый день весны, и просто кружат голову.

Скорей бы Дикки ушел. Ей не терпелись оборвать лепестки, растоптать цветы в бурую кашу босыми ногами!

Верити была просто разъярена. Как странно, неужели она способна злиться на него? Ведь много лет она думала о нем не иначе как с пылким обожанием, которое была готова сложить к ногам прекрасного божества.

Но может быть, она злится скорее на себя за собственный жестокий провал? Вообразила, что овладела колдовством в достаточной мере, чтобы уничтожить злые чары, которые отняли у него все оттенки вкуса, кроме серых.

Верити Дюран попыталась мыслить рационально. Если ему не понравился приготовленный ею обед, что ж, значит, не понравился. Ничего личного. И разумеется, он вовсе не хотел обременить лично ее приготовлением сандвича. Она давным-давно завела привычку лично заботиться о поздних трапезах Берти, ведь многие из ее подчиненных начинали трудовой день в шесть тридцать утра.

Просто ему не позволялось иметь недостатки обычного человека. Она хранила в памяти безупречный, божественный образ. Ради этого воспоминания вела жизнь скромную, благочестивую и безгрешную. Она все еще…

Верити встала, подошла к секретеру и извлекла лист писчей бумаги.

8

Вторая война Англии в Афганистане, 1878–1881

9

Дорога из Кабула (Афганистан) через Джелалабад до Пешавара (Индия).