Восхитительная

– Не говори так! Ты слишком стара. Верити шлепнула его по плечу:

– Посмотрим, что ты скажешь, когда тебе будет тридцать три.

Майкл поймал ее руку и задержал в своей. Верити смотрела на сына, и ее сердце изнывало от сострадания. Она выбрала для него нелегкую долю, нещадно подгоняя вперед, чтобы возвыситься из низкого положения, занять свое место среди людей, которые вовсе не жаждали с ним знаться. И мальчик ни разу не пожаловался.

Она обняла сына. Юноша был кожа да кости, длинные, крепкие кости под поношенной шерстяной курткой.

– Приходи повидаться со мной вечерами, пока я еще здесь.

– Приду, – пообещал Майкл. И обнял ее в ответ.

Стюарта внезапно охватила паника. Только что он спокойно беседовал с министром финансов, обсуждая с ним проект «Акта о таможенных пошлинах и налоговых сборах», как в следующую минуту последние крупицы логики и здравого смысла покинули его.

Возможно, он сумел бы сохранить рассудок, если бы чаще виделся с Лиззи. Но его невеста теперь вела жизнь затворницы. А Стюарт, живущий между адом и раем, вдали от обеих женщин – и той, которую любил, и той, которой обещался, – все откладывал и откладывал окончательное решение. Он знал, что Верити не уедет, не повидав еще раз Майкла, а тот сказал, что вернется в Фэрли-Парк никак не раньше, чем за неделю до Рождества.

Неделя до Рождества – отсчет пошел со вчерашнего дня. Что, если Верити уже встретилась с Майклом и уехала? Что, если не хочет, чтобы ее нашли? Чувство ложной безопасности, проистекающее оттого, что Стюарт знал: она вот-вот уедет навсегда.

Внезапно Стюарту отчаянно захотелось уехать из Лондона. Но министра финансов не оставишь просто так, без объяснения причин. Еще хуже, что по пути с Даунинг-стрит, где находилась контора «главного кнута»,[27] ему предстояло уладить спор между парламентариями, утвердить распорядок голосования и успокоить всех, кто был крайне обеспокоен позицией мистера Гладстона в отношений билля о Гомруле. Пусть знают: все под контролем.

К тому времени как Стюарт сумел поймать кеб, он уже сходил с ума от тревоги. Наверняка уже поздно! Но элементарная логика твердила ему, что мадам Дюран еще не уехала, потому что ее отставка вступает в силу только в конце месяца.

Сойдя с кеба возле вокзала, Стюарт купил наудачу леденцов из патоки.

Но леденцы, как и все, что он ел за последние две недели, показались ему безвкусными, как вата. Потеряв Верити, он потерял заодно и вновь обретенное чувство вкуса. И сожалел об этом. Боже, как сожалел!

Ему хотелось вновь наслаждаться вкусной едой. Пусть обед удивляет, сбивает с толку, даже берет его в плен! Да здравствует жизнь с ее опасностями, радостями и горестями. Он будет ими наслаждаться, пока жив.

И ею тоже.

Стюарт пытался примириться с жизнью. Плыви по течению – и все будет отлично. Ложь. Он не мог больше притворяться, когда понял, что Золушка и Верити Дюран – одна и та же женщина, которую он был обречен полюбить.

За окном его купе первого класса уплывали вдаль окрестности Лондона. С сигаретой в руке Стюарт провожал их невидящим взглядом. Он любил все просчитывать на три, а лучше на пять шагов вперед. Но он и понятия не имел, что будет делать, когда встретится сегодня с Верити. Что, если она не захочет иметь с ним ничего общего? И пуще того – что, если захочет?

Если Верити действительно ушла навсегда, она унесла с собой лучшую часть его души. С другой стороны, десятилетия ушли у Стюарта на то, чтобы сделать карьеру и завоевать достойную репутацию. Ему не сохранить ни того ни другого, если он сумеет вернуть эту женщину.

Стюарт выпустил кольцо дыма и стал наблюдать, как оно медленно тает в воздухе. Карьера, репутация – все это не важно. Он добрался до моста и обязательно перейдет на ту сторону. Лишь бы она была там. Лишь бы все еще была там.

Стюарт не посылал упредительной телеграммы, в душе опасаясь, что Верити сбежит, узнав о его приезде. Поэтому пришлось проделать пешком целую милю от деревни до поместья. Подходя к дому, он услышат звуки пианино – того самого, что послал слугам к Рождеству.

Когда Стюарту было лет пять, или даже меньше, его мать считалась респектабельной вдовой. Несколько месяцев они прожили в женском пансионе. В доме, которым заправляла старая дева с лошадиным лицом, всегда было темно и мрачно, за исключением вечеров, когда гостиная оживала, наполняясь звуками музыки и пением. Этим весельем они были обязаны древнему спинету – маленькому пианино, которое служило любителям музыки еще со времен сумасшедшего короля*.

Мать Стюарта согласилась сшить новые шторы на все окна в доме, чтобы старая дева давала ей уроки игры на пианино. Вскоре она бойко играла для сына и обитательниц пансиона знакомые с детства баллады и современные песенки, которым научилась от женщин на фабрике.

Но музыкальные вечера внезапно прекратились, когда мать застали в объятиях очередного любовника. Им пришлось переехать в совершенно ужасное место. Любовник исчез; мать часто плакала. А когда мальчик обнимал ее и спрашивал, почему она плачет, мать дрожащим голосом отвечала, что тоскует по пианино.

Парадная дверь была закрыта, и Стюарт прошел через незапертую дверь служебного входа. В людской играла музыка. Стюарт медлил, не решаясь войти. На минуту закрыл глаза. Лишь бы она была там!

Зал сверкал огнями. Людская не сильно изменилась со времен его детства. В те далекие дни маленький Стюарт каждый год ходил на рождественский бал к слугам. Обои были по-прежнему травянисто-зеленого цвета, пол покрывал все тот же светло-желтый ковер, так не гармонирующий со стенами.

Похоже, веселье было в разгаре. Повсюду висели гирлянды из лапника и венки из остролиста; была и елка, щедро украшенная свечками. Благоухание хвои и зелени смешивалось с ароматом пива и горячего сидра. Обеденный стол сдвинули к стене, и на нем высились горы холодных закусок. Поверхность стола украшали полосы ткани цветов герба Сомерсетов.

Слуги расхаживали в форменных платьях и ливреях, конюхи и садовники нарядились в свои лучшие воскресные костюмы. Лакей играл на пианино. В отсутствие хозяина миссис Бойс и мистер Прайор возглавляли «Большой марш» – процессия, пара за парой, шла в обход зала, то по прямой, то петляя. Здесь были и Роббинсы. Майкл с веточкой остролиста в лацкане куртки танцевал с девицей, у которой был такой вид, будто она не вполне понимала, что происходит. Шествие замыкали две пары хихикающих горничных – мужчин явно на всех не хватало.

Но ее здесь не было!

Стюарта заметили. И не успел он опомниться, как уже танцевал кадриль с миссис Бойс – главной среди женской прислуги. Мистер Прайор пригласил на танец миссис Роббинс. Она, хоть и вышла за бедного егеря, в глазах слуг все еще считалась леди.

Это был самый длинный танец в жизни Стюарта. Каким он был глупцом, что не пришел за ней раньше! Нужно при первой же возможности поговорить с Майклом и узнать, куда собиралась ехать мать.

Кадриль закончилась, и все захлопали в ладоши. Стюарт тоже аплодировал, сияя вымученной улыбкой. Потом отворилась дверь, и вошла Верити.

Мадам Дюран была без чепца – темно-золотые волосы уложены простым узлом на макушке. В отличие от других слуг она не надела ни форменного платья, ни «лучшего воскресного»: на ней красовалось очень скромное вечернее платье из кобальтово-синего бархата.

Платье вышло из моды лет десять назад; корсаж и подол без украшений, скромнейший вырез, открывающий взгляду два дюйма кожи под горлом. Даже пуританин, поборник нравственности, одобрил бы это платье. Высокий стоячий воротничок синего бархата, длинные, выше локтя, белые перчатки. Но для Стюарта Верити выглядела умопомрачительно.

В конце концов Золушка приехала на бал.

И Стюарт смог снова вздохнуть.

Разговоры смолкли; кружки с пивом замерли на полдороге. Симмонс, главный садовник, бросился к Верити, чтобы пригласить ее первым. Но путь ему заступил мистер Прайор, служащий куда более высокого ранга. Стюарт встал. Симмонс и Прайор отошли в сторону.

27

Главный парламентский партийный организатор.