Восхитительная

– Люди меняются, не так ли?

Майкл стоял достаточно близко, чтобы Верити смогла уловить запах его туалетной воды, которую она собственноручно изготовила для него, купив соснового масла у старого венгра-эмигранта в Манчестере. Тогда в ее жилище пахло как в лесу.

Майкл холодно взглянул на нее:

– Разумеется.

Впервые Верити смогла рассмотреть мистера Сомерсета при дневном свете в теплице.

Конечно, она избегала встречи. Но даже не принимая особых мер, в отсутствие прямого контакта кухарки и хозяина дома – который не был фанатично предан искусству и науке гастрономии, – они могли бы месяцами жить бок о бок, ни разу не увидев друг друга.

В церкви она видела в основном его затылок, все остальное закрывала так некстати расположенная колонна. Стюарт сидел возле кафедры, а она стояла далеко позади, в толпе других слуг – расстояние между ними составляли шестнадцать рядов скамей и вся социальная лестница классовой системы британского общества.

Теплица располагалась за домом, в комплексе с другими подсобными строениями – кухней, пивоварней, голубятней, – и отделялась от огорода самшитовой изгородью высотой почти в десять футов. Не то место, чтобы застать здесь слоняющегося без дела хозяина.

Но когда Верити подняла голову от расставленных на полках горшков с травами, Стюарт был всего в нескольких футах от нее, по другую сторону стеклянных панелей. Он медленно шел, зажав сигарету между средним и указательным пальцами.

Потом остановился, повернувшись к ней в профиль. Стюарт оказался более худым, чем она его помнила, и старше, чем он выглядел на снимке в газете, который, как сейчас поняла Верити, сделали лет десять назад. Под глазами залегли легкие тени. Лоб избороздили морщины. К углу губ от носа шла глубокая бороздка.

Везет некоторым любовникам – им выпадает счастье стариться вместе. Они со Стюартом состарились порознь. Он по-прежнему казался ей красивым. Верити лишь жалела, что ее не было рядом, когда на его лбу залегла первая морщинка; она бы гладила, целовала и лелеяла ее.

Через час он должен покинуть Фэрли-Парк, чтобы вернуться после Нового года. Но ее он здесь не застанет. К тому времени она устроится в Париже и начнет восхождение к вершинам вечной кулинарной славы.

Внезапно до нее дошло, что она находится в поле зрения Стюарта. Их разделяла только стеклянная стена, которую вымыли два дня назад. Верити поспешно отступила за высокую шпалеру, заросшую огуречными листьями. Движение выдало ее. Стюарт бросил взгляд в ее направлении, как только она скрылась за шпалерой.

Сердце Верити глухо стучало. Она видела его в просвете между листьями. Стюарт всматривался туда, где она стояла за шпалерой. Потом сделал шаг. Еще один. И еще.

Она узнала выражение его лица – желание под маской респектабельности. Не то кипящее огнем желание, которое она почувствовала в нем, едва он переступил порог ее комнаты в ту ночь в гостинице. Тем не менее это было желание, несомненное и вполне отчетливо выраженное.

Дыхание сделалось прерывистым. Сердце колотилось о грудную клетку, точно обитатель Бедлама, одержимый желанием вырваться на свободу. Ручки садовых ножниц впились в нежные места между пальцами, так крепко она их сжимала.

«Не хочу», – подумала она возмущенно, почти с озлоблением. Нельзя допустить, чтобы он стал человеком, который спутался с собственной кухаркой. С Берти все было по-другому. Их сближала любовь к еде. А что Стюарт знает о мадам Дюран? Что она спала с его братом. Легкодоступная женщина.

Его взгляд обежал теплицу и обнаружил дверь.

Нет, пожалуйста, только не сюда. Нельзя, чтобы он обнаружил ее лишь потому, что захотел рассмотреть эту потаскушку.

Стюарт снова уставился на нее. Что ему видно? Подол юбки? Оборка фартука? Подушечки пальцев, мертвой хваткой вцепившихся в шпалеру, чтобы ей не упасть? И почему, Бога ради, у него возникла блажь преследовать кухарку Берти?

Его рука взлетела вверх. Он глубоко затянулся сигаретой. Выдохнул дым сквозь зубы. Бросил жалкий окурок и растер его каблуком – жест крайнего волнения, как и стук ее сердца.

Несколько мгновений он стоял, глядя на землю, а когда поднял взгляд, он был совершенно непроницаем, как завешенная ставнями магазинная витрина после уличного бунта. А потом он ушел.

Почему она от него пряталась?

Стюарт мог бы придумать тысячу причин, но они ничего не объясняли. Единственное, что казалось правдоподобным, – она действительно безобразна, как дно ее любимой сковородки, и чурается незнакомых людей. Впрочем, какая разница, почему она так себя ведет. Вот почему он, Стюарт, пошел туда в надежде ее увидеть?

Он появился в теплице вовсе не случайно. Кухарка не выходила у него из головы с момента окончания похоронной службы, когда он вдруг догадался, что плачущая женщина из числа слуг, мимо которой он проходил, направляясь к выходу из церкви, и есть мадам Дюран собственной персоной. Она прижимала к лицу носовой платок, но он все равно видел, что ее щеки блестят от слез.

На мадам Дюран были белый чепец и черное платье – почти та же рабочая одежда, что и на других слугах. Но чем-то она выделялась из их толпы. Разворотом плеч, руками в перчатках.

И Стюарт отправился в теплицу. Когда они смотрели друг другу в лицо, стоя по разные стороны огуречной шпалеры, он почувствовал, как душу охватывает сладостное волнение. Именно то, чего он ждал. И застыл на месте.

Ему захотелось дотронуться до этой женщины. Пригвоздить к шпалере своим телом, вдыхая запах раздавленных зеленых листьев. Обнять ладонями лицо, чтобы внимательно изучить каждую черточку, понять, что же нашел в ней брат и что, невидимое глазу, тревожило его мысли и не давало заснуть.

Там, в жарком влажном воздухе теплицы, скрытый от любопытных глаз огуречными плетями и созревающими помидорами, он провел бы пальцами вдоль ее подбородка, погладил губы. Ему непременно захотелось бы раздвинуть эти губы большим пальцем, чтобы проверить, такая ли она сочная внутри, как поданный ею позавчера эскалоп?

А потом ему захотелось бы узнать ее на вкус. Наверное, мадам Дюран была теплой и сладкой, как ее крем-англез, в котором плавали островки бланманже. Прохладной и нежной, как желе из шампанского, поданное на ленч. А может быть, она была словно шоколад для человека, которому ни разу прежде не доводилось отведать тайны и коварства изобретенного ацтеками любовного снадобья?

В день приезда он не понял, что питает страстное влечение к мадам Дюран, потому что она просто оказалась под рукой и подхлестнула воспоминания о Золушке. На сей раз у него не было предлога. Он думал вовсе не о Золушке, а о женщине за шпалерой, которая умеет готовить блюда, пробуждающие в нем дикого зверя. Носок ее щегольской лакированной туфельки интриговал, потому что служил элегантным штрихом на общем весьма убогом фоне.

Но он напомнил себе, что сладострастию нет места в его жизни. Через два месяца он женится. Но даже не будь у него невесты и видов на супружескую жизнь, тесная дружба с кухаркой разрушила бы все принципы, которые он для себя установил. Он не забыл, кто он, не забыл и годы лишений, свалившиеся на мать из-за того, что отец счел возможным развлечься с женщиной, стоящей много ниже его на социальной лестнице.

Стюарт почти дошел до дома, когда ему навстречу вышла Лиззи, уже облаченная в дорожное платье. Она улыбнулась:

– Как хорошо, что вы здесь! Можем наконец выпить чаю.

Чай подали почти тотчас, едва Стюарт успел усесться в гостиной. К чаю предлагались маленькие печеньица золотистого цвета в форме морских ракушек. Их еще только вносили в гостиную, а Стюарт уже узнал запах – так благоухал носовой платок Берти, мгновенно сообразил он, но только теперь аромат звучал в полную силу. Словно слышишь вдалеке слабую мелодию – и вдруг во всю мощь вступает симфонический оркестр.

Аромат проник в сокровенные уголки души, воскрешая нечто давно забытое – солнце, тепло и смех, такой звонкий и чистый под голубыми небесами. Он и Берти плавают в ручье, где полно форели; Берти делает набросок, устроившись поддеревом, а сам Стюарт сидит на дереве и читает последний номер журнала «Мир мальчишки».