Страница 26 из 104
Я ухожу от Катерины. Ее дом стоит возле леса. Белочка подбегает ко мне и ждет орешка. Потом взбегает по моей ноге и смотрит большими доверчивыми глазами.
Я иду и думаю: какая старуха выйдет из меня? Какие старухи будут в двадцать первом веке?
Портрет Яниса исчез со стола.
– Вы помирились с курсом? – обрадовалась я.
– Янис женился, – ответила Виноградская, и ее губы мстительно сжимаются.
– А что бы вы хотели? – удивляюсь я. – Чтобы он с вами до старости в карты играл?
Катерина мрачно смотрит перед собой. Да. Она так хотела. Они были женаты духовно. У них были общие темы. Это не меньше, чем общие дети.
– Она москвичка? – спросила я.
Янис мог жениться из-за прописки. Ему надо было выживать.
– Нет. Латышка.
– Прекрасно! – Я радуюсь за Яниса. Значит, есть святые поляны на его нравственном поле. – А где он сейчас?
– Уехал в отпуск, – хмуро отвечает Катерина. Она как бы ничем не интересуется, но все знает.
Через две недели портрет снова появляется на столе.
– Янис разошелся? – спросила я.
– Утонул... – глухо проговорила Катерина, пронзая глазами невидимую точку.
Я онемела.
– Он побежал утром купаться и утонул, – продолжает Катерина. – Он побежал смывать ее поцелуи...
Позже я узнала: у Яниса в воде случился инфаркт. Он сначала умер, потом утонул. Или одновременно. Но Катерину не интересовал медицинский фактор. Она хотела, чтобы он умер – ЕЕ. Смыл поцелуи и чистым ушел из этой жизни. Ничьим. Никому не достался. Если не ей, то – никому.
Я смотрю на нее и не понимаю: неужели и в семьдесят продолжается эта извечная борьба за тело и душу?... Это значит, что старости – нет? Но тогда зачем изнашивается тело?...
Противостояние с курсом закончилось для Катерины инфарктом. Больницей. И отставкой. Ее препроводили на пенсию. Вместо профессорской ставки – пенсия в сто двадцать рублей. На эти деньги жить нельзя. Можно только не умереть с голоду.
– Я тебе сейчас что-то скажу, – таинственно сообщает Катерина. – Но это между нами.
Я киваю головой.
– Я слепну. Я почти ничего не вижу. Когда я зажигаю настольную лампу, то вижу только светящуюся точку. Представляю себе, что меня ждет. А может, не представляю.
Я молчу, потрясенная услышанным. У меня такое состояние, будто при мне машина сбила человека. Я тоже не представляю, как она будет жить: старая, нищая и слепая.
– Ну что замолчала? – окликнула меня Катерина. – Расстроилась? Я испортила тебе настроение? Терпеть не могу людей, которые складывают свои проблемы на других. Это невежливо и невоспитанно. Я недавно видела на жене (она называет фамилию) брючный костюмчик. Очень удобно. Как ты думаешь, мне пойдет?
– Пойдет, – механически отвечаю я.
– Давай купим и мне. В комиссионке. Красненький.
– Лучше зелененький, – механически отзываюсь я.
– Тогда зелененький.
Бедная моя Катерина. Она меня отвлекает, не хочет огорчать. Она гордая и боится выглядеть униженной.
– Как Володя? Ты не знаешь? – спрашивает Катерина, уводя меня подальше от своей судьбы.
Володя и Женя – два ее любимца со старого курса. Они подавали большие надежды и выполнили их. Оба состоялись. Катерина гордится, как будто это ее родные дети.
Но детям не до Катерины. Из юношей и девушек все давно стали дядьками и тетками. Надо кормить семьи. Зарабатывать. Светлая заря – Мастер Катерина Виноградская отдалилась, «как сон, как утренний туман». Подступила грубая жизнь.
– Пошли за скибкой сена, – с упреком качает она головой. – А раньше все здесь сидели. Скоро Новый год. Неужели мне никто не позвонит?...
Я возвращаюсь домой. Сажусь на телефон и всех обзваниваю. Я говорю так: «Новый год встречаете, где хотите. А на старый Новый год, в ночь с тринадцатого на четырнадцатое, собираемся у Катерины. Принесешь выпить».
Другому говорю: «Принесешь фрукты».
Себе я оставляю горячее блюдо, поскольку это самое хлопотное.
Катерине я ничего не рассказываю. Я прихожу к ней первая, с кастрюлей в сумке и с вечерним платьем в отдельном пакете.
Катерина сидит, вдвинувшись глубоко в диван, смотрит перед собой с напряженным выражением, как будто терпит боль.
– Боже мой! – говорит она. – Неужели я умру?
Я жду своих, вернее, наших. Должен прийти Игрек, который недавно разошелся с женой. Может быть, затеять с ним трудную любовь? Он талантливый и модный. По его сценариям ставят ведущие режиссеры. Я надеваю вечернее платье до полу (подарок богатой итальянки), и во мне все дрожит от нетерпения, как у шестнадцатилетней девчонки, пришедшей на танцы.
– Неужели я умру?... – глухо вопрошает Катерина.
– Катерина Николаевна, вспомните, кто были ваши друзья...
Она подняла на меня полуслепые глаза.
– Маяковский, Есенин, – напомнила я. – Где они все?
Они ушли из жизни сорок лет назад. А Катерина – здесь. Старая, но живая.
Если меня послушать, получается: пора и честь знать. Я, конечно, так не думаю. Но я не понимаю, почему она так держится за свою жизнь?
Слава, любовь, здоровье – все позади. Впереди – ничего. А настоящее – одинокая больная старость. Можно жить и до ста лет, однако зачем?
Так я думала в тридцать шесть лет, в вечернем платье, в ожидании любви. Сейчас я думаю по-другому. Просто жить – это и есть смысл и счастье.
Звонок в дверь. Появились Лариска и Быкомазов. Лариска тут же надевает передник и начинает накрывать на стол. А Быкомазов чинит замки и задвижки. Стучит молотком, который он принес с собой. В интервале получаса собираются еще шесть человек. Всего десять.
Катерина не догадывается, что это я их позвала. Она думает: все как было. Ее ученики не могут без нее, а она – без них.
Все усаживаются за стол, и начинаются тосты. За Катерину. Только за нее. Она слушает и верит каждому слову. Да, она свет в окне. Да, она легенда, вечная Женщина. Она талантливая, красивая и теплая, таких сейчас не делают. Молодость – не вечное добро. А талант и доброта – навеки. Это Божий дар. Катерина – поцелована Богом. Пусть не самая молодая, но самая божественная.
Звонок в дверь. Пришел Игрек. Сел за стол возле Катерины. Мои силовые линии тянутся к нему, как к магниту. Он улавливает и постоянно ко мне оборачивается. Он думает, что это он сам оборачивается. А на самом деле – это я его тяну.
Катерина льнет к Игреку, как бездомный щенок.
– Мне плохо, – открыто жалуется она. – Утешьте меня, утешьте...
В Переделкине она жила рядом с землей и травой, а здесь висит между небом и землей. Не чует землю под ногами. Только кошки и окно самоубийцы. Утешьте меня, утешьте...
– Милая моя, – говорит ей Игрек. – Милая моя...
И это все.
Игрек приглашает меня танцевать.
Мы танцуем. Игрек уже выпил. Он выше меня, и я вижу его ноздри, широкие, как ворота. Он трагически смотрит перед собой и говорит:
– Я не могу тебя любить, потому что я уже люблю другую женщину. Свою жену.
Это та самая жена, с которой он развелся. Сначала довел ее до развода, а теперь страдает.
– Не можешь – не надо, – отвечаю я легким голосом. Трудная любовь отменяется. Буду любить своих близких, свои замыслы и своего мастера Катерину Виноградскую.
Мы все в этот вечер принадлежим только ей, хотим, чтобы она купалась в нашем внимании. И это удавалось до тех пор, пока Игрек не спросил:
– Можно я похвалюсь?
И стал рассказывать свой новый сценарий, безумно интересный. Он пересказывал целые сцены, я задыхалась от точности его диалогов. Мы все сидели, сбившись вокруг Катерины, как на групповой фотографии. Рядом с Катериной. Но не с ней.
Мы слушали Игрека, и наша жизнь манила нас вперед. Время цветения прошло. Наши цветы превратились в завязи, а завязи в плоды. Нас ждала слава и скибка сена...
Расходились поздно, вернее, рано. Скоро утро.
Игрек идет меня провожать. Рядом с домом лес. Мы останавливаемся возле дерева и целуемся страстно и яростно, как могут целоваться молодые и нетрезвые люди.