Клон-кадр

Так делается везде, но не здесь. Не у Ролана Факинберга. Ему интереснее сломать, подчинить. Думаю, передача с Владиславом стала его любимой за все время. Потому что улыбчивые покорные дебилы с некоторых пор начали всем приедаться. И ему, и зрителям. Этот глупый толстун Владислав был как раз тем, что ему требовалось на тот момент. Той мутной водичкой, без присутствия (время от времени) которой не обходится ни один настоящий омут или замут.

Со скрипом поворачиваю голову на девяносто градусов в сторону джанки. К моему вящему удивлению, он смотрит не в телевизор, а на меня.

О джанки: у него безумные глаза цвета металлик (цвета того «хаммера» возле журfuckа), поношенная курточка с капюшоном (капюшон — навис над глазами металлик, заменяя прическу), рваные кеды и скам-штаны того же фасона, что и у меня, только раз в пять старше и поношеннее. Держу пари — в свое время их переносила вся кислотная коммуна Москвы, пока он не спи…дил их в состоянии сильного наркотического опьянения из какого-нибудь пропитанного амфетаминами сквота в спальном районе на «-но».

Еще о джанки: из нижней части его лица произрастает огромная черная борода, десятисантиметровым клином выделяющаяся из общей застарелой небритости от уха до уха. Борода растет как-то криво, в разных направлениях, так что изначально кажется, что бороды — две.

— Я хочу показать тебе буддизм, — говорит мне джанки.

У него то самое шаткое состояние, которое балансирует между приходом и отходняками, причем, судя по его виду (а также по тому, что вместо того чтобы пойти и догнаться, он стоит здесь и заряжает незнакомому человеку какую-то отвлеченную х…ню), денег на догонку у него явно нет. Думаю, у него нет денег даже на метро. Опустившийся нарыв на теле Большого Города. Урбанистический фрик, каких много.

Принимаю решение: если он попросит денег за свой буддизм (а он обязательно попросит денег за свой буддизм), отсыплю ему пару бумажек из заднего кармана. Так, чтобы хватило на дозняк. А может, поеду вместе с ним и вырублю себе. Хотя я не знаю, можно ли нюхать фен через сломанный нос. Наверное, можно, хотя я бы с большим удовольствием понюхал кокса: как-никак, это анестезия для носоглотки, а моей носоглотке анестезия сейчас вовсе не помешала бы.

— Да, чувак. Уверен, ты все понимаешь в этой жизни. Показывай.

Джанки достает из кармана коробок спичек, вытаскивает из него две, закрывает коробок и устанавливает спички по углам, воткнув между крышкой и корпусом серными головками вверх. Теперь они похожи на рога улитки или на антенны какого-то галлюциногенного квадратного жука из чьего-то бэд-трипа.

Я знаю, что последует за этим. Всякие удолбанные умники показывали мне эту шутку тысячу раз. Но пусть все идет, как идет.

— Выбирай, — говорит он. — Одну из двух. Только думай как следует. Не наугад.

Я делаю вид, что думаю. На экране (экран теперь — слева от меня) красный Владислав звучно блюет в тазик, рядом — голая ассистентка, готовая унести блевотину, как только он отрыгнет последнее из убийственных ощущений.

— Ты должен понять, какая из спичек тебе ближе, — разъясняет утонченно-уторченный упырь. — Ты должен абстрагироваться от всего внешнего и понять, какая из спичек — твоя. И почему она твоя.

Я закрываю глаза и думаю о том, что как-то уж все непонятно получается. Мимолетный (штрихами) портрет меня сегодняшнего: тупо хожу по городу, встречаюсь со знакомыми и незнакомыми людьми, захожу в какие-то галимые полые небоскребы, карабкаюсь в них по бесконечным лестницам, пялюсь в витрины магазинов видеотехники, собираюсь заработать пять тысяч баксов на дебильном репортаже о дебильном же шоу. Глупо как-то. Беспонтово. Я пришел однозначно не туда, куда хотел («зачем ты пришел сюда, парень?»), но главная проблема теперь — выяснить, а куда именно я хотел. И хотел ли вообще.

Первый раз такую штуку со спичками мне показал мой друг Рак. Нам тогда было лет по девятнадцать-двадцать. Мы много пили, играли (плохо) на сильно примоченных гитарах, ходили на ужасные концерты и мечтали учинить в Москве альтернативный взрыв. Рак, помимо всего прочего, увлекался психологией и метафизикой — забивал себе голову всякой абстрактно-муторной пое…енью вроде Гро-фа и Хаксли, ходил на какие-то семинары по правильному дыханию и все такое прочее, а потом решил открыть для себя новый мир, съел чересчур много кислоты и все понял (я хочу сказать: вообще все. Во всяком случае, именно так он теперь утверждал).

Готов спорить — у человека, который сейчас стоит передо мной, держит трясущимися руками коробок со спичками и грузит меня всякой заумной шнягой, символизирующей образ мысли всех оборванцев, любящих сложно объяснять примитивные вещи, — у этого человека такая же биография. Разница только в деталях. Нынешнее местонахождение Рака — деревня в ста километрах от Москвы, где он в обществе любящей родни проходит курс реабилитации после психиатрического отделения наркологической клиники, разговаривает о психологических практиках с лошадьми и коровами и пьет вонючее парное молоко, про себя думая о единении с природой и имитируя успешное выздоровление. Местонахождение моего собеседника: Москва, проспект Мира, напротив витрины магазина видеотехники. Такой же немытой, как он сам.

— Эта спичка, — говорю я и тыкаю в ту, что справа. Доходяга качает головой:

— Нет. Я хочу, чтобы ты еще подумал. Это очень важный выбор.

— О'кей. — Я еще с полминуты изображаю видимость мысли (даже закрыв глаза для вящей убедительности) и повторно оглашаю свое решение. — Да, та самая.

— Ты уверен? — переспрашивает доходяга. — Ты уверен в том, что это именно твоя спичка?

— Да уверен, блин. — Ситуация начинает меня доставать. Даже по сравнению с сонмом кислотных отщепенцев из моей биографии этот парень какой-то совсем уж дотошный. Зря я вообще ввязался в диалог, надо было сразу послать его на х… Хотя в принципе послать нах… — это как учиться: я имею в виду, никогда не поздно.

— Это очень важно, — продолжает он, подняв кривой указательный палец с намечающимся артритом. Указательный палец: тычет прямо в небо, если допустить, что небо начинается сразу после земли. Так, кстати, тоже утверждали излишне одухотворенные умники из моей биографии. Уже не помню, кто именно.

Излишняя одухотворенность: вещь, которая всегда поворачивается к вам жопой. Я хочу сказать: сначала вас от нее прет, но, если вы идете у нее на поводу, рано или поздно мир становится слишком простым, тесным и неодухотворенным для вашего искусственно раскачанного, как на стероидах, эго. Тогда у вас есть хорошие шансы стать таким, как мой собеседник, потому что все попытки создания своего собственного, достаточно одухотворенного мира заканчиваются обычно именно так. Но стоп! — хватит, не хочу никого грузить.

— Ты зае…ал, — говорю я — Я уже выбрал свою спичку. Если ты по каким-то причинам хочешь, чтобы я выбрал другую, так и скажи.

— Это неправильный подход, — снова начинает удолбок. — Если эта спичка — твоя, ты не должен давать мне возможность влиять на твое решение. Ты должен просто послать меня на х…

— Иди на х… Иди на х…, или, блядь, я сейчас разобью твоим тощим телом эту сраную витрину вместе со всеми телевизорами.

— Вот, теперь я понял, что это действительно твоя спичка и твой выбор, — загундосил торчок. Честное слово, это уже было просто смешно, и я боялся засмеяться: мне нельзя было смеяться, я не хотел, чтобы моя только-только начавшая срастаться губа снова разошлась по швам.

— А теперь, — продолжил торч, снова ткнув пальцем в небо, — подожги обе спички.

Я нашарил в кармане зажигалку «Федор», извлек ее наружу. Чиркнул, поджег. По очереди. Получились горящие улиточьи рога.

В ту же секунду удолбок задул обе. Они всегда так делали. Я начинаю понимать, что весь сегодняшний день суть экскурс в мою прошлую жизнь. В то, из чего она когда-то состояла. Старые воспоминания, фразы, оброненные всякими психами на протяжении дня, татуировки на хилых бицепсах — все это только для того, чтобы я не забывал, когда я так хочу, так мечтаю забыть. Зачем???