Антитело

Настя переступила с ноги на ногу и нахмурилась. Отняла трубку от уха и снова нажала кнопку.

— Что-то не так?

— Связи нет. Аппарат выключен или находится вне зоны действия сети. Вот опять! Черт!

— Что это значит?

— Не знаю. Может, батарейки сели.

— А он может позвонить тебе сам?

— Да. Он звонил.

— Ну что ж — тогда будем ждать.

Настя села на стул и обхватила руками голову. Знахарка погладила ее по волосам.

— Федор приедет завтра утром. Приходи.

Девушка кивнула.

— Позвони мне, если что-то случится. Я буду дома.

— Да.

Знахарка ушла, а Настя еще долго сидела за столом, глядя на чашки с остывшим чаем и промокая салфеткой слезы. За окном раскатисто прогрохотало. Она думала о надежде. О том, что настоящее предательство по отношению к Глебу — это потерять надежду. Она уже сделала это один раз, но больше такого не будет. Теперь она не одна. Вместе они что-нибудь придумают. Непременно. Обязательно.

Глеб вошел в дом и закрыл за собой дверь. Его трясло от холода, зубы клацали, не попадая один на другой. Он ругал себя последними словами за слабость. Не хватало теперь и ему заболеть. Да еще так глупо. Растирая побелевшие руки, он направился на кухню.

«Нужно выпить чего-нибудь горячего. Чаю».

В проеме двери, ведущей к комнатам первого этажа, маячил темный силуэт дяди. Тот сидел на полу у входа в комнату дочери. Услыхав шаги, он обернулся.

— Глеб! Подойди…

Приступ кашля оборвал его на полуслове.

— Подойди сюда. Пожалуйста.

Глеб взял со стола медицинскую маску и пошел к нему, гадая, что еще могло произойти. Дядя указал ему перед собой.

Из динамиков магнитолы продолжала звучать все та же, набившая оскомину, сказка:

Земля успела оттаять, но места, где сидела Морра, были видны. Трава там побурела. Он знал, что если Морра просидит на одном месте больше часа, там уже никогда ничего не вырастет.

Посреди комнаты, сжимая в руках Моню, на полу сидела Аленка. Волосы у девочки на голове шевелились, будто живые. Они вытягивались параллельно полу длинными прядями, покачивались и извивались. Вот она провела по ним рукой, убирая в сторону, и они мгновенным движением обвились вокруг предплечья змеиными кольцами. На шее плюшевого слона красовалась красная лента. Девочка подняла глаза и увидела Глеба.

— Привет.

— Привет.

— Смотри, какой Моня красивый!

— Очень красивый.

Глеб понял, что боится ее. Почувствовал, что вот-вот готов закричать и броситься вон из комнаты, лишь бы не видеть этого. Безумие. Сама Аленка, казалось, совершенно не замечала того, что с ней происходит. Он сделал движение в сторону, но девочка подняла руку, останавливая его. Глеб застыл на месте.

— Я больше не боюсь.

— Чего?

— Чудовищ. Снов.

— Да?

— Да. Мне стали сниться интересные сны. Сегодня я была в лесу. Летала между деревьев в темноте, как колдунья из книжки. Там было много зверей. Они бежали за мной. Я наверху, а они — внизу. А потом мы оказались на поле, и они стали бегать кругами. Такие глупые!

К горлу снова подступила тошнота. Разрытая волками могила появилась перед глазами, только теперь на самом ее краю сидела Аленка. Маленькая девочка с плюшевым слоном в руках.

— А что еще они делали?

— Копали землю.

— Зачем?

— Я же сказала — они глупые!

Глеб хотел еще спросить про зверей, но, заметив заинтересованный взгляд дяди, промолчал. Он сам не знал почему, но решил не говорить про свою страшную находку на поле. И вообще ничего не говорить. Аленка сидела перед ним, а внутри к горлу поднималась теплая удушающая волна. Ему пришлось сжать зубы, чтобы подавить ее.

«Ничего страшного. Это шок. Пройдет»

Но не проходило. Перед Глебом сидела, возможно, настоящая виновница происходящего. Наивный ребенок, сжимающий своего плюшевого слона, улыбающийся им всем — паук в центре невидимой паутины. Ужасная мысль, но отмахнуться от нее, глядя, как плавают в неподвижном воздухе волосы, слушая ее слова, было невозможно.

«Она маленькая девочка. Она не может отвечать… Или может? То, что происходит с нами, творится помимо ее воли. Но не вопреки ей. Не вопреки».

Глеб моргнул, сбрасывая оцепенение.

— Алена, ты можешь управлять своими снами?

— Управлять?

— Ну да. Что-нибудь поменять. Сделать по-своему.

— Не знаю. Я не пробовала.

Девочка смотрела на него с сомнением, пытаясь решить — шутит он или нет.

— А разве так можно?

— Ты дрожишь, — заметил дядя. — С тобой все в порядке?

— В порядке. Замерз на улице.

— Ты должен быть осторожнее.

— Ничего. Сейчас выпью горячего чая и согреюсь.

— Ты можешь простудиться, и станешь, как мы! — добавила девочка.

— Не стану! Таким, как вы — не стану!

Повисла тишина. Дядя и Аленка уставились на него: она — удивленно, он — настороженно. Глеб опустил глаза, стараясь удержать внутри подступающую ярость.

— А почему ты кричишь?

Глеб взглянул на дядю.

— Пойду на кухню. Отогреюсь.

— Давай.

Уходя, он успел услышать, как Аленка спросила:

— А почему Глеб на меня разозлился?

Он остановился, ожидая, что ответит дядя. Медленно ползли секунды, ладони непроизвольно сжались в кулаки.

— Он не злится. Он просто замерз и устал.

— Нет, злится!

— Посиди немного, милая. Я сейчас приду.

Из комнаты снова донесся его хриплый кашель. Глеб качнулся с пятки на носок и не спеша пошел на кухню.

Через несколько минут там появился дядя.

— Ты чего раскричался-то? Ребенка напугал.

Глеб посмотрел на него поверх чашки и демонстративно надел маску. Он почти с удовольствием наблюдал, как дядя нервничает, как тяжело садится на стул.

— А она вас не пугает?

— Она — моя дочь. Что бы с ней и с нами не случилось, она ей останется. Понятно?

— А чего ж непонятного-то? Все ясно. Но вы бы приглядывали за ней. Не за мной — за ней.

— Я с ней все время. Она просто сидит и играет. И все. Она уже несколько дней из комнаты не выходит.

— Не думаю, что ей это нужно.

— Ты о чем?

— Ладно. Не важно. Устал я что-то.

Глеб поднялся из-за стола.

— Пойду, полежу у себя.

Он вышел, оставив дядю сидеть за столом.

Настин номер не отвечал. Вообще ничего не работало. Сотовая сеть исчезла, будто ее и не было. И радио молчало. Глеб лежал на кровати и тупо смотрел в книгу, едва ли понимая, что читает. В голове у него крутились разрозненные мысли, но все они неизменно возвращались к Аленке, сидящей на полу и ее волосам.

Он ждал этого, и это повторилось. Ночные страхи вернулись, вместе с тихими шорохами и скрипами. Глеб лежал с открытыми глазами, спрятавшись за воображаемым сундуком. Теперь тот уже не казался забавным изобретением, остроумной ловушкой страхов. Теперь он сам сделался чудовищем. Глеб не мог объяснить для себя причину этого, но средство помощи медленно превращалась в ловушку для него самого.

Он боялся закрыть глаза. Стоило сделать это, как перед ним возникал образ Иры и Аленки, стоящих на поле, возле края огромной могилы. Девочка сидела у матери на руках и улыбалась ему. С пасмурного неба слетал ветер и теребил им волосы. Лицо Иры покрывали большие бледные язвы. Они росли, кожа на лице сморщивалась и облезала, обнажая розовые мышцы. Одежда истлевала, теряя цвет и фактуру. Процесс разложения происходил захватывающе быстро. Мышцы темнели и растворялись, белесыми испарениями поднимаясь в холодный воздух. Скелет Иры, по прежнему, прижимал к себе дочь, а та сидела у него на руках — живая и здоровая, обнимала его за шею, прижималась щекой к холодной кости. И улыбалась — весело, даже кокетливо.

Глеб открывал глаза, раз за разом прогоняя их, загоняя в свой сундук, но они возвращались — снова и снова. Несколько раз ему казалось, что девочка подмигивает, демонстративно нежно и томно, прижимаясь к мертвому остову матери. Словно довольный вампир, удовлетворивший прихоть.