Ковентри возрождается

СЬЮ ТАУНСЕНД

Ковентри возрождается

ПОВЕСТЬ О ДВУХ ГОРОДАХ

Посвящается Джефри Страчану — он знает почему

1. ВЧЕРА Я УБИЛА ЧЕЛОВЕКА

Есть два обстоятельства, о которых я должна сразу же вам сообщить: во-первых, я очень красива, во-вторых, я вчера убила человека по имени Джеральд Фокс. И то, и другое — игра случая. Родители мои некрасивы. Отец похож на теннисный мяч, лысый и круглый, а мать имеет невероятное сходство с пилой для хлеба — тоже тонкая, зубастая, а язык — как бритва. Я никогда их особенно не любила, подозреваю, что они меня тоже.

А Джеральда Фокса я не настолько любила или ненавидела, чтобы его убивать.

Зато я люблю своего брата Сидни и знаю, что он меня тоже любит. Мы вместе смеемся над Теннисным Мячом и Хлебной Пилой. Сидни женат на унылой женщине по имени Руфь. Прежде чем заговорить, Руфь вздыхает, а сказав, что хотела, вздыхает снова. Вздохи у нее вместо знаков препинания. Сидни от жены просто голову потерял; ее меланхоличность очень возбуждает его. Детей у них нет, да они их и не хотят. Руфь говорит, что жизнь слишком уж пугает ее, а Сидни не хочет ни с кем делить перепуганную Руфь. Если погода жаркая, они занимаются любовью семь раз в неделю, а то и чаще, а когда уезжают за границу, то редко выходят из номера в гостинице. О своей семейной жизни Сидни рассказывает мне почти все, проявляя при этом необыкновенную стыдливость, как только речь заходит о деньгах. «Нет, нет, не надо об этом», — с содроганием говорит он, наотрез отказываясь обсуждать финансовые вопросы.

Он тоже живет в городе, где мы оба родились, и работает управляющим в магазине электротоваров; он большой мастер навязывать фотоаппараты, проигрыватели компакт-дисков и портативные цветные телевизоры людям, которым все это не по карману. Работа у Сидни ладится, потому что он, как и я, красив. У него такая улыбка, что покупатели не в силах устоять. Их завораживает глубина его темно-карих глаз и пушистость его длинных ресниц. Подписывая кредитное обязательство, они любуются его руками. Когда он говорит, что тот предмет длительного пользования, который им так нужен и который они только что оплатили, будет доставлен лишь недели через две, они пропускают это мимо ушей. Забыв обо всем на свете, они внимают его берущему за душу, вкрадчивому голосу с пленительной хрипотцой. Из магазина они уходят ошеломленные. Одна женщина все махала Сидни рукой, пятясь к дверям, и в конце концов угодила прямиком на багажник мотоцикла; тот провез ее ярдов пятнадцать, а потом сбросил в кювет. Все, кто был в магазине, выбежали ей на помощь, но только не Сидни: он остался охранять выручку.

У Сидни очень холодное сердце. Сам он никогда не страдал, и его раздражают страдания других людей. Он отказался смотреть новости по телевизору «с тех пор, как там без конца стали показывать этих проклятых голодающих». Однажды я спросила у него, чего бы ему в жизни хотелось. «Ничего, — ответил он, — у меня уже есть все». Ему тогда было тридцать два. Я спросила: «Но что же ты будешь делать дальше, в оставшиеся до смерти годы?» Он засмеялся и сказал: «Зарабатывать деньги, да побольше, и покупать на них вещи, да побольше». Мой брат невыносимо практичен. Он не знает, что вчера я убила человека. Сейчас он отдыхает на вилле в Португалии, в провинции Алгарви, и не подходит к телефону.

Сидни — единственный в мире человек, который не будет шокирован тем, что меня ищет полиция. Мой брат — человек отнюдь не строгих правил, и я почти рада этому: такие люди — большое утешение в трудные минуты.

У меня необычное имя: Ковентри. В день, когда я родилась, мой отец как раз был в Ковентри. Он привез грузовик песку к месту бомбежки. «Слава Богу, что его не послали в какой-нибудь Гигглзуик», — повторяла моя мать не меньше трех раз в неделю. Ничего более похожего на шутку она не сказала за всю свою жизнь.

Сидни тоже назвали в честь города: отец увидел в журнале «Всякая всячина» фотографию моста через сиднейскую гавань и влюбился в него. Он знал и его вес, и длину, и даже как часто его красят.

Когда я подросла, я долго ломала голову: с чего это он нас так окрестил? Глядя на отца холодными глазами подростка, я видела, что он одуряюще скучен и начисто лишен фантазии.

Само собой, мы с Сидни всегда ненавидели свои имена. Я мечтала о каком-нибудь бесцветном имени — вроде Пат, Сьюзен или Энн, а Сидни хотел, чтобы его звали Стив. Впрочем, каждый мужчина, из тех, кого я знаю, всегда хотел, чтобы его звали Стив.

Так вот. У меня необыкновенное лицо, тело и имя, но, к несчастью, я вполне обыкновенная женщина, без каких-либо заметных талантов, без влиятельных родственников, без дипломов, без какого бы то ни было опыта работы и без собственных средств. Вчера у меня был муж и двое детей-подростков. Сегодня я одна, я в Лондоне, я спасаюсь бегством, и у меня нет с собой сумочки.

2. ВЕЧЕР В ПИВНОМ БАРЕ

Они давно сидели в пивном баре, Ковентри Дейкин и ее подруги. Дело происходило в понедельник вечером. Ковентри было совсем невесело. Когда она уходила из дома, ее муж Дерек повысил на нее голос. Сам он направлялся на Ежегодное Пленарное собрание Общества любителей черепах и считал, что Ковентри должна посидеть с детьми.

— Но, Дерек, им уже шестнадцать и семнадцать лет, вполне можно оставить их одних, — прошептала Ковентри.

— А что, если к нам вдруг ворвется шайка хулиганов, изобьет до смерти Джона и изнасилует Мэри? — зашипел Дерек.

Оба они считали, что в присутствии детей спорить нельзя, поэтому ушли препираться в сарай для черепах. Снаружи быстро темнело. Во время последней тирады Дерек сорвал с грядки кустик салата и теперь, аккуратно отщипывая листья, скармливал их своим любимым черепахам. Ковентри слышала, как щелкали друг о друга их панцири, когда они устремились к его руке.

— Но, Дерек, у нас и в помине нет хулиганских шаек, — сказала она.

— Эти бандиты имеют машины, Ковентри. Они приезжают из густо населенных кварталов и выбирают богатые дома на окраине.

— Да ведь у нас скромный муниципальный район, Дерек.

— Но мы же собираемся купить собственный дом, так?

— И откуда пяток хулиганов, набившихся в машину, узнает об этом?

— Да по дверям и окнам георгианской эпохи, которыми я заменил прежние. Но если тебе непременно хочется оставить Джона и Мэри одних, без всякой защиты, то, пожалуйста. Иди гуляй со своими вульгарными подружками.

Ковентри не стала защищать подруг, потому что они и впрямь были вульгарны.

— Мне, во всяком случае, претит мысль о том, что ты сидишь в пивной.

Он надулся; в темноте Ковентри видела его выпяченную нижнюю губу.

— А ты гони эту мысль. Сосредоточься на своих скользких черепахах. — Она почти кричала.

— Черепахи вовсе не скользкие, и ты бы это знала, если б заставила себя потрогать хоть одну.

Между мужем и женой повисло долгое молчание, нарушавшееся лишь на удивление громким хрустом, который издавали пирующие черепахи. От нечего делать Ковентри принялась читать их имена, которые Дерек каллиграфически вывел светящейся краской на панцире у каждой особи: Руфь, Наоми, Иаков и Иов.

— А разве им еще не пора впадать в спячку? — спросила она у мужа.

Это было больное место. Уже прошло несколько морозных дней, но Дерек все оттягивал горестный миг. По правде говоря, он очень скучал по черепахам в долгие зимние месяцы.

— Предоставь мне решить, когда именно им пора впадать в спячку, хорошо? — сказал Дерек. А про себя подумал: «Надо завтра по дороге с работы прихватить соломы».

Дерек волновался за своих любимцев. Очередное катастрофически неудачное лето совсем отбило у них аппетит, подкожного жира почти не осталось, и шансы на то, что они очнутся после долгого зимнего сна, очень сократились. Он попытался было кормить черепах насильно, но перестал, когда у них появились явные признаки душевной угнетенности. Теперь он ежедневно их взвешивал, записывая вес каждой в специальную тетрадь. Он винил себя в том, что раньше не заметил их истощения, хотя как он мог его распознать сквозь толстые панцири, он и сам не знал. У него же не рентгеновский аппарат вместо глаз, правда?