Владычица Хан-Гилена

Она ринулась вперед. Проход покато уходил вниз. Иногда он петлял, иногда в нем попадалась дверь, скрывавшая за собой тень. Элиан не сворачивала, потому что не могла этого сделать. Некая воля — ее ли, чужая ли? — влекла ее все дальше и дальше.

Перед ней выросла стена с дверью, которая открылась при первом же прикосновении. Свет за ней оказался еще более тусклым, чем сумерки в дождливый день. Перед Элиан простирался дикий край под низкими небесами. При свете солнца он был бы очень красивым: поле и лес, гора и зеленая долина, лежащая у подножия горного хребта. Таков, должно быть, Янон, где Мирейн впервые стал королем.

Тело Элиан изменилось. Она распростерла широкие зеленые крылья. Внезапный порыв ветра подхватил ее и поднял; она стрелой полетела вперед, разливая в воздухе звуки песни.

Под ней простирался серый край. Она обгоняла сам ветер, она обгоняла даже собственную песню. Вдали вырисовывались горы, словно стена мира. Элиан с пением понеслась к ним, взмахнула крыльями и воспарила над этими черными пиками, лишь слегка задев их перьями на своей огненной груди.

Она бросилась вниз, вдоль бесконечного воздушного склона в зеленую впадину, освещенную слабым светом зари: там было озеро и островок, разрушенный зал и каменный пол, наполовину освещенный рассветом, наполовину скрытый ночной тьмой.

Босые человеческие ноги коснулись травы. Их прикрывала зеленая туника. В кругу лежало одинокое тело, черные волосы разметались по светлому камню.

Элиан медленно приблизилась. Когда ее нога ступила на мощеный пол, он засветился ярким, но не обжигающим огнем. Из него поднялась чья-то тень. Женщина-ночь в платье, сотканном из рассвета, преградила путь.

Элиан застыла. Женщина была прекрасна, но не человеческой красотой. Она была слишком величественна, слишком холодна и ужасна. Голос ее, бескровный и чистый, звенел, как ледяной ветер, скользящий по льду, как струны арфы.

— Если ты обладаешь мудростью, не подходи ближе.

Элиан не чувствовала ни мудрости, ни страха. Она попыталась сделать шаг. Женщина не двинулась, но произнесла:

— Ты хочешь взять то, что принадлежит мне. Он разбудил меня, он обладал мною. А теперь он платит. Все, что принадлежало ему, я забрала себе. И все, что называлось его силой, я сделала своим достоянием.

— Но, — возразила Элиан, — он разбудил тебя, чтобы спасти меня. Просто верни его назад таким, каким он был, и ты сможешь получить меня взамен.

— Я не торгуюсь, — сказала дама ночи. Тело Элиан обмякло, но тотчас же снова напряглось. — Тогда отдай его мне. — Почему? — Потому что он мой. — Теперь он — мой.

Элиан проворно ступила в сторону. Казалось, женщина даже не шевельнулась, но оказалась рядом. В порыве отчаянной смелости Элиан ринулась на нее.

Но пошатнулась и упала на камни, встретив лишь воздух. Мирейн по-прежнему лежал без признаков жизни. Элиан обняла его, прижала к своей груди, принялась укачивать.

Над ней нависла тень — женщина-заря в платье, сотканном из ночи, Элиан смотрела на нее без удивления или благоговения, с бесконечной усталостью.

Красота этой женщины была величественной, ужасающей, но не холодной, голос ее звучал до боли чисто и даже тепло, как низкие звуки флейты. И тем не менее это была та же самая женщина. Рассвет и ночь были единым целым, двумя ликами одной силы.

Элиан отбросила эти мысли. Опять искушение. Здесь это означает только ее смерть, а следовательно, и смерть Мирейна. Руки Элиан крепче сжали тело любимого.

— Он мой, — сказала дама рассвета, — и останется моим. Если только… Элиан в мучительной надежде затаила дыхание. — Если только ты не заплатишь свою собственную цену.

— Все что угодно! — вскричала Элиан. — Не торопись, дитя земли. Я ведь не торгуюсь. Цены здесь назначаются богами, а не мною, и речь идет о цене спасения одной человеческой жизни. Если, конечно, ты заплатишь ее. — Только назови, и это будет твоим. Дама рассвета взглянула на нее с некоторой долей жалости.

— Название очень простое. Это ты сама. Элиан ошарашенно заморгала. — Вернее, твоя сущность. То, что делает тебя Элиан, единственным в своем роде творением земли. То, что заставляет тебя мечтать о свободе.

Ее сущность. Та самая сила, которая вырвала ее из лап безумия, заставила отказаться от надежной помощи Вадина и привела в это место. Ее сила, ее упрямство, ее безрассудный нрав. Ее я.

Мирейн лежал на руках у Элиан. Еще никогда он не был так близок к красоте и так далек от нее.

Она любила его. Ее сердце болело от этой любви, когда она представляла себе его, снова стоящего перед ней с редкой для мужчины грацией и теплой ослепительной улыбкой.

И все же… Цена так велика. Разве она уже не заплатила достаточно и даже более чем достаточно? Будь на ее месте другая, она давно позабыла бы о своей любви и ушла. Другая рожала бы детей, выполняла роль регента, правила вассалами и королевствами, пока наследники не вступят на престол. Она могла бы править империей Мирейна; она обладала могуществом, ее любил народ, а отец и брат помогали бы ей. Даже Вадин, даже он покорился бы ей ради ее ребенка.

Или же она могла просто убить себя, как и намеревалась, и покончить со всеми колебаниями.

Но ведь жизнь так прекрасна, и она едва началась! А любовь — самое сладкое, что есть в жизни, и не только влечение тел, а чудо слияния двоих в одно целое: свободные и непохожие, они соединяются, как золото сплетается с медью в цепочке королевы.

Если она заплатит, то потеряет все это. А Мирейн? Что с ним произойдет, когда он проснется и обнаружит ее такой, какая она сейчас? Или того хуже: проснется и поймет, что прежней Элиан нет. Она станет робкой и покорной, какой и должна быть женщина в этом мире, без собственной мысли и слова.

Может быть, ему это будет безразлично. Может быть, такой она понравится ему еще больше. Может быть, она и не узнает, что сделала с собой.

Элиан дрожала, сотрясаясь от боли, охватившей ее душу. Достоинства, которыми она обладала, были достоинствами воина: мужество, великодушие, гибельная честность и верность, которая ни в грош не ставила все остальное. Элиан не жалела ни имущества, ни силы — и того и другого у нее хватало в избытке. Но великая добродетель жрецов, которая по горькой иронии называлась самоотречением, совершенно у нее отсутствовала.

— Я солдат, — сказала она, — и королева. Мученицей я еще никогда не была. Дама рассвета молча стояла над ней. Элиан склонила голову над телом Мирейна. Она умрет. Он тоже умрет. Они умрут, а мир будет существовать по-прежнему. И, возможно, так лучше. Может быть, Изгнанница имела на это право и злом является не только полная тьма, но и постоянный свет. А спокойствие этого мира зиждется на их хрупком равновесии.

Рука Мирейна соскользнула с груди и упала ладонью вверх. Солнце застряло буднично, без дарованной богом силы. Оно казалось не более чем пустяком, глупостью щеголя, украшением, помещенным в самое невероятное место, неудобным, непрактичным и почти абсурдным. Элиан отвела глаза и задрала подбородок. — Я заплачу, — сказала она.