Кривоногий

"Отчего я такой плохой, — думал он, — а Каулькай крепок, как большая лиственница у подошвы скалы! И Кутувия крепок, как камень, обросший мхом! Только я плохой, слабый… Зачем Тенантумгин создал меня таким худым? Хоть бы немножко иначе! Чтоб грудь не болела и нога ходила прямо, как у людей!.."

Эуннэкай вспомнил, что Кутувия назвал его Ленивым Малюткой; но ведь Малютка не весь век лежал на боку. Потом бог сжалился и сделал его настоящим человеком. А может, и над ним сжалится?.. Вдруг прилетит вороном, ударится об землю, станет человеком и скажет: "Вставай, Эуннэкай! Полно тебе лежать на одном месте, как охромелый пыжик! Ходи и ты, как человек!". И поправит его больную грудь и кривую ногу, и даст ему высокий стан и пригожее лицо, красивую одежду из белых шкур, стадо пёстрых оленей, санки в колокольчиках…

Эуннэкай поднял голову вверх и, видя ворона, пролетавшего мимо, на минуту подумал, не Тенантумгин ли это. Но ворон пролетел дальше, даже не посмотрев на Эуннэкая.

Эуннэкай снова посмотрел перед собой долгим взглядом. Ряд круглых сопок перед его глазами курился густым чёрным туманом, который свивался в огромные клубы и медленно полз вниз, наполняя долину. "Словно костры!" — думал Эуннэкай. Но этот дым такой холодный и мокрый. От него грудь Эуннэкая всегда болит сильнее, и глаза от него слипаются… слипаются… слипаются…

Дальше Эуннэкай уже не думал. Сон, его истинный властитель, пришёл так же внезапно, как всегда, и завладел его существом.

Сверх обыкновения, Эуннэкаю приснился сон. Ему снилось, что Тенантумгин услышал его жалобы, но отнёсся к ним совершенно иначе, чем он имел право надеяться. Божественный ворон, — тот самый, который когда-то учил своей каркающей речи поколения людей, лишённых слова, — с раскрытым клювом, широко простёртыми крыльями и заострёнными когтями, прилетел и прокричал у него над ухом:

"Тебе не нравится больная грудь и кривая нога? Ты негодник!.. Ругаешь шатёр, в котором живёшь! Не надо ничего! Выходи вон!"

Эуннэкай почувствовал, как все шесть увыритов, составляющих его душу, покинули бренную земную оболочку и действительно вышли все. Пять увыритов улетели в разные стороны, как испуганные птицы, но один остался. То он, он сам, Эуннэкай. Он стал совсем крошечным ("Как ножовый черен", — мелькнуло у него в голове) и ощущал необычную лёгкость.

Но Тенантумгин не дал ему даже осмотреться в этом новом состоянии, схватил его когтями и понёс вверх. Они летели быстрее диких гусей, перенёсших героя сказки Айваналина через широкое море, легче пушинки, восходящей вверх на крыльях отвесного вихря, бегущего со скалы на скалу. Эуннэкай в ужасе закрыл глаза и старался не слушать даже быстрого трепетания крыльев, направлявших кверху безостановочный полёт.

Когда он открыл глаза, они уже были под самым небом. Мимо них мелькали разные жители небесных пространств, на которых Эуннэкай столько раз смотрел бывало, снизу в ясные зимние ночи, дивуясь тому, что они вечно ходят там, в вышине, и ни одному из них не придёт в голову хоть на минуту спуститься на землю. _Шесть Пращников_ (шесть звёзд Большой Медведицы) вели ожесточённый бой, осыпая друг друга градом камней, а рядом с ними _Бурая Лисица_ усердно грызла олений рог, даже не поднимая головы, чтобы взглянуть на битву (седьмая звезда Большой Медведицы). _Стрелок_ (Орион) напрягал лук, а _Толпа Женщин_ загородилась сетями, чтобы защититься от его губительных стрел (Плеяды). _Широкий Песчаный Поток_ лежал поперёк всего неба (Млечный Путь). Множество мелких и крупных оленей тихо бродили по его островам. Дальше _Большеголовые Братья_ ехали на своих высоких упряжных быках (Вега и Арктур). _Девичья Толпа_ ожидала прихода женихов. _Охотники за Лосями_ проворно скользили на лыжах. Много было других, имён которых не знал Эуннэкай. Только _Воткнутый Кол_, тот, который вечно пребывает на месте (Полярная звезда), сверкал над головой в недосягаемой вышине.

Достигнув неба, ворон мигом отыскал в нём дыру, прямо под ногами Воткнутого, и, юркнув в неё, продолжал подниматься выше. Эуннэкай увидел в вышине другое небо, очи которого были отличны от земных созвездий, издавна знакомых ему. Только Воткнутый Кол, который вечно пребывает в покое, сверкал так же высоко над головой. Он посмотрел вниз. Прямо под ним расстилалась чёрная равнина, убегавшая с каждой минутой в неизмеримую бездну, но ещё близкая, на которой его острый взгляд, несмотря на темноту, различал смутные очертания гор и широкие пятна лесов, прорезанных светлыми полосками бегущих вод. Без сомнения, то была вторая земля, составляющая, как известно, изнанку первого неба, находящегося над головой людей. Ворон продолжал подниматься вверх, прямо к подножию Воткнутого. "В свой дом летит!" — подумал Эуннэкай, и на мгновение ему представился высокий утёс из нетающего льда, сверкающий, как солнце, в котором выдолблено жилище Тенантумгина, а рядом воткнут остроконечный кол, украшенный звездой. Между тем ворон уже достиг второго неба и, без трудов отыскав в нём такую же дыру и на том же месте, нырнул в неё и одновременно миновал второе небо и третью землю, составляющую его изнанку, продолжая своё восхождение. Когда все шесть небес, висящих одно нал другим, были оставлены внизу, Эуннэкаю пришлось претерпеть жестокое разочарование. Пролетев все небеса, ворон, вместо Воткнутого, повернул в сторону и, замедлив полёт, тихо поплыл над какой-то мрачной страной, ровной и пустынной, как ледяная грудь моря, и густо занесённой сугробами чёрного снега, — опускаясь всё ниже и ниже. Местами из снега торчали какие-то короткие сучья. Но, всматриваясь поближе, Эуннэкай различал, что это человеческие кости, погребённые под снегом в самых различных положениях. Они летели так низко, что чуть не задевали за эти кости; костлявые руки протягивали к ним свои непомерно длинные пальцы, похожие на когти. Если бы ворон выронил Эуннэкая и предоставил ему упасть вниз, они выражали готовность тотчас же подхватить это маленькое существо, как раненого птенца куропатки, и сделать его собственной добычей. Пустые глаза черепов смотрели на Эуннэкая своим таинственным взором, скрытым в глубине внутренней темноты. Беззубые рты разевались широко навстречу, подстерегая малейшую оплошность ворона, чтобы подхватить и проглотить Эуннэкая.

"Хорошо, что я такой маленький! — подумал он. — Был бы по-прежнему, кто-нибудь непременно поймал бы за ногу!"

Он поднял вверх голову, чтобы не увидеть ужасных костей, и чуть не крикнул Тенантумгину, чтобы тот держал его крепче. Но вдруг он заметил, что то был совсем не Тенантумгин. Ворон превратился в безобразное чудовище со странными крыльями, как будто тонкая нерпичья шкура была широко натянута на основу из китового уса. У чудовища были четыре лапы, похожие на нерпичьи ласты. Передние, которыми оно держало Эуннэкая, всецело состояли из длинных железных когтей, изогнутых, как "черуна", и выходивших из самой груди. Задние были вытянуты вместе и поворачивались из стороны в сторону, заменяя отсутствующий хвост. Эуннэкай узнал лицо, бледное как у мертвеца, незрячие глаза, широкий рот с двумя длинными клыками, торчавшими, как у моржа.

"Это Кэля! — подумал он в ужасе. — Поглотитель душ! Принесёт в логовище и съест!.."

Эуннэкай хотел закричать от ужаса, но голос остановился у него в горле. Кэля подлетел к высокому чёрному шатру, стоявшему среди пустыни, и проник в него, увлекая с собой свою маленькую жертву.

"Конец!" — подумал Эуннэкай и опять закрыл глаза.

Но Кэля, должно быть, ещё не был голоден. Вместо того чтобы тотчас же растерзать Эуннэкая, он ограничился тем, что внёс его в полог, стоявший у задней стены шатра. Сильный свет внезапно проник сквозь закрытые веки Эуннэкая, и он невольно открыл глаза. В пологе было светло как днём. Стены его были сделаны из гладкого железа и блестели как лезвия топоров, привозимых _морскими бородачами_[17] на высоких огненных судах. Не видно было ни входа, ни выхода. Кэля проник неизвестно откуда, и отверстие, пропустившее его, тотчас же закрылось. У задней стены полога горела большая лейка. Светлое пламя белого костного жира поднималось яркими языками на краю широкой железной сковороды, наклоненной на один бок, — для того чтобы растопленный жир лучше стекал к светильне. Кэля положил Эуннэкая на противоположный край, свободный от белых пластов жира, и уселся в углу полога, по-видимому, намереваясь отдохнуть от утомительного путешествия. Эуннэкай тоже чувствовал смертельную усталость и лежал без движения на сковороде. Какое-то крошечное существо, которое он сначала принял за деревянную заправку лейки, поднялось с противоположного края сковороды, где оно сидело на железной выемке, у самого пламени, и, подойдя к Эуннэкаю, толкнуло его маленькой ножкой, не больше деревянной спички. Впрочем, Эуннэкай и сам был не больше этого маленького человечка. Эуннэкай присмотрелся к подошедшему. Маленькое тельце его, обтянутое коричневой кожей, сморщившейся в крошечные складки, имело чрезвычайно странный вид. Оно было засушено до самой последней степени, напоминая осколок ламутской горчи (сушёное мясо), провисевшей под солнцем и ветром целое лето. На нём повсюду виднелись глубокие изъяны, даже просто дыры, сквозь которые можно было видеть переливы светлого пламени, часть которого он заслонял своей спиной. Уцелевшие части напоминали высушенную плёнку и были так тонки, что тоже светились насквозь, пропуская яркие лучи. На голове его не было ни одного волоса, маленькое личико съежилось, как зерно кедрового ореха, обожжённое огнём. Эуннэкай в первый раз видел такое странное существо. Тем не менее ему показалось что-то знакомое в этой жалкой, скрюченной фигурке.

17

[Морские бородачи — американские китоловы. (Прим. Тана).]