Качалов

Как часто слава, даже маломальский успех, кружит голову, порождает самовлюбленность Нарцисса. Никто, однако, не знал, кроме, конечно, ближайшего друга Кости Галковского, от которого не существовало секретов, что кумир «Телятника» вовсе не доволен собой.

Сомнения обступают, грызут, не дают покоя. Имеет ли он право именоваться артистом? Истинным художником сцены? Властителем чувств и дум зрителя?

Или все услышанные восхваления — случайность, проявление нетребовательности неискушенных провинциалов?

Как узнать правду: есть ли у него талант, доподлинное призвание к сцене? Или он напрасно откликнулся на зов Мельпомены? Прощай тогда мечты о театре…

— Чего вы молчите, господин гимназист? С чем пожаловали? — сурово бросил Орленев смущенному гостю. — Вошли и молчите, как кисейная барышня на первом балу. Впрочем, погодите… — Прищуренный взгляд актера случайно упал и задержался на мундире со сверкающим рядом пуговиц. — Позвольте примерить мундирчик ваш.

— Именно это я собирался, Павел Николаевич…

Двадцатитрехлетний Орленев уже достиг известности как актер своеобразной и острой характерности. Несмотря на щуплую фигуру и глуховатый голос, он обладал таким даром перевоплощения, что на сцене мог выглядеть величаво могучим и пленять каждым произнесенным словом. Понятно, что своему оробевшему гостю он казался почти божеством, вызывающим благоговение.

— А вы, молодой человек, часом, не из театральных любителей? — осведомился Орленев, напяливая на себя мундир, почтительно протянутый гимназистом.

Но ему не до того, чтобы слушать ответ. Фалды, рукава да и весь мундир были такими длинными, что актера не спасло бы никакое искусство перевоплощения.

— Спектакль сорвался! Играть не в чем.

— Я достану мундир! — решительно произнес юноша.

— Где? Как? У кого?

— Квашнин-Самарин из нашего седьмого… Фигурой — вылитый вы.

— Выручайте! И я ваш друг навеки. Требуйте что хотите…

Последние слова гимназист услышал уже за дверью дьячковой квартирки.

Квашнин-Самарин жил неподалеку, к счастью, был дома и после обещания контрамарки на спектакль гастролера согласился уступить свой «с иголочки», новый мундир.

Без задержки эта драгоценная вещь была доставлена во флигелек дьячка.

О радость! Мундир оказался вполне по росту Орленеву, не морщил и выглядел очень парадно.

Эпизод этот имел далеко идущие последствия. Орленев и его юный почитатель сдружились. А главное, артист пообещал устроить экзамен любителю и сказать ему сущую правду: пригоден ли он для высокого служения театру?

Через много лет народный артист Советского Союза П. Н. Орленев с юмором вспоминал, как к нему для экзамена явился гимназист Шверубович:

«Я принял профессорскую позу и начал слушать. По мере того как он читал, он все более захватывал меня; во время некоторых его интонаций у меня слезы подступали к горлу. Когда он кончил, я бросился ему на шею и сказал: «Вы просите у меня совета, поступить ли вам в драматическую школу. Да вы сам — школа! Вы учиться никуда не ходите. Вас только испортят. Поступайте прямо на сцену — страдайте и работайте».

Молодой актер старался всячески помочь открытому им таланту. Хотя его сценический опыт был еще небогат, все же кое чем он мог поделиться с любителем. Особенно увлекались они совместным чтением Ф. М. Достоевского: Орленев тогда замыслил сыграть роль Раскольникова, ставшую коронной в его репертуаре.

Кто знает, быть может, именно эти чтения во флигельке дьячка помогли и любителю впоследствии так сыграть Ивана Карамазова, что вдова Достоевского сказала: «Как был бы счастлив Федор Михайлович, если бы увидел вас…»

Во всяком случае, Орленев заронил в юноше величайший интерес к Достоевскому. Недаром при расставании он получил на память томик его произведений. Что греха таить, бедному гимназисту пришлось для того стащить книгу у брата Анастасия.

Тяжкие борения происходили в душе юного театрала, возмечтавшего о высотах искусства. «Ты для театра рожденный, ему обреченный», — шептал какой-то внутренний голос. «Нет! — опровергал другой. — Напрасно дерзаешь вырваться из плена обыденности. Не ты первый, не ты последний тщишься это свершить. Вспомни участь близких людей, также мечтавших о недостижимом».

Смешно и одновременно трагично жил брат отца — священник Христиан. Фантаст, всю жизнь он верил, что сподобится лицезреть чудо. Наконец, отчаявшись, решил сам стать чудотворцем; подобно Христу, пойти по водам. Оповестил о том прихожан и в праздничном облачении, с чашей святых даров отплыл в лодке на середину реки Вилии. Перекрестясь, ступил через борт и… пошел ко дну. Еле беднягу спасли, а чаша со святыми дарами утонула. За сие великое прегрешение отец Христиан был лишен сана и приговорен к церковному покаянию.

Старший брат Эразм, едва началась русско-турецкая война, убежал из гимназии на Балканы. Отличился в боях, за храбрость был награжден георгиевским крестом. Однако великим полководцем не стал — юнкер в драгунском полку.

Брат Анастасий отказался от духовной карьеры, чтобы петь в опере. И чего достиг? Тянет лямку чиновника.

Мечта о чуде, жажда славы, тоска по искусству влекли в неизвестность. Но жизнь всякий раз возвращала в неумолимую повседневность.

«Ты готовый актер!» — сказал Орленев. А вдруг ошибся? Что может быть хуже бездарного комедианта, мнящего себя великим артистом?

Восьмой класс — последний в гимназии. До того как переступить этот порог, надо четко определить свой будущий путь: стремиться на сцену или, по примеру большинства сверстников, идти в университет?

Искусство или наука? Не следует винить молодого человека за колебания — сегодня он решал быть ученым, а завтра снова мечтал стать актером. В том нет ничего удивительного — его лицедейская слава крепла и расставляла капканы.

Знаки Зодиака украшают аркаду перед входом. Замысловатые обозначения небесных светил. Древние звездочеты, пользуясь ими, пытались постичь тайны вселенной. Астрологи определяли в гороскопах судьбу человека: «Родившийся под знаком Овен…»

Костя Галковский отнюдь не для пародии, а от самого чистого сердца убеждал друга, когда они проходили аркаду.

— Ты, Вася, родился под счастливой звездой. Тебе на роду написано быть великим артистом…

— А ты, Галка, вечно путаешь слова, играешь лишь с подсказкою суфлера. Из тебя актер не получится.

— У меня нет твоего таланта…

Они возвращались со спектакля в гимназическом общежитии. Любители показывали там «Игроков» Гоголя и «Лес» Островского. Восьмиклассник Шверубович в обеих пьесах исполнял ведущие роли.

— Несчастливцева ты играл изумительно! — продолжал восхищаться Галковский.

— В прошлом году так же хвалил за Ноздрева.

— Теперь превзошел себя! Поверь, будешь великим артистом.

У кого не закружится голова от подобных пророчеств, похвал, заверений? А лесть аплодисментов? Они оглушают, ослепляют, их принимают как безоговорочное признание гениальности.

Ноздрев — Шверубович действительно заслужил лавры, когда виленские любители привезли в Минск инсценированные отрывки «Мертвых душ». Играли они в пользу кружка рабочих-революционеров. Вернулись очень довольными. Еще бы: помогли великому делу, а себя ощутили настоящими гастролерами и к тому же опытными конспираторами. Ведь всякие публичные выступления гимназистам строжайше запрещены, тем более для революционных целей. Узнай об этом директор, немедленно исключит из гимназии с «волчьим билетом» — бумажкой, с которой не примут ни в одно учебное заведение или хотя бы мелким чиновником в казенное учреждение.

Однако удачная гастрольная поездка и успех в роли Несчастливцева не рассеяли сомнений в душе гимназиста. Пускай другие упиваются легкой славой, завоеванной на шатких провинциальных подмостках.

Такая слава вряд ли выдержит испытание во «времени и пространстве».

Только убедившись, что у него есть настоящий талант, он будет стремиться к сверкающим вершинам искусства. Решение это непреклонно, недаром оно — плод долгих раздумий.