Качалов

ГАРМОНИЯ

Помните, моя задача — учить вас тяжелому труду

актера и режиссера, а не радостному

времяпрепровождению на сцене.

Театр извечно был искусством коллективным. И все же всегда какое-либо одно имя сияло в нем яркой звездой. Даже когда все созвездие блистало талантами.

Художественный театр не являл исключения. Труппа, которую так бережно «коллекционировали» Станиславский и Немирович-Данченко, насчитывала много выдающихся артистов. Но среди них был легендарным Качалов.

Фамилия актера, игравшего «двух баронов», Юлия Цезаря, Бранда и другие роли в Художественном театре, на афишах не выделялась крупным шрифтом. И реклама не кричала о его выступлениях. Тем не менее участие Качалова в спектаклях служило неизменной приманкой для зрителей. Ведь красота — обещание радости. А слово «красота» как-то само собой ассоциировалось с его именем.

Когда афиши сообщали о спектакле «У врат царства», в котором Качалов играл главного героя Ивара Карено, то очередь за билетами у кассы Художественного театра, обычно длинная, становилась бесконечной.

Эта пьеса К. Гамсуна в Художественном театре обрела судьбу совсем неожиданную. Драма с ницшеанской направленностью прозвучала со сцены передового русского театра как произведение бунтарское. Ученый-философ Ивар Карено в трактовке Качалова из воинствующего индивидуалиста превратился в яростного борца против гнилых либералов и предателей.

Привлекательный качаловский Ивар победил гамсуновского героя, мечтавшего о «сверхчеловеке» и «великом деспоте». Пьеса обрела направление иное, чем замыслил автор. Карено испытывал трагедию одиночества, фанатически боролся с рутиной и с компромиссами буржуазного общества. Мужество, бесстрашие и простота его вызывали горячее сочувствие.

В столкновении с ренегатом Иервеном и либеральным профессором Хиллингом от Ивара Карено требовались твердая воля и убежденность. В процессе борьбы он столкнулся и с угрозой расстаться с женой Элиной. Но даже ради нежной любви к жене Ивар не изменяет своим принципам и, находясь на грани разорения, не уступает торжествующему мещанству.

Качалов — Карено по-ученому рассеянный и одновременно сосредоточенный, мягкий и наивный до беспомощности во всем, что не имеет отношения к его работе. Он непреклонен, если дело касается убеждений. А когда пытается поступить, как обычно поступают окружающие люди, ему не удается сломить себя.

Образ, построенный на душевных нюансах, психологически ажурный, покорял зрителей своей сложной правдой. «Бунт Карено, — говорил Качалов, — это подлинно человеческий, благородный бунт. Я любил за внешней мягкостью и лиризмом Карено ощутить и раскрыть большое и упорное человеческое негодование и возмущение. Это был протест против несправедливости реального мира, против ограниченности, жестокости, никчемности тогдашнего нашего общества».

Слова примечательные! Они рисуют не только портрет, но и самого художника. В человеческом облике Качалова не было ни благостности, ни примиренчества. Гармония, которую обычно отмечали в его характере, была особого рода. Рождалась она прежде всего от его богатой и щедрой души, от его высокого интеллекта художника.

Оттого и сам Качалов при всей своей мягкости и лиризме был упорен и стоек в жизненных столкновениях. Кстати, успех в роли Карено пришел к нему не сразу. В Петербурге одновременно эту роль играл артист Бравич. Рецензенты, сравнивая обоих Карено, склонялись не в пользу московского исполнителя. По их мнению, Качалов «старательно играет героя», создает образ «недалекого педанта, расслабленного мужчины, честного, философствующего обывателя», у которого нет «обаяния силы, представляющей основу влечения к Карено его Элины».

Критические стрелы вонзаются глубже и жалят больнее обычных, а если они отравлены ядом недоброжелательства, то могут нанести тяжкие раны.

Поначалу немало горьких замечаний пришлось выслушать Качалову о своей трактовке Ивара Карено. Однако огонь критики лишь закалил его, и он мужественно сделал полезные выводы. А сделать их было весьма нелегко, так как суждения критиков были противоречивы.

Как разобраться, где правда в разноголосом хоре, если в нем звучат и слова, которые слышать особенно лестно. Отчего бы им не казаться самыми верными?

Уже после премьеры «У врат царства» одна московская газета писала о качаловском Карено, что это «едва ли не самый совершенный из всех образов, созданных артистом» и что он «предстал прямо в ослепительном блеске».

Как не уцепиться за такую восторженную оценку и, решив, что она самая справедливая, не отвергнуть остальные — отрицательные! И как не заблудиться в разноречивости мнений, когда каждый критик авторитетно настаивает на своей правоте! Не мудрено в подобном положении потерять всякую ориентировку.

Надо было твердо держаться собственных творческих принципов, чтобы найти истину в хаосе суждений. Многое передумал и взвесил Качалов, чтобы исправить уже созданный образ. И добился того, что роль Ивара Карено была признана одной из лучших в его репертуаре. Даже стала самой любимой ролью артиста.

Первый спектакль «У врат царства» с участием Качалова состоялся в 1909 году, а последний через тридцать два года. На протяжении всего этого долгого времени Ивар Карено не оставался неизменным. Старел? Нет!

Артист совершенствовал и углублял образ Карено. Сценическая жизнь его становилась все ярче. Герой пьесы все более привлекал богатствами своей души. В каждом спектакле ученый Карено жил своей полнокровной жизнью. Через четверть века игра артиста в этой роли пленяла еще сильнее, чем ранее, когда Карено впервые предстал на сцене Художественного театра. Однажды после спектакля «У врат царства» зрители не только устроили восторженную овацию Качалову, но и понесли его на руках из театра. Замечательно, что случилось это через два десятка лет после того, как артист в первый раз сыграл эту роль.

В истории Художественного театра инсценировка романа Достоевского «Братья Карамазовы» занимает особое место. Тема произведения, его необычная драматургическая форма, чрезвычайно быстрый темп работы — все это внесло в жизнь театра нечто еще небывалое.

Да и внешний повод для постановки «Братьев Карамазовых» был вызван особыми обстоятельствами. В то время в Художественном театре существовало прекрасное правило — осенний сезон обязательно начинать новым спектаклем. Так, один из сезонов должен был открыться «Гамлетом». Однако из-за болезни Станиславского сделать это не представлялось возможным.

В театре все волновались: «Неужели наша традиция нарушится?» Шли споры: «Как найти выход из создавшегося положения?» Вносились различные предложения и тут же отвергались из-за явной нехватки времени.

Вдруг, когда до срока осталось всего полтора месяца, возник проект, показавшийся совсем невероятным. И внес его не кто иной, как неизменно отличавшийся благоразумием и деловитостью сам Немирович-Данченко!

На собрании работников театра Владимир Иванович выступил с краткой, решительной речью:

— Я не хочу отходить от нашей традиции открывать сезон новой постановкой. Потому предлагаю подготовить ее в оставшееся время. Репетировать будем и утром и вечером.

Владимир Иванович сделал паузу, чтобы сосредоточить общее внимание, и неожиданно для всех закончил:

— Предлагаю подготовить спектакль «Братья Карамазовы» по роману Федора Михайловича Достоевского. Спектакль пойдет в два вечера.

— Два спектакля подготовить за полтора месяца?! — это казалось уже совсем фантастичным.

— Инсценировки еще нет, — невозмутимо продолжал Владимир Иванович. — Я буду делать ее сам. План у меня созрел. Работа начнется сегодня же, сразу после этого собрания. Сегодня вечером начнутся и репетиции. Прошу всех ознакомиться с распределением ролей, которое я вывешу к семи часам вечера. Расписание работ тоже будет вывешено, — Владимир Иванович задумался, — вероятно, на всю неделю.