Страница 38 из 80
Согласно христианскому обычаю, в посажёные родители (в случае, если нет настоящих родителей) приглашают кого–либо из старших родственников или близких друзей. В роли посажёного отца обычно выступает женатый мужчина, в роли посажёной матери – замужняя женщина. Посажёные родители благословляют наречённых сына и дочь перед отправлением в церковь, а после венчания встречают их дома. Посажёная мать подносит новобрачным хлеб–соль, затем посажёный отец благословляет их образом. Как видим, в связи с тем, что этот обряд был условным, здесь нарушено сразу несколько его основных положений.
Анна Петровна описала этот эпизод в «Воспоминаниях о Пушкине, Дельвиге и Глинке»:
«Другое воспоминание моё о Пушкине относится к свадьбе сестры его. Дельвиг был тогда в отлучке. В его квартире я с Александром Сергеевичем встречала и благословляла новобрачных. Расскажу подробно это обстоятельство.
Мать Пушкина, Надежда Осиповна (28 января, на следующий день после тайного венчания дочери. – В. С.), вручая мне икону и хлеб, сказала: «Remplacez moi, chere amie, aves cette image, gue je vous confie pour benir ma fille!» (Замените меня, мой друг, вручаю вам образ, благословите им мою дочь от моего имени!). Я с любовью приняла это трогательное поручение и, расспросив о порядке обряда, отправилась вместе с Александром Сергеевичем в старой фамильной карете его родителей на квартиру Дельвига, которая была приготовлена для новобрачных. Был январь месяц, мороз трещал страшный, Пушкин, всегда задумчивый и грустный в торжественных случаях, не прерывал молчания. Но вдруг, стараясь показаться весёлым, вздумал заметить, что ещё никогда не видел меня одну: «Voila pourtant la premiere fois, que nous sommes seuls, madame» (А ведь мы с вами в первый раз одни, сударыня): мне показалось, что эта фраза была внушена желанием скрыть свои размышления по случаю важного события в жизни нежно любимой им сестры; а потому, без лишних объяснений, я сказала только, что этот необыкновенный случай отмечен сильным морозом. «Vous avez raison, 27 degres» (Вы правы, 27 градусов), – повторил Пушкин, плотнее закутываясь в шубу. Так кончилась эта попытка завязать разговор и быть любезным. Она уже не возобновилась во всю дорогу. Стужа давала себя чувствовать, и в квартире Дельвига, долго дожидаясь приезда молодых, я прохаживалась по комнате, укутываясь в кацавейку; по поводу её Пушкин сказал, что я похожа в ней на царицу Ольгу. Поэт старался любезностью и вниманием выразить свою благодарность за участие, принимаемое мною в столь важном событии в жизни его сестры».
В «Письме П. В. Анненкову при посылке воспоминаний о Глинке» Анна Петровна повествует о своём пребывании наедине с Пушкиным в ожидании сестры поэта и Павлищева в несколько ином тоне: между фразами поэта «А ведь мы с вами в первый раз одни, сударыня» и «Вы правы, 27 градусов» она приводит свою: «И очень зябнем, не правда ли?» А заканчивает она этот свой рассказ таким образом: «Несмотря на озабоченность, Пушкин и в этот раз был очень нежен, ласков со мною… »
Некоторые пушкинисты, правда, считают, что упомянутая близость между Анной Керн и Пушкиным произошла в день её рождения, 11 февраля 1828 года. Но в конечном итоге точная дата не столь уж важна.
Видный исследователь творчества поэта Б. Л. Модзалевский в своей первой статье об А. П. Керн высказал предположение, что Пушкин в письме Соболевскому, «поддаваясь циничному тону последнего», выразился так цинично о предмете своего восторженного поклонения лишь «для красного словца». «Мы не допускали тогда возможности, – писал Модзалевский позднее, – столь грубого выражения о „гении чистой красоты“, о женщине молодой и несчастной, которая с таким добродушием и симпатией рассказывает о Пушкине в „Воспоминаниях“ своих, относящихся именно к зиме 1827—1828 гг. Но теперь, после опубликования М. Л. Гофманом дневников А. Н. Вульфа[40] , раскрывших совершенно невероятный любовный быт и взаимные отношения тогдашней молодёжи обоих полов, – а также с очевидностью показавших интимную близость А. П. Керн и её сестры с их двоюродным братом А. Н. Вульфом, – остаётся допустить полную вероятность того, что Пушкин не прихвастнул перед своим чувственным приятелем».
Несмотря на то, что экстаз поэтической влюблённости и восхищение Пушкина по отношению к Анне Петровне давно прошли, у него осталось вполне естественное чувство к красивой женщине – желание обладать ею. Это желание при удобно представившемся случае он и удовлетворил – просто так, без любви и пылкой страсти; возможно, отсюда и цинизм в письме Соболевскому. Ведь сам Пушкин написал о себе: «Быть может, я изящен и порядочен в моих писаниях, но сердце моё совсем вульгарно, и все наклонности у меня совсем мещанские».
Нелишне будет напомнить читателю, незнакомому с подробностями интимной жизни поэта, что конец 1820–х годов был для Пушкина временем не только необыкновенного взлёта таланта, но и бесконечного сватовства, что не мешало ему с тем же Соболевским часто посещать бордели. Содержательница одного из этих заведений Софья Астафьевна даже жаловалась полиции на то, что «безнравственный» Пушкин «развращает её овечек».
Об этом периоде жизни поэта Анна Ахматова писала: «Пушкин не только влюблялся и разлюблял и, как никогда, расширил свой „донжуанский список“», – и сетовала, что «исследователю грозит опасность заблудиться в прелестном цветнике избранниц, когда Оленина и Закревская совпадают по времени, Пушкин хвастает своей победой у Керн, несомненно как–то связан с Хитрово и тогда же соперничал с Мицкевичем у Собаньской»[41].
Донжуанский список А. С. Пушкина
В Пушкине – гениальном поэте и любвеобильном мужчине – возвышенные и нежные чувства к юным девушкам, потенциальным невестам и жёнам сочетались с настоящей сексуальной агрессией по отношению к свободным и доступным женщинам.
В развитие предыдущего эпизода Анна Петровна на склоне лет в письме П. В. Анненкову приводит следующее рассуждение о душевных качествах Пушкина: «Я заметила в этом и ещё в нескольких других случаях, что в нём было до чрезвычайности развито чувство благодарности: самая малейшая услуга ему, или кому–нибудь из его близких, трогала его несказанно. Так я помню, однажды, потом, батюшка мой, разговаривая с ним на… квартире Дельвига, коснулся этого события, т. е. свадьбы его сестры, мною нежно любимой, сказал ему, указывая на меня: «А эта дура в одной рубашке побежала туда через форточку». В это время Пушкин сидел рядом с отцом моим на диване, против меня, поджавши по своему обыкновению ноги и, ничего не отвечая, быстро схватил мою руку и крепко поцеловал: красноречивый протест против шуточного обвинения сердечного порыва! Помню ещё одну особенность в его характере, которая, думаю, была вредна ему: думаю, что он был более способен увлечься блеском, заняться кокетливым старанием ему нравиться, чем истинным глубоким чувством любви. Это была в нём дань веку, если не ошибаюсь; иначе истолковать себе не умею! Un bon mot, la repartie vive (Острота, быстрый и находчивый ответ) всегда ему нравились. Он мне однажды сказал – да тогда именно, когда я ему сказала, что не хорошо меня обижать, – moi, qui suis si inoffensive ( Меня, такую безобидную), выражение ему понравилось, и он простил мне выговор, повторяя: «C'est reellement cela, Vous etes si inoffensive» (Это в самом деле верно, вы такая безобидная), – потом сказал: «Да с вами и не весело ссориться; voila Vorte cousine, c'est toute autre chose: et cela fait plaisir, on trouve a' qui parler» (Вот ваша двоюродная сестрица – совсем другое дело, и это приятно: есть с кем поговорить). Причина такого направления – слишком невысокое понятие о женщине, опять–таки – несмотря на всю гениальность, печать века. Сестра моя сказала ему однажды: «Здравствуй, Бес!» Он её за то назвал божеством в очень милой записке. Любезность, остроумное замечание женщины всегда способны были его развеселить. Однажды он пришёл к нам и сидел у одного окна с книгой, я у другого; он подсел ко мне и начал говорить мне нежности a' propos de bottes ( под пустым предлогом) и просить ручку, говоря: «C'est si satin»; я ему отвечала «satan» ( здесь – игра слов: «Такой атлас» – «Сатана». – В. С.), а сестра сказала шутя: «Не понимаю, как вы можете ему в чём–нибудь отказать!» Он от этой фразы в восторг пришёл и бросился перед нею на колени в знак благодарности. Вошедший в эту патетическую минуту брат Алексей Николаевич Вульф аплодировал ему от всего сердца.
40
Дневники А. Н. Вульфа были впервые опубликованы в сборнике: Пушкин и его современники: Материалы и исследования. Пг., 1915.
41
Ахматова А. А. О Пушкине. Статьи и заметки. М., 1989. С. 224—225.