Страница 2 из 9
Описаний манеры Гитлера произносить свои речи в пивных Мюнхена осталось немало, но это – единственное достоверное свидетельство того, как слушал и воспринимал своего будущего кумира совсем еще молодой тогда Рудольф Гесс.
Безусловно, все они, солдаты Первой мировой, вышли из нее с раной в сердце, с горечью поражения и позора, с жаждой реванша. Они ставили своей целью возрождение поверженной родины – цель достойная любой партии или политика. Но с чего они предполагали начать? Вокруг них была обескровленная нищая страна, отчаявшиеся, потерявшие надежду люди… Где, в чем увидел Гитлер источник сил для возрождения, для веры, для борьбы?
«Мы должны отомстить. Именно отомстить, а не только восстановить справедливость, – озвучивал Гесс мысли Гитлера в 1925 году на одной из партийных конференций. – Мы начнем с мести. Месть – вот источник наших сил». Дальше он перечисляет, на кого должен будет опуститься «карающий меч национал-социализма» – «…на неполноценных, тянущих нацию назад в пропасть, на предателей, нанесших германской армии удар в спину, на коммунистов с их интернационализмом, на международные державы (метрополии – Е. С. ) с их отрыжкой от вырванных у Германии и проглоченных кусков (колоний – Е. С. )…» А также и – на Россию, эту «собаку на сене».
Под «сеном» подразумеваются территории или «хорошая земля, плохо или неумело используемая». С годами список будет пополняться.
В сущности, так они и начали, затем растянув «сладостный акт воздаяния » (Геббельс) на весь период своего правления, сделав его своей религией и превращая порой в самоцель. НСДАП безусловно и справедливо называют «партией войны», но это в не меньшей степени также и «партия мести».
В иных случаях «второе я» или «тень» фюрера движется даже впереди своего носителя. «Европа – женщина, которая после Наполеона не знала настоящего господина. Теперь этот господин я! – заявляет Гитлер в 1940 году. – Но прежде чем я ее… (в подлиннике то самое слово – Е. С. ), я хорошенько отхлопаю ее по щекам. Впрочем, есть много способов отомстить. Я их все знаю».
«Чтобы отомстить женщине, достаточно снять и перекроить хорошо сидящее на ней платье, а затем снова заставить надеть, – откровенно разъясняет Гесс. – Мы так и поступаем». И действительно: Рейн, Австрия, Судеты, Чехословакия, Франция, Польша… На очереди Россия, Британия… Европа становится тесной! Гитлер уже поглядывает за океан.
Многие отмечали, что при упоминании Соединенных Штатов или американцев Гитлер всегда морщился. Гесс же, озвучивая гримасы вождя словами «европейская помойка» и «недонация», пишет, что месть жирующей Америке станет одновременно и местью тем евреям, которые думают, что спаслись за океаном… путем «смешивания еврейской крови с долларами». Здесь, правда, он использует чье-то выражение (точное авторство не установлено). Возможно, оно принадлежит Юлиусу Штрейхеру, который, по его же собственному признанию, при каждой возможности «бросал в унитаз долларовую купюру прежде, чем на него усесться».
В высказываниях Штрейхера, которого, впрочем, сами же вожди считали личностью одиозной, вообще много самой грубой физиологии; зато такие «партийные эстеты», как Гесс, Геббельс, Лей очень любили слова «очищение», «дезинфекция», «стерилизация» и т. д. Гесс, которого тот же Штрейхер за глаза звал «белоперчаточником» и «чистюлей», пожалуй, и был им в действительности, о чем мы опять же узнаем от Гитлера и через него. В Бергхофе, например, во время пребывания там Гесса, фюрер приказывал своему камердинеру Гейнцу Линге убирать у себя в личных комнатах (даже если он там в это время работал) каждые полчаса, чтобы «мой Руди не видел моего свинарника». Когда же Гесса в Бергхофе не было, уборку в спальне и рабочем кабинете Гитлера делали раз в три дня, а то и реже, поскольку в отсутствие Гесса «свинарник» именовался «художественным беспорядком» и создавал вождю «рабочую атмосферу».
Рудольф Гесс был непростым в общении человеком, если не сказать тяжелым. Гитлер начал ощущать это на себе еще в тюрьме Ландсберг, где они с Гессом жили в соседних камерах. (Ниже я буду приводить в качестве примеров лишь те сцены и эпизоды, в подтверждение которым имеется не менее трех свидетельств – Е. С. ). Каждое утро Гесс являлся в комнату к Гитлеру, будил его, следил за тем, чтобы тот не курил в постели, заставлял делать зарядку, а после завтрака организовывал ему «рабочий процесс»: выгонял посетителей и по его же собственному выражению «блокировал Адольфу отходы от письменного стола». (Письмо жене из тюрьмы Шпандау от 09.03.1971 г.)
Гесс не только и не столько записывал за Гитлером (чаще это делал шофер и телохранитель Эмиль Морис), сколько инициировал сам процесс сочинения «Майн Кампф», подавал идеи, а также редактировал рукопись. Если Гитлер, не привыкший к планомерному труду, начинал бунтовать, ругался, называя Гесса «плантатором», а себя – «негром умственного труда», то Гесс пугал его визитом Карла Хаусхофера, перед которым Гитлер благоговел, и таким образом часто продлевал работу над рукописью.
В середине двадцатых годов, почти сразу после досрочного освобождения, Гесс начал осуществлять свою программу «фараонизации» лидера партии, то есть возведения фюрер-принципа руководства в абсолют. Это потребовало от Гитлера, особенно поначалу, большого психического и даже физического напряжения. Гитлеру запрещалось пить спиртное, танцевать, громко смеяться, гримасничать, рассказывая что-то, рисовать дружеские шаржи (что он очень любил и неплохо делал), допускать, чтобы его перебивали… Но это было только начало. Гесс так обставлял все «выходы» фюрера куда-либо на люди, что тот чувствовал себя, по его же признанию, как «прыщ на ладони» или «мокрой курицей с павлиньим хвостом». Однако со временем он начал все легче влезать в эту оболочку, которая приросла к нему, превратив в того Гитлера-монумент, каким его и знала нация.
Любопытно, что весь этот крайне тяжелый для самого Гесса период – середину и конец двадцатых годов – он сам еще не окончательно порвал с академической средой, еще пытался заниматься наукой и работать с Хаусхофером в Мюнхенском университете. Он заканчивал диссертацию по политэкономии, участвовал в нескольких международных научных конференциях. Последний «рецидив» случился у него в 1929-м, когда он должен был поехать в Мюнхен на защиту своей диссертации. Но Гитлер, как это уже бывало, устроил спектакль с игрой в «растерянность и неспособность обойтись без своего Руди» (из мемуаров Эрнста Ганфштенгля – «Пуци», воспоминания Эльзы Гесс). И Гесс не поехал!
«Я никогда не мог понять, – писал еще в 1927 году Карл Хаусхофер, – почему сильный ум Рудольфа почти не сопротивляется… умственному возбуждению недоучки?!»
Все это «несопротивление», конечно, не могло пройти даром ни для характера, ни для интеллекта Рудольфа Гесса. Его жена Эльза, человек любящий, но трезвый и критический, с грустью отмечала, как потускнела, съежилась с годами личность ее мужа, как прочно маска «тени фюрера» приросла к его собственной прежде неповторимой и выразительной физиономии. Эльза Гесс делает следующее предположение: может быть, поэтому «он так и цепляется за своих астрологов и всю эту “чушь” (по выражению Гитлера), что это остается той последней областью, куда Адольф еще не пытался вторгнуться». (Из письма Эльзы Гесс сестре мужа Маргарите от 05.03.1938 г.).
Однако это оскудение личности Гесса и для Гитлера имело неприятные последствия. Гесс уходил не только от самого себя; он непроизвольно отдалялся и от Гитлера, ударяясь в мистику, в парамедицину. Именно это отдаление вызвало к жизни версии о том, что заместитель фюрера со временем начал утрачивать свои позиции при фюрере и что его неожиданный для большинства полет в Англию был вызван именно стремлением вернуть прежнее положение. Версия о спонтанности принятого Гессом решения лететь на мирные переговоры, о якобы «нервном срыве» и даже сумасшествии – плод также и той пропагандистской компании, которую сам Гесс разработал вместе с Гитлером и Геббельсом на случай своего провала. «Если моя миссия не удастся, просто считайте меня сумасшедшим», – предложил он. Это и было запущено в пропагандистский оборот.