Дело

Нелькин (ходит по комнате). Какое бедствие — это… ночной пожар.

Атуева. Именно пожар. А теперь что? — разорили совсем, девочку запутали, истерзали, да вот сюда на новое мучение и спустили. Вот пять месяцев здесь живем, последнее проживаем. Головково продали.

Нелькин. Головково продали?!

Атуева. Стрешнево заложили.

Нелькин (с ужасом). Так что ж это будет?

Атуева. А что будет, и сама не знаю.

Нелькин. Ну что ж теперь дело?

Атуева. А что дело?.. Лежит.

Нелькин. Как лежит?

Атуева. Лежит как камень — и кончено! А мы что? Сидим здесь, как в яме; никого не знаем: темнота да сумление. — Разобрать путем не можем, кого нам просить, к кому обратиться. Вот намедни приходит к нему один умнейший человек: Петр, говорит, Константиныч, ведь ваше дело лежит. Да, лежит. — А ему надо идти. Да… надо, говорит, идти. Ну, стало, ждут.

Нелькин. Чего же ждут?

Атуева. Обыкновенно чего — (показывает пальцами)… денег.

Нелькин. Аааа!

Атуева. А он все жмется: да как-нибудь так, да как-нибудь этак. Этот человек говорит ему: Петр Константиныч, я честен! Я только для чести и живу: дайте мне двадцать тысяч серебра — и я вам дело кончу! Так как вспрыгнет старик; чаем себя обварил; что вы, говорит, говорите, двадцать тысяч? да двадцать тысяч что? да и пошел считать; — а тот пожал плечами, поклонился, да и вон… Приходил это сводчик один, немец, в очках и бойкий такой; — я, говорит, вам дело кончу — только мне за это три тысячи серебром; и знаете, так толково говорит: я, говорит, ваших денег не хочу; отдайте, когда все кончится, а теперь только задатку триста рублей серебром. Есть, говорит, одно важное лицо — и это лицо точно есть — и у этого лица любовница — и она что хотите, то и сделает; я вас, говорит, сведу, — и ей много, много, коли браслетку какую. Тут Лидочка поднялась; знаете, фанаберия этакая: как, дескать, мой отец да пойдет срамить свою седую голову, — ну да и старик-то уперся; этак, говорит, всякий с улицы у меня по триста рублей серебром брать станет; — ну и не сладилось.

Нелькин. Чему тут сладиться?

Атуева. Вот теперь отличный человек ходит — ну и этот не нравится; а какой человек — совершенный ком-иль-фо, ну состояния, кажется, нет; и он хочет очень многим людям об нас говорить — и говорит: вот вы увидите.

Нелькин. Да это Тарелкин, который вчера вечером у вас сидел; как я приехал.

Атуева. Ну да.

Нелькин. Да он за Лидией Петровной ухаживает?

Атуева. Может быть; что ж, я тут худого не вижу. Он… хорошо… служит и всю знать на пальцах знает. Даже вот у окна сидит, так знает, кто проехал: это вот, говорит, тот, — а это тот; что ж, я тут худого не вижу. А то еще один маркер приходит.

Нелькин. Как маркер?!

Атуева. А вот что на бильярде играет.

Нелькин. Что же тут маркер может сделать?

Атуева. А вот что: этот маркер, мой батюшка, такой игрок на бильярде, что, может, первый по всему городу.

Нелькин. Все же я не вижу…

Атуева. Постойте… и, играет он с одним важным, очень важным лицом, а с кем — не сказал. Только Тарелкин-то сказал — это, говорит, так. А играет это важное лицо потому, что дохтура велели: страдает он, видите, геморроем… желудок в неисправности — понимаете?

Нелькин. Понимаю.

Атуева. Этот теперь маркер во время игры-то всякие ему турусы на колесах да историйки и подпускает, да вдруг и об деле каком ввернет, — и, видите, многие лица через этого маркера успели.

Нелькин. Ну нет, Анна Антоновна, — это что-то нехорошо пахнет.

Атуева. Да вы вот вчера приехали из-за границы, — так вам и кажется, что оно нехорошо пахнет; — а поживете, так всякую дрянь обнюхивать станете.

Нелькин (вздохнувши). Может, оно и так… Скажите-ка мне лучше, что Лидия Петровна? Она очень похудела; какие у нее большие глаза стали — и такие мягкие; знаете, она теперь необыкновенно хороша.

Атуева. Что же хорошего, что от худобы глаза выперло.

Нелькин. Она что-то кашляет?

Атуева. Да. Ну, мы с дохтуром советовались — это, говорит, ничего.

Нелькин. Как она все это несет?

Атуева. Удивляюсь; — и какая с ней вышла перемена, так я и понять не могу. Просьб никаких подавать не хочет; об деле говорить не хочет — и вы, смотрите, ей ни слова; будто его и нет. Знакомых бросила; за отцом сама ходит и до него не допускает никого!!.. В церковь — так пешком. Ну, уж это я вам скажу, просто блажь, — потому — хоть и в горе, а утешения тут нет, чтобы пехтурой в церковь тащиться…

Нелькин. Ну уж коли ей так хочется — оставьте ее.

Атуева. И оставляю — а блажь. Был теперь у нас еще по началу Дела стряпчий и умнейший человек — только бестия; он у Петра Константиныча три тысячи украл.

Нелькин. Хорош стряпчий!

Атуева. Ну уж я вам говорю: так умен, так умен. Вот он и говорит: вам, Лидия Петровна, надо просьбу подать. Ну хорошо. Написал он эту ей просьбу, и все это изложил как было, и так это ясно, обстоятельно; — принес, сели мы, стали читать. Сначала она все это слушала — да вдруг как затрясется… закрыла лицо руками, да так и рыдает…

Нелькин (утирая слезы). Бедная — да она мученица.

Атуева. Смотрю я — и старик-то: покренился, да за нею!.. да вдвоем!.. ну я мигнула стряпчему-то, мы и перестали. Потом, что бы вы думали? Не хочу я, говорит, подавать ничего. Я было к ней: что ты, мол, дурочка, делаешь, ведь тебя засудят; а она с таким азартом: меня-то?!!.. Да меня уж, говорит, нет!.. Понимаете? Ну я, видя, что тут и до греха недалеко, — оставила ее и с тех пор точно вот зарок положила: об деле не говорить ни полслова — и кончено.

Нелькин. Ну, а об Кречинском?

Атуева. Никогда! Точно вот его и не было.

Нелькин (взявши Атуеву за руку). Она его любит!!.. А об этом письме знает?

Атуева. Нет, нет; мы ей не сказали.

Нелькин (подумавши). Так знаете ли что?

Атуева. Что?

Нелькин. Бросьте все; продайте все; отдайте ей письмо; ступайте за границу, да пусть она за Кречинского и выходит.

Атуева. За Кречинского? Перекреститесь! Да какая же он теперь ей партия? Потерянный человек.

Нелькин. Для других потерянный — а для нее найденный.

Атуева. Хороша находка! Нет, это мудрено что-то… а по-моему, вот Тарелкин — почему бы ей не партия — он, видите, коллежский советник, служит, связи имеет, в свете это значение.

Нелькин. Полноте, Анна Антоновна, — посмотрите на него: ведь это не человек.

Атуева. Чем же он не человек? -

Нелькин. Это тряпка, канцелярская затасканная бумага. Сам он бумага, лоб у него картонный, мозг у него из папье-маше — какой это человек?!.. Это особого рода гадина, которая только в Петербургском болоте и водится.