Страница 25 из 27
Вся шестерка в целом - отличная «сборная». Их человеческие черты сцементированы общим для всех глубоким, бесценным фоном: все они коммунисты, люди чести и дела. А слабости и недостатки… Что ж, достоинства этих шестерых чудесно дополняют друг друга, и он, Краюхин, справедливо гордится умением подбирать людей.
И, закрыв глаза, Краюхин снова и снова вызывает в памяти лица и поступки Ермакова, пилотов, геологов, «специалиста по пустыням». И все же…
Ах, если бы жизнь оставила Человека один на один с Пространством, если бы не путались под ногами трусы, нытики, маловеры, на которых уходит столько энергии! Жирные от постоянного сидения в роскошно обставленных кабинетах и тощие от страха и зависти, от вечного беспокойства за теплое местечко, со слабенькими, умильными улыбками или с откровенной ненавистью, они нашептывают, критиканствуют, взывают к здравому смыслу, осмеивают… мешают, гадят везде, где только возможно, сеют панику и неверие. С каким наслаждением Краюхин вышвырнул бы их всех из окон самого верхнего этажа министерства! А ведь среди них есть и те, кто были когда-то его близкими друзьями и помощниками… были, черт их подери!
Когда дежурный снова вошел в кабинет, Краюхин взглянул на него с таким гневом, что молодой человек остановился как вкопанный и растерянно заморгал. Но Краюхин уже пришел в себя.
- Что у вас? - спросил он.
- Радиограмма из комитета, Николай Захарович.
- Ну?
- Запрашивают о «Хиусе».
- Сообщите, что все… что пока все благополучно.
- Слушаюсь. Но…
- Что?
- Ваша подпись…
- Давайте.
Краюхин торопливо расписался и бросил ручку.
- Телевизионная связь?
Дежурный виновато развел руками.
- Ладно, ступайте.
Он вспомнил свою напутственную речь на прощальном обеде. Да, пожалуй, он говорил не совсем то, что хотел. Но ведь не мог же он выпалить: «Если погибнете, все пропало…», или что-нибудь в этом роде. А может быть, так и нужно было?
Он, шатаясь, поднялся на ноги. Ясно, он болен. Ему очень жарко, и в то же время знобит. Хорошо бы спросить чего-нибудь горячего… Он протянул руку к видеофону. В то же мгновение послышались торопливые шаги, полуоткрытая дверь распахнулась настежь, и веселый, улыбающийся дежурный крикнул:
- Николай Захарович! Есть связь! Ермаков просит вас к экрану!
- Иду, - сказал Краюхин, но еще минуту постоял, опираясь о стол, глядя куда-то поверх головы дежурного. «Ермакова надо предупредить, - вертелось у него в голове, - Ермакова обязательно нужно предупредить. Но сумею ли я?»
Дежурный тревожно-вопросительно взглянул на него, и он словно очнулся.
- Пойдемте.
В большом зале телевизионной связи белые трубки ослепительно освещали несколько креслиц перед высоким стендом с круглым серебристым экраном. Краюхин прищурился, вынул темные очки.
- Включайте, - сказал он и подошел к экрану.
Дежурный встал у пульта. На экране замелькали серые тени, и вскоре из зеленоватой пустоты выплыло серьезное лицо Ермакова. Краюхин мельком подумал о том, что радиоволнам требуются уже секунды, чтобы донести до Земли это изображение.
- Здравствуй, мальчуган! - сказал он. - Как ты меня видишь?
- Отлично, Николай Захарович.
- Все благополучно?
- Полчаса назад вышли на прямой курс. Впервые в жизни иду в пространстве по прямой. Но пришлось много повозиться, пока выписывали траекторию первого этапа. Электронные курсовычислители действительно придется усовершенствовать. Крутиков сейчас свалился и спит как убитый. Скорость - пятьдесят километров в секунду, фотореактор работает спокойно, температура зеркала - практически ноль, радиация - обычный фон.
- Что команда?
- Отлично.
- Быков?
- Держится хорошо. Удручен тем, что не имеет возможности посмотреть на Землю.
- А ты покажи ему.
- Слушаюсь.
- Как прошел старт?
- Великолепно. Юрковский разочарован. Он говорит, что такой старт и ребенка не разбудил бы.
- За это тебе нужно благодарить Богдана. Дело мастера боится.
- Конечно, Николай Захарович.
Они помолчали, вглядываясь друг в друга через разделяющие их миллионы километров.
- Ну… а ты сам?
- Не беспокойтесь, Николай Захарович.
Ермаков ответил быстро. Слишком быстро, словно он ждал этого вопроса.
Краюхин нахмурился.
- Дежурный! - резко окликнул он.
- Слушаю вас.
- Выйдите из зала на десять минут.
Дежурный поспешно ретировался, тщательно прикрыв за собой дверь.
- Не беспокойтесь, - повторил Ермаков.
- Я не беспокоюсь, - медленно проговорил Краюхин. - Я, брат, просто боюсь.
Глаза Ермакова сузились:
- Боитесь? Что-нибудь случилось?
Как объяснить ему? Краюхин снял очки и, зажмурившись, стал протирать их носовым платком.
- В общем, прошу тебя: будь осторожен. Так… Особенно там, на Венере. Ты не мальчишка и должен понимать. Если будет очень трудно или опасно, плюнь и отступи. Сейчас все решает не Голконда.
Он говорил и чувствовал: Анатолий не понимает. Но не поворачивался язык прямо сказать ему: «Сведи риск к минимуму. Главное сейчас - благополучно вернуться. Если с вами что-нибудь случится, от фотонных ракет придется отказаться надолго». Он всегда считал, что межпланетников нужно держать подальше от борьбы мнений в комитете. Ему казалось, что это может подорвать их доверие к руководителям.
- Береженого бог бережет, - продолжал он, с ужасом чувствуя, что говорит бессвязно и неубедительно. - Зря не рискуй…
- Если будет трудно или если будет опасно?
Это был Ермаков, Толя Ермаков, с молоком матери всосавший презрение к околичностям и недомолвкам. Ему было стыдно за Краюхина и жалко его. И он был встревожен. Он нагнулся к экрану, вглядываясь в лицо Краюхина. Тот поспешно откинулся назад. Несколько секунд длилась неловкая пауза.
- Вот что, - сказал Краюхин, стараясь побороть страшную слабость, - слушай, что тебе говорят, товарищ Ермаков. Я не собираюсь состязаться с тобой в остроумии. Так…
- Слушаюсь, - тихо ответил Ермаков. - Я не буду рисковать. Я буду считать, что основная задача экспедиции - это сберечь корабль и людей. Я сберегу корабль. Но ведь их я не смогу удержать…
- Ты - командир.
- Я командир. Но у каждого из них есть своя голова и свое сердце. Они не поймут меня, и я не знаю, сумею ли заставить их отступить. У меня нет вашего авторитета.
- Ты меня не понял…
- Я понял вас, Николай Захарович. И по вашему приказу я готов поступиться всем, даже честью. Но поступятся ли они?
Ясные глаза Ермакова глядели Краюхину прямо в мозг. Они понимали. Они все понимали.
- Я могу только догадываться, что у вас на уме…
Краюхин опустил тяжелую голову и хрипло сказал:
- Ладно, поступай как знаешь. Видно, ничего не поделаешь. У меня вся надежда на твое благоразумие. А теперь прости, я пойду. Я, кажется, приболел немного…
- Вам надо отдохнуть, Николай Захарович.
- Надо… Проверяй радиоавтоматику. Точно по расписанию, через каждые полчаса мы должны получать автоматические сигналы «Хиуса». Через каждые два часа - твое личное донесение. Не опаздывать ни на секунду!
- Слушаюсь.
- Ну, прощай. Я пошел.
Он встал и заплетающимися шагами устремился к выходу. Пол под ним качался, становился дыбом. «Надо успеть…» - подумал он и рухнул лицом вниз в черную пропасть…
Краюхин очнулся в теплой постели у себя в номере. Светило солнце. Тумбочка у изголовья была уставлена пузырьками из разноцветных пластиков и коробочками. Доктор и Вера, оба в белых халатах, сидели рядом и глядели на него.
- Время? - спросил он, еле ворочая непослушным языком.
- Двенадцать-пять, - поспешно отозвалась Вера.
- Число?
- Двадцатое.
- Третьи… сутки…
Вера кивнула головой. Он встревожился, попытался приподняться.
- «Хиус»?
- Все хорошо, Николай Захарович. - Доктор осторожно придержал его за плечи. - Лежите спокойно.