Греческое сокровище

Как и в Микенах, эфор Филиос добился того, что раскопки были приостановлены. И снова, как в Микенах, Генри телеграфировал Софье—хорошо бы министр просвещения поубавил немного рвение эфора Филиоса. Их друг Вулпиотис был полностью на их стороне, вполне разделял их негодование.

Софья приехала в Нафплион в середине апреля вместе с фрау Дёрпфельд и французским художником Жильероном, который должен был зарисовать великолепную керамику и настенную живопись, в том числе фреску, изображающую не то укротителей быков, не то танцоров. На другой день после приезда Софья проснулась без четверти четыре. Быстро надела привычную рабочую одежду. От Нафплиона до Тиринфа тянулась болотистая низина, и Софья по совету Генри выпила четыре грана хинина. Перешли набережную и спустились к берегу — ровно в четыре там их ждал рыбак в своей лодчонке. Генри долго плавал в открытом море. Потом пошли в кафе «Агамемнон» выпить чашку черного кофе. У гостиницы их уже дожидался экипаж. Через двадцать пять минут, еще до восхода солнца, они были в Тиринфе, а экипаж отослали за Дёрпфельдами.

Завтракали вчетвером в восемь утра, пока рабочие отдыхали, сидя на полу окруженного двойной стеной древнего тиринфского дворца, который Генри откопал на самой вершине холма. Время пощадило циклопические стены, и Дёрпфельду не составило большого труда вычертить план поселения. Землекопы Генри под слоем мусора толщиной всего три-пять футов обнаружили очень большой древний дворец с мозаичным полом, сложенным из мелких камней. Кое-где сохранились еще стены дворца. Раскапывая засыпь, они нашли вазы, ритуальные фигурки, очень похожие на микенские, — еще одно подтверждение, что обе крепости существовали одновременно.

Генри и Дёрпфельд сделали интересные открытия. В самом дворце сохранилось много фундаментов колонн. Огромные каменные пороги все еще лежали в дверных проемах. Откопали очень большой пандус на восточной стороне, гигантскую сторожевую башню, расчистили от мусора и земли обнесенную высокими стенами подъездную дорогу, нашли огромные створчатые ворота. Размерами и великолепием подъездная дорога и ворота напоминали Микены. Но самой поразительной находкой был мегарон, поддерживаемый четырьмя колоннами; зал этот был тридцати шести футов в длину и тридцати в ширину, н центре его находился большой круг для очага. К мегарону примыкали передняя, портик и большой мощеный двор; поблизости была баня, подобная той, что, по преданию, имелась в нераскопанном Микенском дворце. Мегарон, помещение для мужчин, был очень похож на два троянских здания, которые он принял за храмы, значит, в Трое он тоже откопал царский дворец. Не вызывало сомнения, что все эти дворцы были построены приблизительно в одно время.

Завершив раскопки, Шлиман вернулся в Афины и начал писать первые главы книги о Тиринфе. В первый день нового, 1885 года Софья пригласила свою семью на обед в «Палаты Илиона»-. Ее мать решила пройтись пешком в сопровождении Панайотиса. Когда они были на площади Конституции, мадам Виктория почувствовала в груди сильную боль. Панайотис остановил проезжавший мимо экипаж. Мадам Виктория с трудом поднялась по мраморным ступеням особняка и на самом пороге упала. Выбежали Софья и Генри. Панайотис вместе с дворецким отнес мать наверх в спальню. Мадам Виктория поцеловала Софью в щеку несколько раз и прошептала:

— Моя дорогая дочка, ты всегда так заботилась обо мне… Я пришла, чтобы поздравить тебя с Новым годом и днем твоего рождения. Но теперь я должна сказать… прощай…

Она чуть повернула голову к Генри, стоявшему на коленях возле кровати.

— Мой дорогой сын… я умираю… и хочу на прощание поцеловать тебя.

Она поцеловала Генри в щеку шесть раз, но так слабо, что он едва почувствовал прикосновение губ. Потом закрыла глаза и умолкла. Когда приехал доктор, ее не стало.

И снова Софья с родными собрались у семейной могилы Энгастроменосов, где священник прочитал «вечную память».

Софья точно окаменела. Когда на крышку гроба упал первый тяжелый ком, она прошептала: «Пусть память о тебе живет вечно». В экипаже по дороге домой сухим, охрипшим голосом она сказала Генри:

— У меня нет больше ни отца, ни матери. Теперь я старшее поколение.

Дома в «Палатах Илиона» Генри дал ей глоток коньяку, чтобы чуть отпустила боль. А спустя несколько дней она увидела, как Генри в библиотеке рисует эскиз величественного мавзолея, увенчанного греческим храмом в миниатюре с четырьмя колоннами и цоколем. Над дверью, которая вела в обширную усыпальню, была фреска, изображавшая Генри с рабочими, раскапывающего Трою.

— Господи, что это такое? — изумилась Софья.

— Я отдам этот эскиз Циллеру, — ответил Генри, — чтобы он сделал по нему проект благородной усыпальницы. Я хочу, чтобы после смерти мы с тобой были вместе навеки.

— Спасибо, дорогой друг, за такие чувства. Но я предпочитаю жить с тобой в нашем доме.

— Мне уже шестьдесят три года, и мое капризное тело мучат самые разнообразные и непонятные болезни. Говоря откровенно, я бы не хотел, чтобы мои кости вытаскивали из могилы спустя три года после моей смерти. И твои тоже. Я оставлю завещательное распоряжение Циллеру, чтобы он построил это сооружение, и пятьдесят тысяч драхм.

В марте умер Панайотис Стаматакис. Генри и Софья были на похоронах. В их памяти уже стерлись давние ссоры: после смерти Стаматакиса Генри написал о нем несколько добрых строчек в своей книге о Тиринфе.

В начале 1885 года Генри послал энергичного и неутомимого Дёрпфельда в Тиринф. Тот в самый короткий срок сделал карты и планы тиринфского дворца на акрополе, средней крепости, где находились помещения для слуг, а также нижней— где были склады, конюшни и помещение для рабов и пленных и другие хозяйственные службы. Обнаружили фрагменты настенной живописи в женском покое: человеческие фигуры и геометрический орнамент. Женский покой имел свой двор и множество комнат, он почти точно повторял описание дворца Пенелопы в «Одиссее».

Генри наезжал в Тиринф ненадолго, передоверив наблюдение над всеми работами Дёрпфельду. Софья немало этому удивлялась, пока не нашла на кресле в библиотеке начатое письмо Шлимана.

«…Но я устал, у меня появилось сильнейшее желание расстаться с раскопками и провести остаток дней в покое. Я чувствую, что не могу больше выдержать эту огромную нагрузку. И еще одно: всякий раз, как моя лопата врезается в землю, я открываю для археологии целые миры. Так было в Трое, в Микенах, в Орхомене, Тиринфе. И всякий раз на свет появляются все новые чудеса. Но фортуна—капризная дама, она может разлюбить меня, и начнутся неудачи. Пусть мне будет примером Россини, который написал несколько превосходных опер и на этом остановился. Удалившись от всех своих дел, раскопок и писания книг, я снова смогу путешествовать…»

Софью потрясло это письмо. Она видела, что силы у Генри с каждым днем убывают, болезни берут свое. Но не понимала до этой минуты, что раскопки больше не привлекают Генри, иссяк этот источник величайших радостей. Понадобилось несколько дней, чтобы Софья примирилась с невероятной мыслью — Генри хочет оставшиеся годы посвятить защите достигнутого, а не открытиям нового, что всегда связано и с новой борьбой.

Весной получили известие, что королева Виктория наградила его золотой медалью за достижения в науках и искусстве. Генри отправился в Лондон в мае. Софья и дети присоединились к нему во Франции в Булонь-сюр-Мер, где они поселились в гостинице «Павильон Империаль». Три недели отдыхали на берегу моря, оттуда поехали в Швейцарию, где Андромаха должна была поступить в частную школу. Объездили Швейцарию, пожили в гостинице в Сен-Морисе, затем отправились в Лозанну, где была школа Андромахи и где они решили остаться на зиму. Брат Софьи Панайотис окончил университет и был назначен правительственным наблюдателем на раскопки Французского археологического института в Беотии. В сентябре раскопки закончились; он приехал к сестре погостить и привез известия, что Генри избран членом Германского археологического института в Афинах. Генри был счастлив.