Смешенье

Часовня располагалась в углу здания. Алтарь и одна боковая стена были обращены к улице. В стене имелось несколько высоких и узких витражных окон, через которые в помещение проникал свет. В основании каждого окна располагалась небольшая фрамуга. Обычно они были закрыты, чтобы не впускать в часовню уличные шумы и вонь; две из них д'Уайонна распахнула. Внутрь ворвался холодный воздух, что не смутило дам, упакованных в несколько слоёв тёплой одежды. Ворвался и гул улицы. Элиза решила, что это дополнительная предосторожность на случай, если кто-нибудь вздумает приложить ухо к двери. Однако в целом часовня должна была прийтись герцогине по душе. Здесь не было мебели – никаких скамей, только грубый каменный пол, и она уже удостоверилась, что никто не прячется за алтарём. Часовню – готическую, мрачную, на сотни лет старше самого особняка – давно бы снесли и выстроили на её месте что-нибудь барочное, в современном вкусе, если бы не витражи, алтарь (считавшийся бесценным сокровищем) и левая четвёртая плюсневая кость Людовика Святого, заключённая в золотую раку и вмурованная в стену.

– За сегодняшнее утро Поншартрен не менее четырёх раз справлялся через посыльных о последних новостях, – сказала Элиза, – но я не знала, что генеральный контролёр финансов подрядил к себе на службу и вас, сударыня.

– Его нетерпение отражает нетерпение короля.

– Неудивительно, что король желает знать, где его верховный адмирал. Однако не правильнее было бы спрашивать об этом через министра флота?

Герцогиня д'Уайонна помедлила у открытой фрамуги и притворила её так, чтобы осталась лишь узкая горизонтальная щель, через которую можно было смотреть на улицу. Однако сейчас гостья отвернулась от окна и некоторое время пристально разглядывала Элизу, прежде чем ответить:

– Простите, я думала, вы знаете. У маркиза де Сеньёле рак. Он при смерти и не может более исполнять обязанности министра.

– Тогда понятно, почему король в таком нетерпении. Говорят, герцог Мальборо высадился с войском на севере Ирландии.

– Ваши сведения устарели. Мальборо уже взял Корк. Кинсейл падёт со дня на день. Тем временем де Сеньёле прикован к постели, а герцог д'Аркашон занят какими-то своими делами на юге.

Из двора за дверью часовни донёсся приглушённый взрыв женского смеха: герцогиня д'Аркашон беседовала с приятельницами. Как странно: в нескольких шагах отсюда высшая знать, надушенная и украшенная лентами, обменивается сплетнями в предвкушении торжеств по случаю дня рождения герцога. А за стенами особняка Франция готовится к голодной зиме. В морозной Ирландии французские гарнизоны сдаются под натиском Мальборо; министр флота лежит на смертном одре. Элизе подумалось, что тёмная и пустая часовня, уставленная мрачными изваяниями увенчанного терновым венцом Спасителя, – не худшее место для встречи с герцогиней. Здесь д'Уайонна явно чувствовала себя куда естественней, чем в раззолоченной гостиной. Она сказала:

– Не знаю, стоит ли вам убивать господина герцога. Король может сделать это за вас.

– Пожалуйста, не говорите так! – резко произнесла Элиза.

– Я всего лишь поделилась житейским наблюдением.

– Когда герцог затевал сегодняшний приём, стояло лето, и всё казалось превосходным. Я знаю, он думал: «Королю нужны деньги на войну, и я их добуду!»

– Вы как будто его оправдываете.

– Полезно знать мысли врага.

– Знает ли герцог ваши мысли, мадемуазель?

– Очевидно, нет. Он не считает меня врагом.

– А кто считает?

– Простите?

– Кто-то хочет знать ваши мысли, поскольку за вами следят.

– Мне это хорошо известно. Мсье Россиньоль…

– А, королевский Аргус! Он знает всё.

– Он заметил, что моё имя последнее время часто упоминают в переписке те из придворных, что причисляют себя к алхимикам.

– Чего ради им за вами следить?

– Я полагаю, это связано с тем, чем занят на юге герцог д'Аркашон, – сказала Элиза. – Если, конечно, вы не нарушили молчания.

Герцогиня рассмеялась.

– Мы имеем дело с совершенно разными кругами. Даже если бы я нарушила молчание – чего, разумеется, не было, – трудно вообразить, что аптекарь, варящий яды в парижском подвале, связан с такими благородными алхимиками, как Апнор или де Жекс.

– Я и не подозревала, что отец Эдуард – алхимик!

– Разумеется. Мой благочестивый кузен прекрасно иллюстрирует то, о чём я сказала. Вы можете вообразить, что такой человек общается с сатанистами?

– Я и про себя такое вообразить не могла.

– Вы с ними и не общаетесь.

– А кто тогда вы, позвольте спросить?

Д'Уайонна странно девичьим жестом прикрыла рукою рот, пряча смешок.

– Вы по-прежнему ничего не понимаете. Версаль подобен этому окну. – Она указала на витраж. – Прекрасному, но тонкому и хрупкому.

Открыв фрамугу, герцогиня махнула в сторону улицы. Дикарского вида водонос бросил вёдра и ввязался в драку с молодым бродягой, оскорбившимся, что тот толкнул его шлюшку. Нищий, слепой от оспы, присел на корточки у стены – его несло кровью.

– За прекрасным стеклом – море страданий. Когда человек отчаялся и молитвы не помогают, он пробует другие пути. Прославленные сатанисты, которых так ненавидит маркиза де Ментенон, не узнали бы князя Тьмы, попади они в ад держать свечку на церемонии его утреннего туалета! Эти некроманты – те же шарлатаны с Нового моста. Шарлатан не проживёт стрижкой ногтей, потому что клиентура недостаточно отчаялась. А вот вырыванием зубов прожить можно. У вас когда-нибудь болели зубы?

– Я знаю, что это больно.

– При дворе есть люди, страдающие от сердечной боли, которая ничуть не лучше зубной. Те, кто за ними охотится, ничем не отличаются от зубодёров. Дьявольские символы – те же щипцы зубодёра, зримый знак, что у этих людей есть средства облегчить невыносимую боль.

– Какой мрачный взгляд! Вы хоть во что-нибудь верите?

Д'Уайонна закрыла фрамугу. Неприятные картины исчезли.

– Я верю в красоту, – сказала она. – Верю в красоту Версаля и в короля, который её создал. Верю в вашу красоту, мадемуазель, и в свою. Тьма может пробиться снаружи, как эти люди могут бросить камень в окно. Но гляньте – витражи простояли столетия. Никто не бросил в них камень.

– Почему?

– Потому что существует баланс сил, который заметен лишь очень внимательному глазу и сохраняется благодаря…

– Постоянным ухищрениям таких, как вы, – закончила Элиза и по выражению зелёных глаз герцогини поняла, что не ошиблась. – Потому вы и включились в мою вендетту с герцогом?

– Ну, разумеется, не из приязни к вам! И не из сочувствия. Я не знаю и не хочу знать, за что вы его так ненавидите, хотя угадать несложно. Будь герцог национальным героем, как Жан Бар, я скорее отравила бы вас, чем позволила его убить. Однако господин герцог – болван, отсутствующий месяцами, когда он нужнее всего. Король поступил мудро, поставив над ним маркиза де Сеньёле. Но теперь де Сеньёле умирает, и д'Аркашон попытается вернуть себе былое влияние, что было бы губительно для флота и Франции.

– Так вы считаете, что служите королю?

– Я служу его целям.

Герцогиня д'Уайонна вынула из-за корсажа бледно-зелёный цилиндрик чуть больше детского мизинца и протянула его на обтянутой перчаткой ладони. Элиза, стоявшая в нескольких ярдах от собеседницы, шагнула вперёд, хотя по коже волной кипящего масла пробежали мурашки. Руки она прижала к животу, отчасти для тепла, отчасти – чтобы они были ближе к спрятанному в поясе стилету. Мысль странная, но Элиза ждала от герцогини чего угодно – вдруг та что-нибудь бросит ей в лицо или попытается ткнуть отравленной иголкой.

– Вы никогда не осознаете, насколько это будет просто в сравнении с рядовым отравлением, – проговорила д'Уайонна, словно пытаясь унять Элизины страхи. Та подошла уже настолько близко, что хорошо видела зелёный предмет: нефритовый флакончик как для духов, окованный серебром и снабжённый серебряной пробочкой на тонкой цепочке.

– Не вздумайте этим душиться, – сказала герцогиня.