Смешенье

Три монаха, выпрямившись, взглянули на Мойше, затем вновь нагнулись и принялись сгонять пыль с каменных плит. Вулканический пепел заклубился у их колен.

– Что до жалкой кровли, прошу нас простить, сеньора, – продолжал Мойше. – Нам нравится отдыхать во дворе после допросов у инквизитора, вот мы и уговариваем лианы расти так, чтобы они заслоняли нас от полуденного солнца.

– Тогда вам следовало бы удобрять их навозом, а то я отчётливо вижу сквозь них звёзды…

Естественным ответом было бы: «Навозом?! Вот уж чего у нас вдоволь – священники льют его нам в уши целыми сутками, а мы радостно возвращаем инквизитору!» – однако прежде, чем Джек успел это выпалить, Мойше, взглядом приказывая ему молчать, произнёс:

– Когда они защищают нас от солнца, мы благодарим Господа Иисуса Христа, когда нет – вспоминаем, что всецело зависим от покровительства Отца Небесного.

Еда для праздника, принесённая родными заключённых, была сложена на столе в углу тюремного двора под шалашиком из бугенвиллей. По большей части это были плоды урожая, преимущественно тыквы, запечённые с карибским сахаром и манильской корицей, а также разнообразные бобы. Джек предпочитал мягкую пищу с тех пор, как лишился большей части зубов по пути через Тихий океан. Правда, в Гуанохуато он заказал индейцу вставные из золота и резных кабаньих клыков, но они сгинули в недрах Инквизиции вскоре после ареста. Возможно, какой-нибудь альгвазил или монах в эту самую минуту жевал свинину его зубами сразу за стеной, в дормитории Верховного совета Инквизиции.

– Я принимаю ваши извинения и закрываю глаза на вашу лесть, – сказала сеньора де Фонсека. – Дама, посещающая в тюрьме светский приём, организованный мужчинами – к тому же еретиками и нехристями! – должна быть готова к некоторым неудобствам. Потому-то все мужчины стремятся к браку, не так ли?

Наступила долгая пауза, неудобная для упомянутых еретиков и нехристей. С каждой минутой она становилась всё более опасной. Наконец Джек под столом пнул Соломона Руиса в ногу. Тот раскачивался взад-вперёд и что-то бормотал. Когда Джеков башмак коснулся его лодыжки, он открыл глаза и воскликнул:

– Ой, вэй!

Все ахнули, и он быстро исправился:

– Oigo misa![45]

– Ты слышишь мессу? – оторопело переспросил Диего де Фонсека.

– Misa de matrimonio.[46] – Соломон наконец догадался развести молитвенно сложенные ладони и схватить за руку свою якобы невесту, Изабеллу Мачадо, сидевшую справа от него. Девицу эту «жених» сегодня видел впервые, и Джек на мгновение испугался, что он схватит за руку не ту женщину. – Понимаете, мыслями я на мессе в день моего венчания.

– Тогда руки из-под стола убери от греха подальше! – заметил Джек. Слова его не понравились сеньоре де Фонсека, но Мойше, торопясь сгладить неловкость, уже вскочил и понял чашку с какао:

– За Изабеллу и Санчеса[47], чью помолвку мы сегодня справляем! Да проявит инквизитор снисхождение к Санчесу, да будет его аутодафе мягким, а брак – счастливым и долгим!

За первым тостом последовали другие. Какао лилось рекой, пока церковные колокола не зазвонили к вечерне. Тогда заключенные и гости, встав, нестройной гурьбой двинулись по периметру двора.

Джек слышал, как Мойше объясняет сеньоре де Фонсека:

– Обычай ходить после еды пришёл с севера.

– Из Нуэво-Леона? Но его основали евреи!

– Нет, благодарение Богу. Из областей, где недавно нашли серебро: Гуанохуато и Сакатекаса.

Сеньора поёжилась.

– Бр-р, но там обитают только бродяги и десперадо!

– Зато сплошь чистокровные христиане. После каждой еды они обходят городскую площадь семь раз.

– Почему семь?

– Пять – в честь пяти Ран Христовых, – встрял Джек, – три – в честь трёх Лиц Святой Троицы.

– Но три плюс пять – восемь, – заметил сеньор де Фонсека, включаясь в разговор.

Мойше плечом отодвинул Джека от начальника тюрьмы и его супруги.

– Я не хотел утомлять вас подробностями, но обычай сложился таким образом. Сперва проходили восемь кругов, всякий раз поворачивая направо. Затем четыре раза в обратном направлении, в честь четырёх Евангелий. И наконец, ещё три круга направо, в честь трёх крестов на Голгофе. Потом некий иезуит указал, что пять плюс три минус четыре плюс три равно семи, так почему не ограничиться семью кругами? Никто не принял его слов всерьёз, пока в городе не появился священник, который страдал подагрой и не любил много ходить. Отправили письмо в Ватикан. Через двадцать лет пришёл ответ: расчёты иезуита рассмотрели и нашли верными. К тому времени отец-подагрик скончался, но священник, присланный ему на смену, не посмел спорить с Папой об арифметике, так что установилась новая традиция.

Мойше выдохнул и замолчал. Молчали и де Фонсека, которых его слова вогнали в глубокий ступор. Лишь через несколько кругов начальник тюрьмы вновь обрёл дар речи.

– Проклятие! – воскликнул он, обмахиваясь пухлой рукой. – Ну и пылища!

(Монахи, которые перед тем подметали двор, принялись вытрясать веники, наполняя воздух пеплом Попокатепетля.)

– Сегодня я слышал непривычные крики, – заметил Джек. – Судя по всему, кого-то вздёрнули на дыбу, но я не узнал голоса.

– Это священник-бельгиец, предположительно еретик. Его вчера доставили из Акапулько, – сообщил де Фонсека. – Кажется, он свидетель по вашему делу.

Отец Эдмунд де Ат сидел в своей камере, с тупым любопытством разглядывая собственные руки, лежащие перед ним на столе, как бараньи голяшки. Они по-прежнему отходили от плеч, но вздулись и посинели везде, кроме запястий, где верёвка разрезала их почти до кости. Двигались только глаза: они скосились к двери, когда в неё вошли Джек и Мойше.

– Знаете, был один испанский монах, которого бросили в тюрьму за мелкое преступление – лет сто или пятьдесят назад, – сказал де Ат. Говорил он тихо. Джек и Мойше знали почему: у человека, вздёрнутого на дыбу, рвутся мышцы на рёбрах и на спине, поэтому в следующие недели две он старается глубоко не вдыхать. Джек и Мойше сели по бокам от де Ата так близко, чтоб тому довольно было шептать. – Проведя несколько дней в духоте и вони общего каземата, он позвал тюремщика и произнес несколько богохульств. Ещё до захода солнца его перевели в инквизиционную тюрьму, где поместили в отдельную тихую камеру, хорошо проветриваемую, со стулом и… а-а-а… столом.

– Стол – это хорошо, – согласился Джек, – когда руки выдернуты из суставов и висят на нескольких сухожилиях.

– Вы правда еретик, святой отец? – спросил Мойше.

– Конечно, нет.

– Значит, вы верите, что надо подставлять другую щёку, что кроткие наследуют землю и всё такое?

– Como no[48], как говорят испанцы.

– Отлично. Ловим вас на слове.

Джек ногой упёрся де Ату в грудь, потом схватил его за одну руку, Мойше – за другую. Резким движением они опрокинули монаха вместе со стулом. Как раз когда де Ат должен был удариться затылком о пол, Джек и Мойше дёрнули его за руки на себя, как йо-йо Еноха Роота. В обоих плечах что-то громко щёлкнуло. Вопль Эдмунда де Ата, как звук легендарного Роландова рога, вероятно, можно было услышать за несколько горных хребтов. Разумеется, при этом он выпустил весь воздух и вынужден был глубоко вдохнуть, от чего завопил снова. Постепенно колебательный процесс затух, и де Ат остался в том же положении, что прежде, то есть выпрямившись на стуле и держа руки на столе. Однако теперь он на пробу осторожно сжимал и разжимал кулаки, и в свете принесённых Джеком и Мойше свечей видно было, что серая кожа немного порозовела.

– Минутку терпения – я подберу богословскую аналогию к тому, что вы сейчас со мной сделали, – выговорил он.

– И, полагаю, будете её развивать, пока гальо фрито в посадерас не клюнет, – заметил Мойше.

45.

Слышу мессу! (исп.).

46.

Венчальная месса (исп.).

47.

Соломон проходил под официальным именем Санчес. – Примеч. автора

48.

Конечно (исп.).