Смешенье

– Я не могу есть векселя.

– Поменяй их на серебро и купи хлеба.

– У меня будет хлеб. И ради него надо было огибать земной шар?

– Хлеб можно добыть где угодно. – Джек взглянул на открытый океан по правому борту и поправил себя: – Кроме как здесь. Зачем плыть вокруг света? Для забавы, наверное. Мы плывём, куда нас гонит ветер, и редко имеем возможность выбирать. К чему ты клонишь?

– Думаю, моё путешествие окончилось, когда мы пересекли Чермное море и вышли из рабства египетского, – сказал Мойше. – С той поры ничто меня не радует.

– Опять-таки у тебя не было выбора.

– Каждый день, – возразил Мойше, – предлагал мне выбор, но я был слеп.

– Мне твоей каббалистики не понять, – сказал Джек. – Я англичанин и отправлюсь в Англию. Ясно? А теперь я задам вопрос, на который хотел бы получить такой же ясный ответ. Когда мы доберёмся до Акапулько, ты примкнёшь к морской партии или к сухопутной?

– К сухопутной, – отвечал Мойше. – Навеки и бесповоротно.

– Ладно, – проговорил Вреж после очередной неловкой паузы. – Раз мы лишились бедного Арланка, получается, что мне выпадает море. И я рад, что увижу Лиму, Рио-де-ла-Плата и Бразилию, а после того, что мы пережили, мыс Горн меня уже не страшит.

Мимо как раз проходил Даппа.

– Для человека без родины остаётся только корабль. На Карибских островах и в Бразилии полно чёрных невольников – я не смогу услышать и пересказать их истории, если сам там не побываю.

– А поскольку ван Крюйк, ясное дело, отправляется с кораблём, мне дорога на сушу, – сказал Джек. – И мои ребята пойдут со мной.

Некоторое время все молча стояли на резком тихоокеанском ветру, потом, словно разом вспомнив, сколько приготовлений каждому предстоит, побрели в разные стороны.

– Лучше время для переговоров – до начала переговоров, – сказал Мойше, когда они с Джеком смотрели на баркас, идущий к порту Навидад. На берегу дожидались алькальд Чамелы, монахи и несколько человек в полном конкистадорском облачении. – По крайней мере, так говорил Сурендранат, и я надеюсь, что и у нас получится.

Джек приметил, что Мойше, говоря, теребит индейские бусы – наследие предков-манхатто. Он всегда машинально их перебирал, когда опасался, что его хотят провести. Джек решил сделать вид, будто ничего не видит.

После двух недель плавания вдоль побережья они пересекли тропик Рака и в первый день 1701 года обогнули лысый мыс Сан-Лука. Затем взяли курс на юго-восток, чтобы пересечь устье Калифорнийского залива. Путь занял несколько дней, поскольку вирасон, как называют в этих краях морской бриз, стих. Наконец увидели впереди острова Лас-Трес-Мариас, лежащие на продолжении костлявого локтя Новой Испании, Кабо-Корриентес, то есть мыса Ветров. Следующие двое суток прошли в напряжении. Два мыса – Сан-Лука и Корриентес – ограничивали вход в водное пространство, которое те, кто считал Калифорнию островом, называли проливом, а те, кто не считал, – заливом. Три Марии располагались в устье залива-пролива, но на удалении от испанских властей в Акапулько. Соответственно, здесь обычно зимовали английские и французские пираты. К опасности, связанной с людьми, добавлялись природные опасности: Три Марии практически соединялись с мысом Корриентес протяжёнными мелями. Даже если бы команда «Минервы» спасла с галеона новейшие испанские карты, пользы бы это не принесло: сильные течения постоянно сносили песок, и очертания мелей менялись от прилива к отливу. Уверенно провести корабль через здешние воды могли бы только вышеупомянутые пираты. Впрочем, даже окажись они англичанами, ещё неизвестно, сочли бы они себя естественными союзниками «Минервы», французы же, безусловно, были бы врагами.

Однако на берегах Марии-Мадре, Марии-Магдалены и Марии-Клеофас обнаружились лишь несколько заброшенных бивуаков, частью пустых, частью населённых жалкими оборванцами, которые при виде «Минервы» начинали палить в воздух – видимо, надеялись, что корабль подойдёт ближе.

– Пираты нынешнего урожая, если кто из них вообще обогнул мыс Горн, зимуют на Галапагосах, – сказал ван Крюйк как-то вечером, ужиная мясом черепах, выловленных с баркаса.

– Единственные пираты здесь – мы, – заметил Даппа. Это не понравилось ван Крюйку, зато произвело впечатление на Эдмунда де Ата и Елизавету де Обрегон. Они раньше всех встали из-за стола, отошли к гакаборту и в тысячный раз принялись что-то обсуждать. «Будут всю ночь переписывать свои треклятые письма», – пообещал Джек.

На следующий день Эдмунд и Елизавета вновь совещались и вновь переписывали письма. «Минерва» бросила якорь у Марии Мадре (самого большого из трёх островов). Баркас, гружённый чем-то тяжёлым, совершил несколько рейсов между кораблем и берегом. Обоих пассажиров заперли на это время в каютах, а видеть из окон, что в баркасе, они не могли – груз закрывала парусина. В трюм их не пускали. Напрашивалось предположение, что ртуть закапывают на берегу, а вместо неё везут на корабль балласт. Однако это могла быть игра в напёрстки, и в таком случае ртуть просто возили туда-обратно.

Спектакль повторился через два дня на мысе Корриентес, и лишь после этого ван Крюйк отдал долгожданный приказ: идти с попутным вирасоном к Новой Галисии, самой северной части обжитого побережья. Вулканические горы этого края казались голыми и бесприютными, но когда зашло солнце, с «Минервы» увидели сигнальный огонь на вершине и поняли, что их заметили дозорные. Это значило, что сейчас гонец во весь опор мчит в Мехико, за пятьсот миль по опасной горной дороге, чтобы сообщить о появлении идущего с запада корабля. Елизавета де Обрегон сказала, что теперь всё население Мехико (почти целиком состоящее из монахов и монахинь, поскольку вся земля в городе принадлежит церкви) будет молиться дни и ночи напролёт, пока от дозорных, расставленных дальше на побережье, не придут письма с подтверждением, что это и впрямь манильский галеон.

Разумеется, в данном случае это был не галеон, и письмам предстояло сообщить что-то иное. И писать их должны были пассажиры, спасённые с галеона. Ван Крюйк тоже составил отчёт для вице-короля. Многое зависело от того, как в письмах будет подана роль «Минервы». Всю дорогу от Золотых Ворот до мыса Сан-Лука Елизавета и Эдмунд писали и переписывали свои послания; исправления вносились до той минуты, когда письма передали в баркас. Бухта Чамелы, большая и хорошо защищенная от ветра, слишком мелка для крупных кораблей, поэтому «Минерва» прошла мимо и ещё несколько часов двигалась вдоль побережья к более глубокой бухте Навидад. За это время алькальд Чамелы, скакавший вдогонку на лошади, должен был сообразить, что перед ним не манильский галеон и произошло нечто непредвиденное. Однако лишь когда баркас подошёл к берегу на расстояние окрика, о трагедии в Тихом океане стало известно кому-нибудь, кроме её свидетелей. Как только скорбная новость преодолела зазор между шлюпкой и пристанью, раздались проклятия, молитвы, плач и (с некоторым запозданием) колокольный трезвон. Мойше скорчил мину и вновь повернулся к Джеку.

– Хотя Эд и Лиззи, – так называл пассажиров Джек, а остальные у него подхватили, – фактически наши пленники, они могли бы сказать: «Вы без провианта, корабль нуждается в починке, ваша ртуть ничего не стоит, пока нет способа доставить её на рудники Перу или Новой Испании. Только в больших портах, Акапулько, Лиме или Панаме, вы сможете её продать и получить то, в чём отчаянно нуждаетесь. Если вас туда не пустят, вы останетесь куковать на каком-нибудь пиратском островке, потому что не сможете в таком состоянии обогнуть мыс Горн. От нескольких слов на пергаменте, написанных нами и скреплённых нашими печатями, зависит, примут вас как героев или будут преследовать как пиратов».

– Они могли бы так сказать, – согласился Джек, – но не сказали.

– Да. Поскольку это означало бы переговоры, которых они всячески избегали. Вот почему я начал заливать про каббалистику и уверил Эда с Лиззи, будто за моей спиной – маги и алхимики Соломоновых островов. Это, как и ртуть, которую мы то ли спрятали, то ли не спрятали на Марии-Мадре и мысе Корриентес, – наши фальшивые козыри.