Смешенье

Мы увидели мираж вашего корабля и дали сигнал из пушки в надежде, что вы придёте на помощь. Даже тут не обошлось без спора, потому что некоторые сочли вас голландскими пиратами. Однако капитан сказал, что это торговый корабль с ртутью, и сознался, что вступил с вами в тайный сговор: пообещал за долю в прибыли указать вам путь через океан и помочь в переговорах с испанскими властями.

– Все возмутились?

– Никто и бровью не повёл. Тут же дали холостой выстрел. Ответа не последовало. Вокруг стояла полная тишь. И тут безумие охватило галеон, как чума. Произошло восстание – не просто матросский бунт, а трёхсторонняя гражданская война. Возможно, когда-нибудь эту историю будут рассказывать с церковных кафедр в назидание пастве, но суть в том, что верх взяли сторонники разгрузки трюма. Люки открыли, дым вырвался наружу – наверное, вы видели его на горизонте, – и тут же, как предрекали опытные люди, наружу вырвалось пламя. Я видел, как горел самый воздух. Пламя надвигалось, прижимая меня к борту, и я, чтобы не сгореть заживо, спрыгнул в воду. Мне удалось выбраться на один из выброшенных тюков. Корабль медленно удалялся, и завершающие мгновения катастрофы я увидел с безопасного расстояния.

Эдмунд де Ат склонил голову, и пламя свечей блеснуло в дорожках слёз на его щеках.

– Господь да помилует души погибших: ста семидесяти четырёх мужчин и одной женщины.

– Женщину можете вычеркнуть, по крайней мере на время, – произнес Джек. – Мы вытащили её из воды через пятнадцать минут после вас.

Наступила долгая пауза, потом Эдмунд де Ат спросил:

– Елизавета де Обрегон жива?

– Если можно так сказать, – отвечал Джек.

– Он сглотнул! – воскликнул мсье Арланк на следующий день, подкараулив Джека в гальюне. – Я видел, как дёрнулся его кадык.

– Конечно, сглотнул, – он же ел обед.

– Обед уже кончился!

– Значит, он пил подслащённую воду.

– Он сглотнул не так, – упорствовал мсье Арланк. – Он чего-то испугался. Что-то тут нечисто.

– Ну, мсье Арланк, рассуди – чем могло испугать де Ата спасение несчастной дамы? Всё равно она не в себе.

– Люди, будучи не в себе, часто выбалтывают то, о чём в других обстоятельствах помалкивали бы.

– Ладно, допустим, у него с этой дамой был скандальный роман – потому-то он и не отходит от неё ни на шаг.

Джек сидел на очке, задницей над Тихим океаном, мсье Арланк стоял рядом. Вместе они некоторое время смотрели вдоль корабля. Различные подразделения матросов выполняли действия, которые любой из них мог бы повторить во сне: разворачивали паруса к надвигавшемуся с северо-запада шквалистому ветру. Многие страдали от бери-бери; руки и ноги отекли, движения были дёрганые, поскольку тело плохо слушалось мозга. На верхней палубе человек десять малабарцев, обступив зашитого в парусину покойника, тянули языческую погребальную песнь. К ногам усопшего обрывком верёвки был привязан кувшин, наполненный черепками и песком, чтобы тело ушло на дно, а не досталось акулам, следующим в кильватере корабля.

– Мы подобрали с галеона двух лишних едоков и боялись, что из-за них будем голодать, – заметил Джек. – С тех пор умерли трое.

– Очевидно, у тебя есть причина говорить то, что я и без того знаю, – проговорил мсье Арланк, шамкая распухшими дёснами, – однако мне она непонятна.

– Если крепкие матросы отдают концы, много ли шансов у Елизаветы де Обрегон дожить до конца пути?

– Побольше, чем у меня. Она пережила плавание, какого не выдержал бы никто из нас.

– Ты хочешь сказать, что бывают плавания хуже этого?

– Она выжила одна из целой эскадры, отправленной несколько лет назад на поиски Соломоновых островов.

Джек порадовался, что сидит в гальюне – месте, вполне подходящем для долгих молчаливых раздумий.

– Чтоб мне сдохнуть! – выговорил он наконец. – Енох говорил о той экспедиции и что выжила только одна женщина, но я одно с другим не свёл.

– Она видела чудеса и ужасы, ведомые лишь испанцам.

– Так или иначе, сейчас она совсем плоха, – сказал Джек. – Неудивительно, что Эдмунд де Ат сидит при ней неотлучно. Самое дело для священника.

– Или для мерзавца.

Джек вздохнул. Малабарцы выбросили тело за борт. Несколько филиппинцев, не прикреплённых к определённой вахте, спорили об утках. Утром видели стаю уток; многие утверждали, что эти птицы никогда не залетают дальше нескольких миль от берега.

– Людям в долгом плавании свойственно грызться.

Мсье Арланк улыбнулся. Зрелище было пребезобразное: мясо на дёснах отстало от челюстей, обнажив почерневшую кость.

– В твоих словах есть поэтическая справедливость. Ты дразнишь меня моей верой, утверждая, будто мне предопределено не доверять Эдмунду де Ату.

Мсье Арланк умер через неделю. Тело не выбрасывали за борт до последнего, поскольку почти одновременно со смертью гугенота увидели в волнах водоросль и надеялись предать товарища калифорнийской земле. Однако он начал разлагаться ещё при жизни, а смерть лишь ускорила процесс, так что пришлось хоронить в море. И хорошо, что не стали тянуть. Хотя обрывки водорослей попадались всё чаще, землю с «Минервы» увидели лишь на десятый день после похорон. Это произошло чуть ниже тридцати девяти градусов северной широты, то есть южнее мыса Мендосино, – они промахнулись больше чем на градус. Согласно неточным картам, которые ван Крюйк захватил из Манилы, и смутным догадкам де Ата, это мог быть мыс Арена.

Матросы, которые не были приписаны к определённой вахте, то есть не ставили и не убирали паруса, теперь день и ночь готовили «Минерву» к каботажному плаванию. Якоря вытащили из трюма и повесили на носу корабля. Баркас собрали и поставили на верхней палубе, где он мешал вахтенным, однако те и не думали роптать. Пока приготовления не закончились, «Минерва» не могла подойти ближе к берегу, поэтому ещё два дня шли на юг, выуживая из воды водоросли и пытаясь приспособить их в пищу. Надвигался шторм, но, по счастью, они как раз подошли к большому заливу. С первыми порывами западного ветра проскочили между двумя мысами, залитыми золотым светом из-под грозовых туч. Затем взяли курс на юг и, осторожно лавируя между скалистыми островками, вошли в широкую часть залива, окаймлённую соляными лагунами, как в Кадисе, хотя, разумеется, никто не добывал здесь соль. Якоря бросили в самом глубоком месте, какое смогли найти, и приготовились пережидать шторм.

Когда через три дня ветер стих, стало ясно, что их снесло при отданных якорях. Впрочем, опасность кораблю не грозила, поскольку залив, начинавшийся от Золотых Ворот, был огромен. Южная его часть уходила на юг сколько хватал глаз; зелёные, в бурых осенних подпалинах холмы по берегам таяли на горизонте. Команда «Минервы» взялась за поедание Калифорнии. Начали с водорослей и двинулись по крабовым отмелям и устричным галькам, вгрызаясь в прибрежную полосу и уничтожая местных зверей и птиц. Провиантские экспедиции одна за другой отправлялись к берегу в баркасе. Половина участников стояла с мушкетами и саблями наготове, пока другая половина добывала еду. В зарослях обитали негостеприимные индейцы; где именно – пришлось выяснять методом проб и ошибок. Опаснее всего были первые пять минут после высадки, когда люди, четыре месяца не ступавшие на твёрдую землю, стояли в растерянности, оглушённые щебетом птиц, гудением насекомых, шумом листвы. Пользуясь сравнением Эдмунда де Ата, «как если бы несмысленный младенец только что из материнского лона внезапно оказался в фантастическом мире».

Елизавета де Обрегон вышла из каюты впервые с тех пор, как Джек её туда внёс, вымокшую и продрогшую, наутро после гибели галеона. Эдмунд де Ат вывел больную прогуляться по палубе. Джек, лежавший на койке прямо под ними, услышал обрывок разговора.

– Смотрите, впечатление такое, будто залив простирается бесконечно. Немудрено, что Калифорнию считали островом.

– Если не ошибаюсь, именно ваш супруг доказал ошибочность этих воззрений?