Смешенье

Сияющее личико Абигайль на мгновение померкло, но тут же осветилось снова, когда Блекторрентские гвардейцы, ещё не слившиеся с местностью, грянули: «Ура!» Боб рысью объехал сад, выслушивая поочерёдные приветствия разбившихся на кучки солдат, горничных в окнах и французских мушкетёров в фонтане. Завершив круг, он выехал в ворота и пустил лошадь во весь опор вдогонку за Барнсом, проскакавшим уже полдороги до горизонта. Абигайль сидела сзади, припав щекой к ямке меж Бобовых лопаток и сцепив руки у него на поясе. Что-то твёрдое упиралось Бобу в живот. Он посмотрел вниз и увидел, что пальцы Абигайль крепко сжимают шарнирный болт.

Дворец Герренхаузен в Ганновере

Август 1697

– Французы освободят все земли, завоёванные с 1678 года, за исключением Страсбурга, к которому Людовик особенно прикипел сердцем, при условии, что те останутся католическими, – сказал пятидесятиоднолетний учёный и отметил галочкой очередной пункт в списке, который лежал на украшенном гвельфскими гербами блюде дрезденского фарфора.

Он поднял глаза, ожидая увидеть над самой столешницей атласный подол своей шестидесятисемилетней государыни. Вместо этого юбка – мили собранного в складки шёлка, армированного сталью и китовым усом, – хлопнула его по физиономии, сбив на пол очки: курфюрстина Ганноверская по-военному чётко повернулась кругом.

– Я целую неделю шлифовал линзы! – Готфрид Вильгельм Лейбниц наклонился вбок, чтобы поднять очки. Голову ему приходилось держать прямо, чтобы самый большой и роскошный парик не сполз с потной лысины. Шея похрустывала, зато он мог лицезреть плотные белые икры государыни, вышагивающей взад-вперёд по банкетному столу.

– Это новости, – произнесла она с неудовольствием, – которые я могу услышать от любого своего советника. От вас я жду лучшего: сплетен или философии.

Лейбниц встал, прихватив с собою часть стула: пустые ножны зацепились за барочную резьбу. Свист клинка заставил его пригнуться и втянуть голову в плечи.

– Почти достала! – с гордостью воскликнула София.

– Сплетни… попытаюсь что-нибудь вспомнить. Э… дворец вашей дочери в Берлине растёт и хорошеет. Все придворные в ажитации.

– В той же, что на прошлой неделе, или в другой?

– С каждым прошедшим днём, с каждой новой статуей и фреской в Шарлоттенбурге всё труднее отмахиваться от скандального, чудовищного, возмутительного факта, что Фридрих, курфюрст Бранденбургский и вероятный будущий король Прусский, любит вашу дочь.

– Почему это вызывает ажитацию?

– Потому что они женаты. Придворные считают любовь в браке непристойной, противоестественной.

– На самом деле причина в том, что придворные думают обо мне.

– Будто вы хитростью женили Фридриха на своей дочери, чтобы прибрать его к рукам?

– М-м…

– Вы и впрямь этого добивались?

– Если добивалась, то добилась, а придворным и досада, – неопределённо ответила София. Она вновь стремительно повернулась, сбив грозным подолом несколько цветков с букета, и побежала по столу; атласные ленты боевыми стягами реяли за её спиной. Новый яростный выпад. Свечи вздрогнули и зашипели, захлёбываясь собственным воском. – Я бы давно управилась, если б не мешал этот verdammt[40] светоч, – задумчиво проговорила София, указывая рапирой на подсвечник, склёпанный из нескольких тонн гарцского серебра нестеснёнными во времени умельцами.

Несколько слуг, до сей минуты старавшихся держаться по возможности дальше от курфюрстины, отлепились от стены и, воздев руки, на полусогнутых ногах бросились убирать впавший в немилость канделябр. София, не обращая на них внимания, поводила клинком туда-сюда в свете оставшихся свечей.

– Немудрено, что вы не могли вытащить её из ножен. Она местами приржавела.

– …

– Что, если бы я призвала вас защищать мои владения, доктор?

– Солдат можно сыскать и в другом месте. Я бы соорудил невиданную осадную машину или пригодился бы в чём-нибудь ещё.

– Так пригодитесь сейчас! Я не нуждаюсь в сплетнях из Берлина – дочь меня ими заваливает, а маленькая принцесса Каролина радует премилыми письмами – признавайтесь, ваших рук дело?

– Я принял определённое участие в образовании принцессы после безвременной смерти её матушки. Сейчас, когда София-Шарлотта практически восполнила ей потерю, я чувствую, что нужен всё меньше и меньше.

– Ах, теперь я могу двигаться, но ничего не вижу! – посетовала София, щурясь на фреску, покрытую многолетней копотью. – Не могу отличить, где нарисованные фурии, а где живая летучая мышь!

– Мне кажется, это гарпии, ваше княжеское высочество.

– Я вам покажу гарпию, если не приступите к своим обязанностям!

– Э… хорошо. У Людовика XIV вскочил на шее нарывчик. Не совсем то, да? Э… тогда… м-м… Франция признала Вильгельма, а следовательно, и все пожалованные им титулы. Так что Джон Черчилль теперь – граф Мальборо, а герцогиня д'Аркашон – ещё и герцогиня Йглмская.

– Аркашон-Йглмская… да, мы о ней слышали, – проговорила София, приняв какое-то решение.

– Она была бы счастлива узнать, что ваша княжеская светлость ведает о её существовании. Ибо никого из монархов она не чтит так, как вашу княжескую светлость.

– А как же её суверены, Людовик и Вильгельм? Их она не чтит? – осведомилась княжеская светлость.

– Этикет… м-м… не позволяет ей предпочесть одного другому… к тому же, на беду, оба они мужчины.

– Хм… я вижу, к чему вы клоните. У этой дважды герцогини есть имя?

– Элиза.

– Дети? Помимо… если я ничего не путаю… шустрого байстрючонка, которого мой банкир всюду таскает за собой.

– На данное время двое живых: Аделаида, четыре года, Луи, почти два. В последнем соединились Аркашонский и Йглмский дома. Если он переживёт отца, то будет носить двойной титул, как Оранский-Нассау или Бранденбург-Прусский.

– Аркашон-Йглм, боюсь, звучит не так громко. Чем она занимается?

– Натурфилософией, запутанными финансовыми махинациями и отменой рабства.

– Для белых или для всех?

– Полагаю, она решила начать с белых, чтобы, набрав достаточно прецедентов, добиваться его отмены для всех.

– Нам это не опасно, – пробормотала София. – У нас нет ни арапов, ни флота, чтобы их добыть. Однако такое увлечение попахивает донкихотством.

Лейбниц промолчал.

– Мы любим донкихотство, если оно не нагоняет скуку, – проговорила София. – Она ведь не имеет обыкновения утомительно распространяться на эту тему?

– Если вы отведёте её в сторонку и проявите настойчивость, она может довольно долго говорить об ужасах рабства, – признал Лейбниц, – но в остальном весьма сдержанна и в светском обществе никогда не произносит о нём более двух слов.

– Где она сейчас?

– По большей части в Лондоне, где занимается бесконечно длинным и скучным судебным процессом по делу белой рабыни Абигайль Фромм, однако бывает в Сен-Мало, Версале, Лейпциге, Париже и, разумеется, в своём замке на Внешнем Йглме.

– Мы её примем. Мы благодарны, что она позаботилась о принцессе Каролине, когда бедное дитя было одиноко и всеми покинуто. Мы разделяем её страсть к натурфилософии. Нам, возможно, потребуются её финансовые таланты в том, что касаемо до нашего корабля «Минервы», дабы наша доля прибыли не утекала в сундуки нашей компаньонки Коттаккал, королевы малабарских пиратов.

– Боюсь, я не поспеваю мыслью за вашей княжеской светлостью.

– А лучше бы вы поспевали, доктор Лейбниц. Я вас наняла потому, что некоторые хвалили ваш ум.

– Буду всемерно стараться, ваша княжеская светлость… э… вы что-то говорили про корабль?

– Про корабль не важно! Главное, что эта Элиза привезёт нам первостатейные сплетни из Лондона, выслушивать которые – наш долг как будущей английской королевы. И если Элиза приедет сюда навестить своего приблудыша…

– Я озабочусь, чтобы она засвидетельствовала своё почтение вашей княжеской светлости.

40.

треклятый (нем.).