Смешенье

– Ах, мсье, – продолжила она, – двусмысленность вашего вопроса едва не сбила меня с толку.

– Простите?

– Сперва я подумала, будто вы спрашиваете: «Как они установили практику многожёнства». Теперь я вижу, что на самом деле вы имели в виду: «Как султан может предаваться любви с несколькими женщинами одновременно?» Я охотно раскрыла бы вам секрет, но боюсь, что некоторые, страдающие излишней стыдливостью, возмутятся. – Она под столом пнула Элеонору и кивком указала на дверь, на которую та давно поглядывала, словно узник на окошко темницы.

– Я очень устала, – подала голос Элеонора.

– Оно по вам и видно, – вставила графиня. – А может, сказывается ваш возраст.

– Возраст или усталость – кто знает? Пусть это останется моей маленькой тайной, – спокойно отвечала Элеонора. – Жаль покидать общество, когда разговор принимает такой интересный оборот.

– Или, – сказала Элиза, ловя взгляд Иоганна-Георга, – перетекает во что-то другое.

– Прошу вас, не вставайте, – обратилась Элеонора к мужу, который не выказывал ни малейшего намерения встать. – Я ухожу в свою спальню и увижу вас, когда вы выберетесь из ваших. Ещё раз приношу извинения за скудость обстановки. – Последние слова адресовались мужу, который не понял скрытого упрёка.

– Ну вот, – сказала Элиза, когда ступеньки и половицы на втором этаже перестали скрипеть под Элеонориными шагами. Теперь она безраздельно владела вниманием курфюрста и его любовницы. – О чём мы говорили? Ах да, о колеснице.

– О колеснице?

– Простите. Так называется метод, посредством которого – у просвещённых народов, сохраняющих древнюю библейскую практику полигамии, – султан управляется с численным превосходством своих жён. Попробую объяснить словами. Картинка была бы лучше, но я не сумела бы ничего нарисовать даже под угрозой смерти. Проще показать. Ну да конечно, так будет гораздо лучше. Не соблаговолите ли, мой милый, дорогой курфюрст, перевернуть этот стол? В соседней комнате стоит оттоман…

– Кто? – рявкнул Иоганн-Георг, хватаясь за шпагу.

– Оттоманка, диванчик. Нужно чем-то заменить вожжи. Моя дорогая графиня, если бы вы согласились снять ваш шёлковый пояс…

– Но на нём держится моя…

– …

– …ах, я поняла, мадам.

– Я знала, что вы поймёте, фрейлейн.

– Мне нужно с кем-то спать, – пробормотала Элиза из-под краешка одеяла. – Наверное, вы считаете меня потаскухой. Но мой сын – я о законном – умер. Аделаида – сокровище, но имела смелость родиться девочкой. Моему мужу нужен законный сын.

– Но… почему с ним?

– Вы сами сказали, что его слабоумие не наследственное.

– А как вы объясните срок?

– Объяснить можно что угодно, если только Этьенн решит подыграть и воздержится от ненужных вопросов. Впрочем, всё это, скорее всего, не важно.

– О чём вы?

Вместо ответа Элиза, которая лежала, укрывшись одеялом до глаз, протянула руку.

Элеонора вскрикнула.

– Шшш, услышат, – сказала Элиза.

– Они… они уже уехали, – ответила Элеонора из дальнего угла, куда отскочила, как птичка.

– А. Тогда кричите сколько угодно.

– Когда появилась сыпь?

– Вчера мне показалось, что вроде вылезает первый прыщик. Я и не думала, что они распространятся так быстро. – Элиза откинула с лица одеяло. Незадолго перед тем она нашла на ощупь двадцать пупырышков, потом утратила интерес. Элеонора лишь раз взглянула на неё и тут же отвернулась в угол, как наказанная школьница.

– Так вот почему вы велели отправить Каролину с Аделаидой в Лейпциг?

– Вы несправедливы к больной. Вы сами сказали, что курфюрст не сводит глаз с Каролины. Раз пять повторили, хотя никто вас не просил. Она только больше расцвела с последнего раза, когда он сношал её взглядом. Одной этой причины было вполне довольно, чтобы её отослать.

– Знает ли курфюрст?

– Что у меня оспа? Ещё нет.

– Как он мог не заметить?

– Во-первых, меня по-настоящему обсыпало лишь несколько часов назад. Во-вторых, мы занимались этим в темноте. В-третьих, многие люди, даже те, кого в детстве не били по голове, плохо знают разницу между большой оспой и малой, то есть сифилисом. Учитывая, с какой публикой водит компанию Иоганн-Георг, полагаю, сифилис он видел куда чаще!

– Как вы могли! Это ужасно! – Элеонора повернулась к Элизе, но, увидев её лицо, вновь отвела глаза.

– Мне случалось терпеть и худшее.

– Нет, я о том, что вы решили их заразить.

– Вы ещё вчера могли заметить, что у меня оспа. Вы могли их предупредить, но не сочли нужным. Так что ваш гнев по меньшей мере неуместен.

Элеонора не нашлась с ответом.

– Я не знаю в Версале никого, кто за свою жизнь не убил, прямо или косвенно, хотя бы одного человека. Убивают постоянно и по малейшему поводу. Я бы не сделала того, что сделала вчера, если бы вы не сказали, что курфюрст вожделеет к Каролине. Зная это, и его власть над вами, и то, чем всё скорее всего закончилось бы, я совершила то, что совершила. И не будем к этому возвращаться. Я и впрямь очень устала. Вчера ночью я потратила слишком много сил, когда их надо было беречь, и теперь расплачиваюсь. Я составила инструкции – на случай моей смерти. Они под подушкой. Я засыпаю. Спокойной ночи.

Жан Бар – Элизе.

Май 1694 г.

Сударыня,

Осмеливаюсь писать сразу набело, но потому лишь, что англичане приближаются к нашим берегам с целью их бомбардировать, каковое досадное обыкновение они завели в последнее время. Разумеется, они предпочли бы уничтожать корабли нашего флота (кои по справедливости должны все зваться «Элиза», зане всецело обязаны Вам своим существованием), но так как те являют собою подвижные мишени, британские же корабли недостаточно ходки, а британские канониры недостаточно метки, чтобы их поразить, сии последние обстреливают здания. На ум приходит какой-нибудь старый барон, почитающий себя изрядным охотником, но подслеповатый, с трясущимися руками и впавший в детство, что палит у себя в саду по расставленным слугами чучелам.

Однако жизнь, как и эта эпистола, слишком коротка, чтобы тратить её на англичан, так что перейду прямо к делу в надежде, что Вы простите мне мою прямоту.

Мои услуги в последнее время потребны весьма многим, поелику коммерция замерла из-за некоего смешения в царстве денег. Я ровным счётом ничего в этом не понимаю. Вы, убеждён, понимаете всё. Меж моим совершенным неведением и Вашим совершенным ведением пребывает остальное человечество – люди большего или меньшего общественного достоинства, возомнившие себя сведущими. Так или иначе, людям этим известно, что Ваш покорный слуга капитан Жан Бар единственный сейчас во Франции богатеет (иные узколобые педанты добавили бы, что это лишь потому, что я силой отнимаю богатство у законных владельцев: впрочем, в таких тонких отличиях пусть разбираются иезуиты, с тем, чтобы кто-нибудь из них на смертном одре сообщил мне, попаду я в рай или в ад). Так или иначе, я доставляю во Францию деньги и львиную долю их передаю в казну согласно неким установленным правилам моего ремесла, то есть каперства. Соответственно, ко мне обращается великое множество лиц, как иностранцев, так и французов, в разное время ссудивших деньги нашему государству. Они пишут мне письма, одолевают меня на приёмах, тянут за рукав на церемониях утреннего и вечернего королевского туалета, слоняются перед моим домом, нагоняют меня в море, подстерегают на улицах и садовых дорожках, шлют мне вино, подкладывают в постель самых соблазнительных шлюх, шепчут на ухо в исповедальне и грозятся меня убить – всё в надежде, что по их указке я приведу следующий трофейный корабль в тот или иной порт, дабы тот или иной местный чиновник направил вырученные средства на погашение того или иного долга.

Вы припомните, что два года назад я захватил немалое количество серебра, принадлежащего Лотару фон Хакльгеберу, каковой был весьма недоволен и засыпал меня письмами, в коих уверял, будто деньги предназначались на оплату неких векселей согласно сделке, заключённой им в Лионе с правительством Франции. Я отвечал его представителям, что Лион очень далеко от Дюнкерка – даже предлагал нарисовать карту, – и разводил руками, показывая, что ничего не знаю и не желаю знать о лионских затеях. Со временем фон Хакльгебер остыл, но после непродолжительной передышки вновь принялся бомбардировать меня письмами, сетуя, что, мол, генеральный контролёр финансов так и не оплатил ему тот лионский долг. Как я заключаю, он сам или его агенты навели справки по всей стране и пришли к выводу, что деньги он сможет получить только через Дьепп. Здесь ему удалось достичь взаимопонимания с неким чиновником, и если в Дьепп случится попасть каким-нибудь королевским доходам, часть их будет передана Дому Хакльгебера в погашение долга.