Смешенье

Записка от Роджера Комстока лежала рядом на скамье; она ждала в экипаже сегодня утром.

«Дорогой Даниель, – гласила записка. – Простите, что так стремительно ушёл вчера из кофейни миссис Блай. Как Вы уже поняли, всё это было спектаклем, пустяком. Не дозволяйте кривляниям мистера Уайта влиять на Ваши суждения.

Вашего кучера зовут мистер Джон Хэммонд, и я поручил ему везти Вас, куда скажете, до завершения дела; но я дал ему понять, что Ваши перемещения будут ограничены треугольником Лондон – Кембридж – загородный дом мистера Апторпа. Если сочтёте нужным отравиться в Корнуолл или на север Шотландии, предупредите его об этом со всей мягкостью.

Ваш со всей твёрдостью

(подпись с росчерками, два дюйма высотой)

Равенскар.

P. S. Я, кажется, потерял кинжал. Вы его не видели?»

Роджер начисто лишён всяких следов трусости. Он может испугаться, но струсить? Никогда. Пустяк. Роджер написал это слово вполне искренне.

Снаружи лил дождь, читать в полутёмной тряской карете было невозможно, разговаривать – не с кем, так что долгую дорогу в Кембридж оставалось коротать сном и размышлениями. Сравнивая свой страх перед мистером Уайтом (очень похожий на тот, что он испытывал перед Джеффрисом) и своё отношение к камню, лежащему теперь в кармане, Даниель составил новую гипотезу касательно трусости. Камень заставлял его горевать, бояться смерти, тревожиться, но страх перед ним не шёл ни в какое сравнение с тем, что внушал Даниелю Джеффрис, а сейчас Уайт. Однако эти люди всего лишь угрожали ему на словах. Даже животный страх, сковавший Даниеля, когда Гук тянулся скальпелем к его промежности, не мог сравниться с ужасом перед мистером Уайтом, не дававшим ему заснуть всю прошлую ночь.

В голову приходило только одно различие: Гук любил Даниеля, Уайт – ненавидит. Может быть, его трусость заключена в том, что он не может выносить чужого презрения?

Странная форма трусости, однако гипотеза удовлетворительно объясняла всё, пережитое Даниелем до сего дня. То была его биография в одной фразе. Более того, возможно, дело в том, что некоторые люди, такие, как Джеффрис и Уайт, распознают этот конкретный тип страха, культивируют его и обращают против своих врагов. У мистера Джона Хэммонда, кучера, был длинный бич, который он частенько пускал в ход, но никогда на самом деле не стегал лошадей. Он щёлкал бичом в воздухе над упряжкой и подгонял лошадей их собственным страхом.

Когда Даниель отправил Джеффриса в Тауэр и на эшафот, он думал, что сразил дракона и покончил с этой частью своей жизни. И вот теперь, откуда ни возьмись, является мистер Уайт! Пугающий тип! Однако куда больше пугает вывод, а именно, что в мире не один дракон – мир ими кишит – и человек, боящийся драконов, обречён дрожать до конца дней.

Мысль была отнюдь не праздная, поскольку Даниель знал: отыскав завтра Исаака, он не сможет осуществить требуемое, если не победит свой страх.

В Кембридже случая превозмочь страх не представилось. Даниель прибыл в Тринити-колледж довольно рано, так что успел помыться и вздремнуть в комнате для гостей. Наконец пробил колокол. Даниель надел мантию, пошёл в трапезную и занял место за почётным столом. Довольно близко к главе стола. Апоплексия и оспа месяц за месяцем неуклонно расчищали ему место среди старейших членов колледжа. К нему обращались уважительно и даже приязненно. Теперь он понял, почему люди, страдающие его конкретной разновидностью малодушия, тяготеют к таким заведениям, несмотря на то, что колледж переживал трудные времена и кормили здесь не лучше, чем в богадельне.

Когда он спросил про Ньютона и Фатио, все повернулись к молодому человеку, сидевшему в конце стола – слишком далеко от Даниеля, чтобы разговаривать. К нему обращались «Доминик Мэшем». Это многое подсказало Даниелю, знавшему, что Мэшемы – близкие друзья и покровители Джона Локка. Локк жил в их поместье в Оутсе с самого возвращения из Голландии во время Славной революции. Даниель предполагал, что Локк устроил там что-то вроде алхимической лаборатории, потому что Ньютон и Фатио часто надолго приезжали в Оутс, как и Роберт Бойль до своей кончины два года назад. У Мэшемов было много детей; Даниель решил, что Доминик – один из них и Ньютон ему покровительствует.

Ему объяснили, что Ньютон, Фатио и Локк до недавних пор жили в ньютоновых (а прежде их общих с Уотерхаузом) комнатах, а вчера утром уехали, оставив Мэшема доделывать какие-то мелочи. Ньютон и Фатио вместе отправились в Оутс. Локк двинулся по Бартонской дороге, то есть на юго-восток, но куда именно, не сказал.

– Я проехал как раз мимо них, – заметил Даниель. (Поместье Мэшемов лежало неподалёку от дороги из Лондона в Кембридж, милях в двадцати к северу от столицы.) – Что они там затевают?

Все трое занимались ещё и теологическими изысканиями. Вопрос явно поверг присутствующих в смущение.

– Я хочу спросить, какого рода увлекательные беседы я пропустил в своё долгое отсутствие за этим столом? Уж наверняка трое достойных мужей не сидели за трапезой в безмолвии?

Все погрузились в безмолвие на несколько минут, но тут, по счастью, обед закончился. Они встали, пропели латинскую молитву и начали расходиться. Даниель увидел Доминика Мэшема в главном дворе и нагнал его у ворот, когда тот открывал калитку в личный садик Ньютона. Вид у Мэшема был рассеянный и торопливый, что устраивало Даниеля как нельзя лучше. Он фонарём посветил юноше в лицо.

– Скоро возвращаетесь домой, мистер Мэшем?

– Завтра, доктор Уотерхауз, как только соберу некоторые…

Даниель выждал, пока пауза станет неловкой, потом сказал тихо:

– Вы оскорбляете меня своей напускной робостью. Я не барышня, чтобы со мной кокетничать.

На юношу эти слова подействовали как щелчок бича на лошадей. Он застыл и начал выдумывать приличествующие извинения, но Даниель не дал ему опомниться.

– Вам поручили собрать необходимое для продолжения Великого делания, которым господа Ньютон, Локк и Фатио занимаются в Оутсе. Книги, химикалии или реторты, мне не важно. Для меня главное, что вы едете в Оутс утром и можете передать мистеру Ньютону пакет, прибывший ко мне в Лондон третьего дня. Это Ньютону от Лейбница.

При имени «Лейбниц» большие зелёные глаза Мэшема стали ещё больше.

– Здесь письмо и книга. Письмо существует в единственном экземпляре и более важно. Книга, как вы можете видеть, первое издание лейбницевой «Протогеи». Советую почитать её в дороге – узнаете много такого, о чём никогда не думали.

– А письмо?

– Считайте его увертюрой, попыткой загладить то, что случилось здесь в 1677-м.

– Сэр! Вы знаете, что случилось здесь в 1677-м?! – Зависть в голосе Мэшема подразумевала, что сам он пребывает в неведении.

– Я при этом присутствовал.

– Хорошо, доктор Уотерхауз, я не спущу с письма глаз, пока не передам его мистеру Ньютону.

– От письма, которое вы держите в руках, зависит будущее натурфилософии, – сказал Даниель. – Пожалуйста, сообщите этим трём джентльменам, что буду у них через два дня.

– Прошу прощения, сэр, но сейчас их там только двое. Мистер Локк уехал в… другое место.

– И вновь вы со мной лукавите. Я прекрасно знаю, что мистер Локк уехал в Апторп-хаус.

– Сэр!

Загородная резиденция сэра Ричарда Апторпа располагалась на полпути между Лондоном и Кембриджем, неподалёку от тракта, ведущего из столицы на северо-запад в Бирмингем. Ближайший городок звался Блетчли; здесь Даниелю пришлось остановиться и узнать дорогу, поскольку сэр Ричард явно не стремился сделать свой дом заметным. Унылая местность определённо располагала к тому, чтобы прятать секреты на виду. Так или иначе, Даниелю не пришлось сказать ни слова; не успел он открыть окошко, как трое младших конюхов вскочили и наперегонки бросились показывать дорогу к Апторп-хаусу. Тем временем конюх постарше завязал весёлый разговор с мистером Джоном Хэммондом. Он сообщил, что стойла Апторп-хауса давно переполнены, и сэр Ричард временно арендовал его конюшенный двор – сразу за углом – для лошадей приезжающих.