Смешенье

– К рассвету тут будут дымящиеся развалины, – объявил Джек. – Посему давайте соберём kaltes Feuer, дабы уберечь его от воздуха, а себя – от жестокой смерти!

Действовали двумя способами. Во-первых, кто-нибудь время от времени черпаком доставал из сосуда порцию воды, в которой хлопья холодного огня вились, как искры над костром, и через воронку сливал её в заготовленные бутыли. Светящиеся бутыли передавали вниз, где кто-нибудь другой затыкал их тряпьём и ставил в таз с еле-еле кипящей на углях водой. Жидкость из бутылей постепенно испарялась через затычки, но количество света в них не убывало; фосфор оседал на стенки, так что каждая бутыль приобрела светящуюся ажурную оторочку. Когда бутыли почти высыхали, их вытаскивали и обмакивали горлышками в смолу, чтобы воздух не проникал внутрь.

Во-вторых, черпаки светящейся воды выливали в глиняные горшки с гвоздичным маслом на дне. Вода проходила через масло, оставляя в нём часть фосфора. Эти горшки тоже нагревали на водяной бане, чтобы влага вышла через масло струйками пара. Когда над горшками переставал подниматься пар, а бульканье прекращалось, в них оставалась лишь фосфорно-масляная взвесь. Масло обволакивало частички фосфора, защищая его от воздуха, а следовательно, от возгорания.

Так, во всяком случае, задумывалось, и по большей части всё шло согласно плану, но время от времени для разнообразия случались накладки. Каждая пролитая порция смеси превращалась в лужицу, струйку или брызги холодного огня. Джек плеснул себе на руку и не заметил этого, пока не простоял несколько минут рядом с водяной баней. От жара рука подсохла, и тонкий слой фосфора вспыхнул неугасимым пламенем. И такое происходило сплошь и рядом. Каждый, кому возбужденные зрители указывали, что он светится, начинал лихорадочно срывать с себя одежду, и вскоре почти все остались в чём мать родила. Черпаки дрожали в обожжённых руках, смесь лилась на помост. Мсье Арланк со сверхчеловеческой отвагой нёс свою вахту, требуя, чтобы фосфор смывали водой, пока он не высох. По краям окошка начали проступать капли холодного огня, затем полились струйки. Их собирали в бутыли и горшки с маслом, но холодный огонь неумолимо растекался по помосту, по земле, по людям. Наконец Джек приказал мсье Арланку покинуть гибнущий корабль. Гугенот спустился вниз с проворством, неожиданным в человеке его лет, срывая по пути одежду; тут же подбежали с вёдрами и принялись обливать его морской водой, пока он не перестал светиться. В следующий миг все бросились врассыпную, потому что течь вокруг окошка открылась, и холодный огонь хлынул ослепительным водопадом. Вся вода вытекла. Воздух проник из сосуда в трубу, забитую осаждённым фосфором. Из неё вырвался белый огонь. Взошло солнце, если не сразу тысяча. Светящиеся лужицы на черном бархате под ногами оказались сырыми пятнами на буроватой земле. Сосуд оторвался, взлетел и опустился на крышу монастыря полумилей дальше. Труба и колпак пронеслись в небе, словно Небесный Ковш, черпнувший солнечного огня. Упали они где-то в море. В окрестностях помоста ещё несколько часов что-то вспыхивало и рвалось без предупреждения. По счастью, им хватило ума расположить водяные бани и ящики с горшками на почтительном расстоянии. Поэтому все отступили с середины двора и до самого восхода продолжали работу. Она тоже была сопряжена с некоторой опасностью. Иногда бутыль трескалась от жара, и тогда какой-нибудь смельчак должен был вытаскивать её клешами и отбрасывать прочь, чтобы от взрыва не раскололись остальные. В итоге сгорел дом, в котором они все жили. При других обстоятельствах можно было бы горевать об утраченном крове, но сейчас они знали, что их так и так погонят взашей. На рассвете явились португальские пикинеры. На пепелище того, что ещё недавно было вполне респектабельной пивоварней, Джек и его товарищи грузили бутылки (тщательно упакованные в солому) на уцелевшие арбы и запрягали животных, не разбежавшихся и не околевших со страху а ночь. Пикинеры сопровождали, если не сказать преследовали их до самой пристани, где сообщники погрузили фосфор и немногочисленные пожитки в нанятую заранее джонку. Ветер им благоприятствовал, пираты, видевшие странные явления в ночном небе над Диу, держались в стороне; через полтора дня честная компания прибыла в Сурат и заняла позицию во главе огромного вооружённого каравана, который немедля тронулся на северо-восток к Шахджаханабаду.

– Не поверишь, но там, откуда я родом, клинки прямые, – сказал Джек. – Бывают широкие, их называют палашами, есть потоньше, рапиры, а в последнее время в моде совсем тонюсенькие, шпаги. Да, бывают и малость изогнутые, они зовутся саблями. Однако в сравнении с вашими они прямые, как струнка; так же прямолинейна и тактика боя. А тут… – Он указал на толпу набранных в Сурате воинов. Среди них были мусульмане, выходцы из западных краёв, из Афганистана, Белуджистана и разнообразных ханств. Часть войска составляли индусы из различных воинских каст, по той или иной причине избравшие могольскую сторону. Но даже в малейшем различимом подподподплемени у каждого человека было оружие – или по крайней мере опасного вида приспособление – совсем не такое, как у его соседа.

Среди вещей Доктора были книги, заполненные не буквами, а изображениями кривых. Джек иногда листал их от нечего делать, ибо, хотя грамоты не знал, кривые мог разглядывать не хуже кого другого. Элиза сидела рядом и читала названия: улитка Паскаля, кампила Евдокса, конхоида де Слюза, квадратрисса Гиппия, эпитрохоида, трактриса, овалы Кассини. Сперва Джек дивился, как геометры выдумали столько кривых, потом понял, что кривые бесконечны; чудо, что поэты, или писатели, или кто там сочиняет новые названия успевали вслед за геометрами обзывать все завитушки в докторовой книге. Теперь до него дошло, что геометры и словоплёты – лишь чахлые побеги южно-азиатского оружейного древа. Во всей Индии не было ни одного прямого лезвия. У некоторых рукоять продолжалась клинком; они попадали в категорию сабель. У других смертоносная часть была насажена на длинную рукоять; их Джек классифицировал как копья или топоры, в зависимости от того, нужно было ими тыкать и/или рубить (по крайней мере судя по виду). Те, что с тетивой, видимо, следовало называть луками. Однако все сабли были кривые: некоторые изгибались в одну сторону, затем, передумав, сворачивали в другую; некоторые вились, как змеи; некоторые имели рубящую кромку разной формы и то сужались, то расширялись; некоторые раздваивались или заканчивались крюками, клювами, шипами, лопастями, жалами и даже спиралями. Попадались лезвия в форме подков, перьев, козьих рогов, заливов, фаллосов, рыболовных крючков, бровей, гребней, знаков Зодиака, полумесяцев, ольховых листьев, персидских туфель, весёлок для теста, пеликаньих клювов, собачьих лап и коринфских колонн. И это не считая поистине чудных приспособлений из двух-трёх таких клинков, нагретых на огне и скованных вместе кузнечным молотом. Ударное оружие на длинной рукояти (топоры, секиры, молоты, алебарды и военизированные сельскохозяйственные орудия: боевые серпы, ратные цепы, бранные мотыги и тактические тесла) отличалось не меньшим разнообразием. Джека почему-то особенно смущали луки: не добрые старые полумесяцы из английского тиса, а какие-то исполинские паучьи лапы: чёрные, блестящие, жилистые, изгибающиеся в обе стороны, иногда длиннее с одного конца, чем с другого, – не поймёшь, где верх, где низ, что тут рукоять и какой стороной это надо разворачивать к противнику. И для каждого из видов оружия существовало отдельное шеститысячелетнее боевое искусство со своими ритуалами, терминологией, упражнениями и секретами, постичь которые можно лишь за целую жизнь самоотверженного ученичества.

– Я думал, ты скажешь, что всё это убожество в сравнении с оружием неприятеля, – проговорил Джек.

– Ты стал такой желчный, что в последние несколько часов я избегал затрагивать тему неприятеля, да и все остальные тоже, – ответил Сурендранат.

Баньян ехал в паланкине, Джек – на лошади. Возможно, этим и объяснялась желчность, ибо один возлежал под пологом, а другого защищал от солнца только тюрбан.